Миндаугас карбаускис слухи о личной жизни. Миндаугас Карбаускис: «Театр — это ящик с инструментами, но не только…. Вы поставили вопрос об этом в департаменте

Литовский театральный режиссер, ученик Олега Табакова, художественный руководитель театра имени Владимира Маяковского, многократный лауреат "Золотой маски", человек-загадка - все это о талантливом Миндаугасе Карбаускисе. В статье вы сможете ближе познакомиться с этим удивительным человеком.

Биография Миндаугаса Карбаускиса

Перфекционизм, замкнутость, рассудительность, харизматичность, совестливость, ответственность, сдержанность, искренность, упорство, интеллигентность - все это о нашем герое. Поскольку огромную роль в воспитании личностных качеств играет семья, следует познакомиться с теми, кто развил в Миндаугасе черты сильной и упорной личности.

Миндаугас Карбаускис родился 28 января 1972 года в деревне Найсяе, в Шяуляйском районе. Родители Чесловас Карбаускис и Нийола Карбаускене, заботились о духовной жизни сына, в том числе на собственных примерах показывали, как важно развивать в себе лучшие человеческие качества, нести большую ответственность, исследовать свои возможности и предоставлять возможность раскрыться другим, познавать мир, открывать новые горизонты и добиваться поставленных целей.

Чесловас Карбаускис, в советские времена руководивший колхозом, усердно трудился не только над производительностью работников, но и над уровнем духовного развития жильцов Найсяе. По его инициативе в деревне построили школу, молодежный комплекс для занятий спортом, музеи, в том числе литературный, проводили фестивали, участие в которых принимали не только местные таланты, но также известные и начинающие артисты, писатели из других городов.

Брата, Рамунаса Карбаускиса, воспитали таким же джентльменом. Сейчас он активно занимается благотворительностью и ведет политическую деятельность у себя на родине. Впитав в себя эту интеллектуальную атмосферу, Миндаугас выбрал творческий путь и решил связать свою жизнь с театром.

С чего режиссер начинал осваивать свою профессию

Жизнь Миндаугаса Карбаускиса в творчестве начинается с театрального образования в Литве, режиссерского факультета ГИТИСа, обучения в мастерской Петра Фоменко. За время своего обучения будущий художественный руководитель "Маяковки" успешно поставил очень крупные и серьезные спектакли по трудам великих классиков, которые стали его дипломными работами.

Первая работа талантливого режиссера

Сразу после обучения театральному ремеслу, Миндаугас Карбаускис начал работать режиссером в театре Олега Табакова, где играли яркие представители актерского искусства, и ставили постановки не менее интересные режиссеры. Все это, безусловно, повлияло на него, как на работника театра. Руководитель научил его доверять молодым и амбициозным работникам театра. Таким был Миндаугас, поставивший спектакли "Рассказ о семи повешенных", "Когда я умирала", "Дядя Ваня", которые были высоко оценены критиками, а последний из них был награжден очень почетной наградой - золотым дипломом как "Лучший спектакль сезона". Одновременно Миндаугас Карбаускис ставил спектакли на сцене МХАТ, выбирая сложные классические произведения.

Работа Карбаускиса как "Событие сезона"

После 7 лет плодотворной работы в стенах Карбаускис работал в учреждении с большой историей - РАМТ. Там и сейчас идут 2 его сильнейшие постановки, одна из которых принесла ему ценнейшую премию имени К. С. Станиславского.

Литовский интеллигент - руководитель "Маяковки"

С 2012 года и по сей день Миндаугас является художественным руководителем театра имени Владимира Маяковского. Его назначению радовались люди самых разных взглядов на искусство. Все верят, что с приходом этого разборчивого и невероятно талантливого человека в театр с многолетней историей после затишья наконец вернется его былая слава.

С этого момента, как говорит сам режиссер, наступили очень ответственные времена. Миндаугас теперь несет ответственность не только за себя и за то, что он ставит на сцене, а за каждого актера и "Маяковку", в целом. Переживать за то, что происходит в театре, - теперь его работа, серьезная и важная. Вы часто можете увидеть фото Миндаугаса Карбаускиса с сигаретой, именно так он снимает напряженность.

В условиях ограниченного бюджета, когда у театра нет льгот и спонсоров, Миндаугас и творческая команда смогли поставить "Врага народа" - спектакль, требующий больших вложений в плане сложных декораций. А все для того, чтобы двигаться вперед и развиваться, не стоять на месте, удивлять и радовать зрителя.

С 2012 года в Миндаугас успел поставить такие известные спектакли, как "Кант", который был отмечен премией "Гвоздь сезона", "Русский роман" - работа, награжденная премией "Золотая маска", "Таланты и поклонники", этот спектакль получил "Звезду Театрала" в номинации "Лучший режиссер". Убедиться в искусности Миндаугаса Карбаускиса можно, придя на последнюю из вышеперечисленных постановок, которую делают незабываемой множество талантливых актеров на сцене театра имени В. Маяковского.

Его творчеством восхищаются не только зрители, но и самые требовательные и разборчивые критики, о чем свидетельствует огромное количество почетных наград. Нет сомнений, что для театральных режиссеров такого уровня это далеко не предел.

Переменам в театре имени Маяковского - быть!

Миндаугас Карбаускис полностью верит в актеров и режиссеров, которые находятся под его чутким управлением. Например, очень сложный спектакль "Бердичев" с большим текстом, огромным количеством героев и сложных декораций, он доверил ставить молодому, но очень амбициозному режиссеру Никите Кобелеву. Несмотря на то что Миндаугас сам мечтал поставить этот спектакль, он доверил его Кобелеву, не воспринимая слова коллег о том, что такое серьезное представление нельзя доверить 31-летнему режиссеру.

Карбаукис обожает открывать потенциал в молодых постановщиках и актерах, он всегда рад за них даже больше, чем за себя. Он открыт новому в искусстве и хочет, чтобы это новое стало открытием и для зрителя, как, например, работы Саши Денисовой - яркой, непредсказуемой, с собственным видением искусства, со свежим и живым взглядом на театр. Александра сама пишет пьесы для любимого театра, занимается импровизацией, в чем художественный руководитель театра ее поддерживает.

Личная жизнь Миндаугаса Карбаускиса

Миндаугас - не публичный и закрытый человек, не разглашающий информацию о своей личной жизни. В одном из своих интервью он единственный раз говорил про чувства:

Для меня любовь - это не цель и не план. Почему я должен быть влюблен? Кому-то, чтобы чувствовать себя полноценно, нужно обязательно влюбиться. Для меня это необязательно.

Сам себя режиссер считает замкнутым человеком, которому сложно с кем-то сходиться, даже на работе.

Но все сотрудники театра, особенно дамы, расплываются в улыбке, увидев броского Миндаугаса. Не удивительно: рост 182, пронзительный взгляд голубых глаз, правильные черты лица, небрежная укладка, стильная и простая одежда, которая прекрасно сидит на нем, прекрасные манеры и приятная речь, моментально притягивают внимание к режиссеру.

Слухи о женщине его сердца постановщик предпочитает никак не комментировать. Кричащие заголовки "Фото Миндаугаса Карбаускиса с женой" - всего лишь способ привлечения внимания журналистов к своим статьям.

Вера, как фундаментальная основа и начало всего

Как будет развиваться при литовском режиссере всеми любимый театр? Верится, что после забвения, он снова станет прибежищем для искусства, надежным и комфортным. Ведь все, что делает режиссер, основано на искренней вере в прекрасное, искусство, театр, добро. На вере в то, что он занят прекрасным и благодатным ремеслом, которое никогда не потеряет своей актуальности. И она его еще не подводила.

Художественный руководитель Московского театра имени В.Маяковского Миндаугас Карбаускис - в эксклюзивном интервью o-culture.ru во время Больших гастролей театра в Калининграде: о «Русском романе» и русском театре, о наших общих стереотипах и своей любви к малым сценам.

В прошлом году после спектакля «Кант» мы беседовали на этой же самой скамейке у служебного входа драмтеатра, и тогда наш разговор оборвался на том, что драматург Марюс Ивашкявичюс пишет пьесу о последних годах жизни и творчества Льва Николаевича Толстого, основанную на тексте романа «Анна Каренина». Недавно прошли читки пьесы, и хотелось бы поговорить о готовящемся спектакле. Я читала, что изначально пьеса называлась «Близость Л.Т.», сейчас - «Русский роман». Почему - «Русский роман»?

- «Русский роман» - это некая вариация на тему романа «Анна Каренина», рассказа «Дьявол» и повести «Детство», довольно сложная и одновременно простая история - про дом, дерево и сына... Там есть прозвучавшее в романе стремление персонажа Левина к некой модели счастья - и есть реальная жизнь Льва Николаевича и Софьи Андреевны. Есть сын Лев Львович, он у нас единственный Лев Толстой в пьесе. Конечно, есть и Лев Николаевич, но нет персонажа, Лев Николаевич - в проекции Левина. И все сложилось в одну историю, но это не инсценировка романа, а некий современный взгляд и размышления на тему… хотя я и не склонен делить на современное и вечное. В центре - жизнь Софьи и Льва Николаевича. Произведения влияют на жизнь, жизнь влияет на автора. Пьеса основана на воспоминаниях современников и дневниках самого писателя. Марюс Ивашкявичюс в течение нескольких лет изучал жизнь и творчество Льва Толстого, собирал факты, общался с исследователями творчества писателя, но, повторюсь, сам Лев Толстой в пьесе не появляется, присутствуя лишь в репликах персонажей. «Русский роман» - многозначное понятие, а Марюс создал многослойный мир. По-моему, название полностью соответствует замыслу.

«Таланты и поклонники», Московский театр имени Маяковского, 2012

Миндаугас, за четыре года вашей работы в качестве художественного руководителя произошло обновление театра Маяковского во всех смыслах. Была проведена реконструкция, появилась сцена на Сретенке, создано 23 новых спектакля, пришли молодые талантливые режиссеры и актеры, но при этом остался старый репертуар. Вы создали площадку, которая дает возможность состояться молодым талантам, а это редчайшее качество, зачастую худруки люди крайне эгоцентричные...

Последняя премьера состоялась в марте - спектакль «Плоды просвещения». Насчет эгоцентризма… это вопрос воспитания. Я сын бывшего председателя колхоза и хорошо понимаю, что председатель - это самый трудящийся человек. Но при этом любой тракторист важен, потому что ему работать, ему пахать... Театр - это такое место, куда люди приходят, уходят, а театр остается, там все важны и конечный результат зависит от каждого. Театр нельзя разрушать, его надо строить, а для этого - любить и глубоко понимать.

«Ничья длится мгновенье», РАМТ, 2010

Художник - человек независимый по своей природе, ведь задача художника - любой ценой донести свое видение. А руководитель, в силу ответственности, не может быть таким бескомпромиссным. Скажите, было ли вам сложно совмещать эти две роли, были какие-то внутренние противоречия? Или все сложилось органично?

Для меня все было довольно органично. В какой-то момент мне стало не хватать ответственности, поскольку я как-то быстро выставил себя в качестве режиссера на театральную витрину и быстро выполнил свою задачу: я есть. Пришло время обзаводится театральной семьей, а она уже подскажет потом, как ты должен развиваться. Мне совершенно все нравится, мне интересно то, что делается, а насчет того, эффективно или не эффективно, не знаю. По сути, быстрый эффект в большом театре возможен, но если кто-то очень быстро достигает каких-то высот, то нужно посмотреть, не было ли за этим многих лет трудов. И так в любом деле.

Я прочитала в одном из ваших давнишних интервью, что вы хотели бы, чтобы все происходило немного медленнее, чтобы была возможность от чего-то отказаться, над чем-то поразмышлять, просто сконцентрироваться. Но последнее время вы живете в стремительном ритме. Премьеры, ваши собственные постановки, гастроли, новая сцена на Сретенке... Нет желания, чтобы все происходило немного медленнее?

Не могу сказать, что живу в каком-то особенном ритме. У нас в театре темп зависит от производства, потому что мы не живем в роскоши, мы не какой-то особый федеральный театр и не имеем огромной поддержки, но - слава богу - у нас есть мастерские и мы движемся в том темпе, в каком движутся наши мастерские. Я слежу за их мощностями, мы все изготавливаем внутри театра - от костюмов до декораций, - и в таком ритме выпускаем спектакли. Думаю, все происходит так, как и должно происходить.

Репетиции спектакля "Ничья длится мгновенье", РАМТ

Раз уж мы заговорили о мастерских, хотелось бы отметить, что декорации и костюмы в ваших спектаклях просто великолепные. В ваших спектаклях работает каждая деталь, они визуально очень насыщенны, пластичны. Такой перфекционизм связан с тем, что вы работаете с лучшими художниками?

В детстве я получил художественное образование, наверное, это отражается и как-то помогает в работе. Русский академический театр основан, скорее, на слове, а декорации, костюмы - могут быть, могут не быть. Я люблю слово и, в этом смысле, в чем-то отошел от литовской театральной традиции. Любая большая и великая культура должна иметь театр слова, театр, основанный на настоящем звучании слова, а не только театр пластики, модернистский театр. Слово - это красиво.

- Вы довольно долго живете в России, насколько вам здесь комфортно, чувствуете ли вы себя дома?

Я приехал в Россию из Литвы 17 лет назад. Я не люблю резких перемен или, скорее, подмен, все нужно заслужить - вот я и служу. А вообще я человек мира. Я не люблю политику, не люблю, когда себя не уважают, когда все время себя с кем-то сравнивают, не люблю комплекс неполноценности в людях. Нужно просто любить язык, культуру… И, кстати, Марюс написал «Русский роман» уже на русском языке, хотя пьеса «Кант» написана на литовском и затем уже мы ее перевели.

Репетиции спектакля "Кант", Театр им.Маяковского

Нельзя сказать, что ваши спектакли сложны для понимания, но все же они требуют определенного уровня подготовленности - например, знания произведений Толстого, классики. Вы много гастролируете - как принимают ваши спектакли? Если судить по калининградской публике - эмоционально и тепло…

Не обязательно читать Толстого, чтобы ходить на наши спектакли. Произведение - это одно, а театр - другое. Например, в Тыве принимали «Канта» просто замечательно. Это стереотип, что где-то люди менее культурные, начитанные, чем мы сами. Есть умные, есть отзывчивые, готовые что-то воспринимать. А на азиатских островах вообще нет театра, но есть солнце, океан и самобытные театральные формы в виде танца, жеста, мифа, легенд, которыми тамошние жители иллюстрируют свое культурное наследие. И я думаю, это классно, что есть такие места, где нет театра. Мир разный - где-то живут театром, а где-то им не живут.

«Гедда Габлер», Мастерская Петра Фоменко, 2004

В России, на ваш взгляд, живут театром? Если говорить о культурной иерархии, то какое место занимает русский театр?

Живут. Театральная культура в России очень высокая, но сравнивать не стоит. Я нахожу плюсы здесь, нахожу плюсы там, мне нравится, как развивается литовский театр, немецкий, французский, английский... Русский театр - это часть одного большого театрального мира.

Вас считают не только учеником Петра Фоменко, но в чем-то и продолжателем традиций, вы с этим согласны? Вообще, что повлияло на вас как на режиссера?

Повлияло то место, где я вырос, мои первые впечатления от литовского театра - мне повезло, я видел замечательные постановки. Безусловно, ГИТИС - там были разные учителя, я очень благодарен им всем, - и, конечно, Петр Фоменко. Но молодость - это сплошное сопротивление всему окружающему, а сейчас мне нужно строить театр, создавать свой театральный мир и на анализ времени не остается.

«Рассказ о семи повешенных», Московский театр п/р О.Табакова, 2005

Миндаугас, я задам, наверное, не совсем тактичный вопрос. Разумеется, каждому большому художнику хотелось бы жить чистым искусством, но когда отвечаешь за огромный коллектив, приходится думать и о прозаических вещах, о том, как зарабатывать на свою огромную театральную семью, ставить новые спектакли, шить костюмы и просто достойно жить. Я понимаю, что ваш театр лишь частично финансирует государство. Но когда ты ставишь спектакль и ориентируешься только на свой художественный вкус - это одна задача, а когда ты понимаешь, что от этого зависит жизнь всего театрального организма, - здесь все по-другому. Это обстоятельство мешает творчеству - в том смысле, что ограничивает свободу, - или, наоборот, дисциплинирует? Или есть четкое жанровое разделение?

Я для себя формулирую так. Есть условно два пространства: массовое - это большой зал на более чем 800 мест, и малые залы, в которых ты более свободен, спектакли там идут более оригинальные, но при этом пользующиеся огромной популярностью. Дело в том, что в малом зале зрители быстрее договариваются о правилах игры, а в большом зале зрители иногда намекают, что им нравится или наоборот. Не то чтобы начинают диктовать, но они просто не придут, если ты не будешь учитывать их вкусы. Малый зал - это вообще элитарное место, там собираются избранные, спектакль делается, как и большой - те же затраты, так же выкладываются актеры, так же волнуются режиссеры, это менее рентабельно для театра, но для зрителя это идеальная атмосфера. Я начинал в маленьком театре - в Табакерке, может быть, поэтому я так люблю интимное пространство малых сцен, где стирается граница, исчезает дистанция между сценой и зрителем. Это дает очень сильный эмоциональный опыт, а это и есть собственно то, ради чего приходит зритель в театр, и то, ради чего театр в принципе существует.

«Будденброки», РАМТ, 2011

Бывают спектакли, которые не априори соберут публику, не априори аншлаговые, но почему-то они становятся очень важными для внутренней жизни самого театра. Например, «Будденброки» в РАМТе - спектакль очень важный и очень любимый и артистами, и художественным руководителем театра, и я не думаю, что он для большой площадки. «Копенгаген» в МХТ им.Чехова уже лет 12 идет, а сыгран раз тридцать - то есть по три раза в год, - но до сих пор живет, потому что он необходим, а собрать публику можно лишь на три аншлага в год, - и такой правильный подход, понимание театральных процессов помогают сберечь спектакль.

Недавно разразилось несколько громких скандалов, связанных с закрытием постановок. Даже в нашем Тильзит-Театре: в спектакле Павла Зобнина по пьесе Вадима Леванова «Святая блаженная Ксения Петербургская в житии» по настоянию блюстителей нравственности была вырезана сцена, где святая обличает пороки духовенства, хотя в Александринке за шесть лет, что идет спектакль, никаких нареканий на постановку не было. Какие-то бесконечные эксперты вмешиваются в творческие процессы, Театр.doc выселяют, организаторам национальной театральной премии «Золотая маска» предъявляют надуманные претензии... Сталкивались ли вы с подобными проблемами?

Считаю, что это болезнь роста - и все пройдет. Я не сталкиваюсь с подобными проблемами - может, потому, что существую в зоне художественного театра, нам никто ничего не запрещает, никто не втягивает в интриги, да и сам я никого не хочу провоцировать. Посмотрите на 1980-е годы, когда был пик художественности и в театре, и в кино - и тогда, как ни странно, многое можно было донести до зрителя. Все циклично, все ходит по кругу, мы еще придем к этому.

Но в нашей жизни происходят разные вещи, которые современный театр должен отражать адекватным современности языком.

Я не думаю, что театр - это жизнь. Театр - это театр.

«Копенгаген», МХТ им.Чехова, 2003

А как же verbatim, документальный театр? В системе русского репертуарного театра именно документальный театр оказался бескомпромиссным методом, где социальное соединяется с этическим. Для меня театр - это еще и некий психотерапевтический опыт.

Это имеет смысл только тогда, когда становится поводом для художественного акта. Для меня природа театра - это искусство. Но я очень уважаю Театр.doc, он сейчас самый крутой и истинный, они хорошо формулируют свои задачи и занимаются именно этим, там все очень честно.

- У вас лежит душа к документальному театру, есть идеи что-то в этом направлении сделать?

Душа лежит к чему-то своему, хотя к этому направлению интерес огромный. Но я не загадываю - посмотрим.

Многие театральные режиссеры параллельно снимают кино, и, кстати, триумфатор последнего «Оскара», фильм Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Бердмен» - это практически спектакль, снятый на пленку. Вам интересно было бы снять кино?

Нет, не люблю быть дилетантом, так работать не умею. Везде свои законы, свое мастерство. Моя профессия - театральный режиссер.

«Рассказ о счастливой Москве», Московский театр п/р О.Табакова, 2007

Когда пришло осознание, что вы театральный режиссер? Не бывает же так, чтобы человек проснулся и сказал: ну все, буду режиссером театра.

Почему же, очень даже бывает. Люди просыпаются и думают, что они режиссеры, но у меня так не получилось. Я обретал профессию, учился, ставил успешные спектакли - и все время удивлялся, что я режиссер. Это, правда, удивительное чувство.

А бывало такое, что выпустили спектакль - и вдруг пришли сомнения? У меня, например, постоянно: напишу рецензию, потом читаю и понимаю, что рецензия не то чтобы плохая, просто не совсем об этом фильме, но, возможно, профессия критика и состоит в том, чтобы сомневаться и искать новые смыслы...

Сомнения? Я делом занимаюсь, а когда что-то делаешь - то делаешь, какие могут быть сомнения. Да и некогда мне сомневаться.

Справка

Миндаугас Карбаускис - театральный режиссер. Родился 28 января 1972 года в Литве. Окончил театральный факультет Литовской академии музыки и театра. В 2001 году окончил режиссерский факультет РАТИ (мастерская Петра Фоменко). С 2001-2007 гг. режиссер Театра п/р О.Табакова. На сцене Московского художественного театра поставил спектакли «Старосветские помещики», «Копенгаген», в Мастерской Петра Фоменко - «Гедда Габлер», в 2009-2011 гг. в РАМТе - «Ничья длится мгновенье», «Будденброки». С 2011 года - художественный руководитель Московского академического театра имени Владимира Маяковского.

Премии: Дважды лауреат премий «Хрустальная Турандот» («Когда я умирала», 2004; «Рассказ о семи повешенных», 2006). Спектакль «Рассказ о семи повешенных» отмечен золотым дипломом Московского театрального фестиваля и премией «Золотая Маска». В 2008 году объявлен лауреатом национальной театральной премии «Золотая Маска» в номинации «Драма/Работа режиссера» за «Рассказ о счастливой Москве». Спектакль «Будденброки» отмечен премией Станиславского. Лауреат премии СТД РФ «Гвоздь сезона» за спектакли «Рассказ о семи повешенных» (2006) и «Ничья длится мгновенье» (2010). «Звезда Театрала» в номинации «Лучший режиссер» за спектакль «Таланты и поклонники» (2012). Лауреат зрительской премии «Жживой театр» в номинации «режиссёр года: новая волна» («Таланты и поклонники», «Господин Пунтила и его слуга Матти») (2013). Спектакль «Таланты и поклонники» награждён премией СТД РФ «Гвоздь сезона» (2013). Пьеса «Кант» - премия «Гвоздь сезона» СТД (2015).

Фото: фестиваль «Балтийские сезоны», fomenko.theatre.ru, eclectic-magazine.ru, snob.ru, tabakov.ru, mhat.ru, ramt.ru, ramtograf.ru, mayakovsky.ru, Антон Белицкий antonb.ru.

– В одной из рецензий на премьеру «Рассказа о семи повешенных» я прочла, что «Андреев, спору нет, писатель второстепенный...» и что «мужественный режиссер Карбаускис всегда заступается за нелюбимых».

– Действительно, есть в России группа людей, которая имеет к Андрееву отношение не очень благосклонное. Мне нравится чувствительность Андреева к окружающему миру. Мне кажется, это его фраза, что «есть одно понятие, которое не имеет отношения к смерти, – это человеческая глупость». Мне нравится, что он писал и плакал: две строчки напишет и заплачет. Я так не могу, поэтому мне это нравится. В рассказе он написал про семь человек, а в письмах писал, что если их тысяча семь, то это невыносимо. Я не отличаюсь такой сверхчувствительностью. Поэтому Андреева очень уважаю. Я вообще многое понял, когда увидел его фотографии – он фотографировал семью, себя, друзей... Как-то мне сразу стало понятно: лицо и человек – абсолютно современные. Кроме того, он долго жил в Прибалтике, он знал дни без солнца...

– Мне кажется все же, что такие вещи, как «Рассказ...», «Старосветские помещики», «Когда я умирала», может ставить только человек, в котором есть способность к состраданию.

– Что во мне есть, я узнаю только в конце работы над спектаклем. Если ты хочешь что-то делать, куда-то погрузиться, значит, тебе этого не хватает. У меня чаще бывает желание ничего не делать, чем что-то сделать. Потому что я, наверное, по природе – цельный человек, ощущаю себя таким – могу просто так лежать на диване... А что получилось – определяется постижением чего-то: того, что ты узнаешь за пять дней до премьеры, за три дня до премьеры. Вот эта вот череда открытий человеческих и профессиональных и есть основной момент при выборе материала.

– Как вам живется на русской сцене с литовским менталитетом? Дмитрий Назаров рассказывал, что во время репетиций «Дяди Вани», не понимая, чего вы добиваетесь, задал вам вопрос: «На каком языке вы думаете?»

Думаю я на том языке, на котором говорю. Но мы же общаемся на языке разных школ. Обязательно надо переводить! Себе на пользу надо переводить – чтобы не замыкаться на том, что я знаю и в чем мне комфортно. А когда артист нервничает, скандалит, это – на пользу, значит, что-то происходит.

– На что вы ориентируетесь при выборе актеров?

– Я не очень дружу с артистами, и артисты, мягко сказать, не очень дружат со мной. При постановке Андреева такие отношения были бы невозможны – уже невозможно было бы не дружить, шла по-настоящему студийная, сознательная работа. А в остальных случаях – по-разному бывает. Артист для меня – иногда препятствие, иногда – помощь, иногда – просто артист. Я очень часто расстаюсь с артистами во время работы. Не из-за личной неприязни – когда летали скамейки в «Когда я умирала», я не менял артистов. Менял, когда понимал, что артист достиг максимального уровня компетентности и этот уровень – недостаточен. Я вообще люблю работать с артистом – как с профессионалом, а не с человеком. Ведь я работаю не с одним актером, а с пятнадцатью, с семнадцатью. А каждый из них воспринимает меня так, как будто я работаю только с ним…

Лучшие дня

– Вам интересно сформировать свою команду актеров?

– У меня есть своя команда! Приходите на «Рассказ о семи повешенных» – это моя команда. На сегодня...

– Вы помните тот момент, когда вы впервые ощутили власть над людьми, как режиссер...

– Первым человеком, кричащим на подчиненного, которого я увидел в жизни, был мой отец, председатель колхоза, ругавший комбайнеров. И в моих глазах это было не в пользу отца. Мне казалось – так нельзя! Но когда я сам впервые закричал на актера, то понял, что от этого никуда не деться, понял, почему отец кричал. Когда делаешь дело, либо ты идешь на какие-то эмоциональные потери, которые потом компенсируются результатом, либо ты не сделаешь дела. Все эмоции уходят в дело. Это зона, о которой потом хочется забыть – такая профессия. Эта власть не имеет никакой сладости, это такая горькая очень власть... Ты можешь обидеть человека, ты все время влияешь на другого – это только ответственность, ничего хорошего в этой власти нет. Поэтому, мне кажется, режиссерская профессия – не очень хорошая.

– Вы сравниваете себя с кем-нибудь из режиссеров? Кто для вас образец?

Уже не сравниваю – молодость прошла. Если раньше был, может быть, один образец, то сейчас их – шесть-семь-восемь. Если раньше все упиралось в одно лицо, то сегодня каждое свежее, точное находит во мне эмоциональный отклик.

– Это не мешает сохранять свой почерк?

– А в Москве кого смотрите? Скажем, Серебренникова...

– Если журналистам так нравится, я согласен быть вечным оппонентом этому человеку ради игры, ради спорта – кто кого опередит... Но на самом деле я оппонентом ему не являюсь. И очень хорошо к нему отношусь. У него не активность, а какая-то гиперактивность, и мне это очень нравится, я бы с удовольствием узнал, как это все образуется.

– Вы обсуждаете с кем-то свои мысли, связанные с работой, с мироощущением?..

– Я – человек сочиняющий. Что-нибудь сочиню, кому-нибудь расскажу, получу отклик...

– Что вы сочиняете?

– Я иногда не помню того, что прочитал, и я должен обязательно кое-что пересочинить...

– То есть «Мертвые души» вы собираетесь пересочинить...

– Дай бог прочесть.

– Скажете, кто будет играть в «Мертвых душах»?

– Не скажу!

– Ну хотя бы Чичикова...

– Чичиков – Безруков.

Пять лет назад Миндаугас Карбаускис стал художественным руководителем Театра имени Вл. Маяковского. За это время отремонтировано основное здание, вернулась к жизни после долгого небытия и капремонта Сцена на Сретенке. Вышли «Таланты и поклонники», «Кант», «Русский роман» Карбаускиса, Лев Эренбург поставил «Бесприданницу». Зрители твердо запомнили имя молодого режиссера Никиты Кобелева. Москва увидела новые амплуа звезд «Маяковки» - Светланы Немоляевой и Евгении Симоновой, Игоря Костолевского и Михаила Филиппова. В чем-то театр Карбаускиса вызывающе традиционен. В чем-то очень нов. Театр Маяковского первым в Москве, кажется, начал ежедневные интернет-трансляции спектаклей (афиша - на сайте). И уж точно первым придумал систему «подвешенных билетов» на детские спектакли. В кассе «Маяковки» теперь можно оплатить билеты - и оставить их для семей, у которых нет возможности повести детей в театр. Но Миндаугас Карбаускис говорил с «Новой газетой» не столько о конкретике этих лет, сколько о незримом фундаменте своего театра.

— Исполняется пять лет вашему театральному домостроительству…

— Не домостроительству. Этот дом был построен — и давно. И труппа была собрана. Так что это не домостроительство, а… большая уборка, может быть.

— Хорошо, дом был построен. Но вы вошли в него с образцовым тактом, привели с собою молодых домочадцев и друзей дома — Никиту Кобелева, Сашу Денисову. Вы ничего не рушили, но все засияло по-новому, включая образы и амплуа ведущих артистов…

— Все происходило само собой. И общими усилиями. Это очень важно. Одной из главных задач поначалу было найти себе молодого помощника, коим стал Никита. В каком-то смысле он повторил мой путь в театре Табакова.

— Мне давно хотелось о другом домостроительстве спросить. С первой постановки «Долгий рождественский обед» в «Табакерке»-2001 казалось: строительство дома, рода — сквозная тема ваших спектаклей.

— Не знаю, насколько это тема строительства… Я на это очень иронично смотрю, с сарказмом. Я бы скорее сказал, «утопия дома». Потому что, что ни построишь — все равно разрушится.

— Разрушится потому, что это судьба всего построенного? Время такое? Почва такая?

— И время тоже. Я вообще созревал во время, когда все рушилось вокруг. Все ценности резко поменялись. И до сих пор, собственно, эта земля ищет, кто она такая. Перебирает варианты самоидентификации: и свои, и навязанные. Поиск дома, утопичность этого поиска, даже трагичность его — моя жизнь пронизана этой темой. Потому что я являюсь неким эмигрантом, что ли. Я двадцать лет здесь живу, разговаривая на русском языке, абсолютно его чувствуя… и так далее, и так далее. Но может быть, это не очень счастливая жизнь — жить посередине, между Россией и Литвой. Вообще между любыми двумя мирами. Ты не там и не здесь.

— Но именно «в годы, когда все рушилось», созрело целое поколение режиссеров.

— Да. Был слом, но в те годы стало возможно получить работу молодым режиссерам. Это тоже связано с Олегом Павловичем. Он брал наотмашь. Всех, кто выпускался в мастерской Петра Фоменко в ГИТИСе. Знал: хорошая мастерская. И всем давал работу. Эта «неразборчивость» Табакова принесла большую пользу: все отобралось само собой. Люди, которые шли в режиссуру осознанно, воспользовались этим шансом и остались в ней.

У меня многое определялось еще тем, что я платил за свою учебу. И должен был, абсолютно должен все это оправдать: деньги, доверие родителей. То, что они в меня вкладываются. Поэтому я, например, окончил ГИТИС экстерном, на год раньше.

Я поздний. Человек, который долго не мог найти себе занятия. В ГИТИС поступил в 25 лет. И конечно, принес родителям много беспокойства.

— Но в режиссуру и приходят не из школы. Вы получили актерское образование в Литве…

— Ну да… И года четыре по этой профессии не работал. Бездельничал. Задумал отъезд. По сути, я один из первых эмигрантов того поколения, которое уезжало из Литвы. Не получив работу, не реализовавшись. Внешне все это оправдалось. Внутренне — я остался тем же бездельником, просто жестко себя воспитывающим. Очень много сделано волей.

— До вашего прихода в театр Маяковского ходили слухи: Карбаускис работает над «Котлованом» Платонова. Вы не хотите завершить отложенную постановку на этой сцене?

— Я его знаю наизусть, «Котлован». Многие сцены придуманы и очень мне нравятся. Но я утыкаюсь в вопрос «зачем?». Эту яму рыть…

Может быть, я не готов. Может быть, эта книга шире и мощнее, чем то, что я сейчас могу. Рано еще… И я все время что-то сочиняю о «Котловане», и никак не могу решиться его делать.

— Вы собирались ставить «Анну Каренину». Но в спектакле «Русский роман» по пьесе Марюса Ивашкявичюса мотивы романа слились с «историей семейной» Льва Толстого.

— Мне было интересно именно виденье Марюса. Был нужен не инсценировщик, а автор. Мне кажется, это замечательный драматург. Целое явление. Есть сокровенность в его буквах. Он пишет сердцем. И мне бы хотелось хоть немножко к этому прикоснуться.

И Анна в спектакле — это Анна Марюса. Она ведь совершает величайший грех. Меняет Бога на другого бога — на любовь. То есть… она, по сути, заповеди приносит новые. В царстве любви все иначе: надо погибать во имя любви, чтоб подтвердить подлинность. Это, конечно, не по-христиански. Но такова суть Анны.

— Там две равноправные «линии судьбы». Анна рушит. Левин строит — все тот же дом, род…

— Левин мне как раз очень понятен. Он сформулировал модель и должен ее реализовать! Максимализм во взрослом человеке довольно редкий… Крайний идеализм. В этом он и прекрасен.

Кстати, трудно сыграть такой идеализм: просто героическая задача для артиста… А модель эту воплотить так, как мечтал Левин, просто невозможно. «Утопия дома» снова не сбудется.

А Анна все время ускользает. Ведь там Анна не из книги. Может быть, это Анна Софьи Андреевны? Она уходит из романа и живет уже своей жизнью. Все болеют Анной и ее гибелью…

Но в Левине не только «утопия дома» интересна. Еще богоискание. Пробовал умом понять. И не мог. Ему уже жить с этим логическим поиском было нестерпимо, уже не дышалось. И тогда… открытие: надо либо верить, либо нет. Ум больше не в помощь. Вообще, это не момент размышления. Либо ты во что-то веришь — и это у тебя есть. Либо нет.

Это важная история: искать или не искать? Есть или нет? Некоторые говорят, что нет. Это их проблемы. Но… мне все-таки хочется, чтоб Бог был. Не тот, который на плакатах и хоругвях. Куда более сложный. Неброский. Но — был.

— Очень хорошая формула: «Мне все-таки хочется, чтоб Бог был».

— Она рождается в сопротивлении другой формуле: НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ. Всегда броско поданной. Ну, если нет… мне скучно. Я не верю, что нет.

— У театра Маяковского снова два адреса. Большая сцена на Большой Никитской и Сцена на Сретенке. Есть разница между их публикой?

— Большой зал все-таки диктует свои правила. Это всегда вопрос кассы. Это, скажу, нелегкий труд — формировать афишу большой сцены.

Сретенка — это отдушина. Зал небольшой. Мне кажется, у нас там замечательный репертуар. Он очень разный, но об одном — о природе человеческой. «Не все коту масленица», «Цена» и «Отцы и сыновья» Леонида Хейфеца, «Декалог на Сретенке» Студии-OFF и Никиты Кобелева, «На траве двора», «В.О.Л.К.» Светланы Земляковой. И любимый в театре спектакль «На чемоданах» Саши Коручекова. От меня там «Кант» и «Пунтила». А каков детский спектакль Ольги Лапиной! «Фабрика слов» называется.

И последний наш совсем уж эксперимент: спектакль «Я была в доме и ждала…» — Жан-Люк Лагарс в постановке Анатолия Шульева. Это не Сретенка, а Малая сцена на Никитской. Мы с режиссером выбрали пьесу по очень простому принципу: «Давай-ка сделаем то, что нам хочется». Единственный случай, когда я так себе позволил забыть о публике, т.е. о неких ее предпочтениях. Ну и пусть не ходят. Мне было очень интересно посмотреть, что получится из Лагарса, как откроются актрисы и молодой режиссер… И я очень доволен результатом.

Мне в целом нравится наш последний сезон: он был легкий. Он был творческий уже — и соответствовал тому, что я представлял на пятом году. А представлял я, что придет время, в котором захочется остаться еще так лет на пять.

Миндаугас Карбаускис рассказал порталу «Культура.РФ» о том, почему он любит делать паузу, что думает о режиссерах-актерах и как нашел «своих» студентов.

Миндаугас, шесть лет вы возглавляете один из старейших театральных коллективов Москвы. Вы изменили Театр Маяковского, а изменил ли театр вас?

Изменил ли я театр - очень сомневаюсь. Сам поменялся - это да. Но ведь за этим и пришел.

- Случаются разногласия с самим собой, когда приходится совмещать функции худрука и режиссера?

Для меня художественное руководство стало продолжением режиссерской работы. Как бы дополнением к ней. Одно вытекает из другого.

- Но тем не менее чему-то пришлось учиться в должности художественного руководителя?

Никогда раньше не чувствовал такой ответственности за людей, за их творческую судьбу, которая иногда и просто судьба. Я, конечно, стараюсь всех занять, оправдать ожидания каждого, но, увы, я не всесилен. И вот эти мои долги лежат на моих же плечах тяжелым грузом. И надо, наверное, научиться сбрасывать с себя этот груз.

- Как вы относитесь к тому, что актеры становятся режиссерами?

Отношусь к этому крайне плохо. Это как сидеть на двух стульях одновременно. Но «Студии-Off» - территория эксперимента. Вдруг что-то получится.

- Что насчет собственных режиссерских планов?

Как я уже говорил, наши возможности ограниченны. Так получилось, что режиссеры театра «разобрали» все время. А я не очень и сопротивлялся. Люблю делать паузы. Подумать, посомневаться. Если вдруг чем-то загорюсь, то, пользуясь служебным положением, кого-нибудь подвину (улыбается ).

- Доводилось слышать, что вы очень требовательны в работе. Получается, что творчество - это всегда трудно?

Раз трудимся, то и должно быть трудно. Зато потом легче. Я почти не притрагиваюсь к выпущенным спектаклям. Не смотрю их. Знаю, что приложил достаточно труда и «механизм» должен работать исправно. А насчет неожиданных «поломок», то ведь театр тем и прекрасен, что в любой момент все это может полететь в тартарары.

- Не смотрите только свои спектакли или вообще не любите ходить в театр как зритель?

Если закрадывается мысль, что есть чему поучиться, то обязательно схожу. Это, наверно, чисто профессиональный интерес. Простым зрителем мне уже не стать. Хотя, знаете, важно не зачастить в театр. Не ходить в него очень часто. Это помогает более наивно, что ли, его воспринимать и ощущать. А то замечаю, что людям, «перебравшим» театра, если так можно выразиться, живется не так уж легко. Трудно им угодить.

- Неудача более важна чем успех? Она подстегивает или провоцирует пораженческие настроения?

- Петр Фоменко говорил, что нужен провал. У меня было несколько провалов, но зачем они нужны, я не могу сказать. То же и с успехом. В итоге он тоже не очень на что-то влияет. А вот любовь - она, наверное, главное. Без любви это дело не делается.

- Можете выделить какие-нибудь свои постановки? Те, которые особенно дороги…

Наиболее дороги, конечно, первые спектакли. Первый опыт - он всегда дороже всего.

- Актеры для вас - это инструмент в создании спектакля или все же соавторы?

Знаете, когда актер боится стать марионеткой в руках режиссера, это по крайней мере странно. Профессия актера - присвоить! Чужое сделать своим, ложь - правдой. Он всегда соавтор. Театр - это вообще ящик с инструментами, но не только - и это самое замечательное.

Вы впервые набрали свой курс в ГИТИСе, причем это произошло спустя ровно двадцать лет с момента вашего поступления в этот институт. Настало время передавать опыт?

Передавать опыт или получать его - это еще вопрос. Показалось, это большая несправедливость, что у театра, находящегося в паре шагов от ГИТИСа, уже больше пятнадцати лет нет своей мастерской. Курс набирал вместе с молодыми режиссерами театра, да и назвать предложил не фамилией мастера, как принято, а именем театра. Это звучит вроде «Маяковцы джуниор».

- Как среди нескольких тысяч абитуриентов нашли «своих»?

Открою тайну (улыбается ). За день мы прослушивали около трехсот человек, и только некоторые откладывались в памяти. Их было не очень много. Вот таких, запоминающихся, обладающих способностью закрасться в вашу душу, мы и взяли. Можно сказать, по памяти. Запомниться - это очень важное качество для актера.

- Чему будете учить своих студентов в первую очередь?

В первую очередь надо научиться учиться. Всю жизнь.

У вас, насколько можно судить, особое отношение со временем. Почему в вашем кабинете так много песочных часов?

В театре бывает, что худруку иногда что-то дарят, и я предложил, раз уж подарков не избежать, дарить мне песочные часы. Вот и надарили. Ведь все мы в некотором роде - песочные часы. Переворачиваешь, и, кажется, времени много, а под конец этот песок так быстро сыпется, и все так быстро заканчивается.

Беседовала Елизавета Пивоварова