Юность Платонова: семейное воспитание, трудовые университеты. Андрей Платонович Платонов (подлинная фамилия Климентов) родился 20 августа (по старому стилю) 1899 г. в Ямской слободе на окраине Воронежа. Отец его - Платон Фирсанович Климентов, слесарь железнодорожных мастерских, мать - Марья Васильевна, дочь часового мастера, хранительница дома. В семье было одиннадцать детей. Будущий писатель был старшим сыном в этой огромной, «старопролетарской», как он говорил, семье.

Старший сын быстрее лишается детства, беззаботности, он раньше взрослеет. О своей работе в доме, о помощи матери в роли вечной няньки Платонов скажет позднее в автобиографическом рассказе «Семен» (1936): «Лишь года три-четыре после своего рождения Семен отдыхал и жил в младенчестве, потом ему стало некогда. Отец сам сделал тележку из корзины, железных колес, а мать велела Семену катать по двору маленького брата, пока она стряпает обед. Затем, когда родился и подрос еще один брат Семена, он их сажал в тележку сразу двоих и тоже возил по двору...

Время от времени Семен спрашивал у матери в окно:

Мама, пора?

Нет, нет, катай их еще! - отвечала мать из комнаты.

Она там стряпала, кормила и качала последнюю девочку,

стирала, штопала и чинила белье, мыла полы, бедные деньги берегла, как большие».

В этом же рассказе чрезвычайно точно, на непривычном вначале платоновском языке (не «скудные», не «мелкие» деньги, а именно «бедные», деньги нищеты, не спасающие от бедности, сказал он) воссоздана и фигура отца. Он явно выбивался из сил, чтобы на «бедные деньги» прокормить такую «орду». Отец приходил с работы уже в темноте, заставал детей спящими (на полу) и «лазал на коленях между спящими детьми, укрывал их получше и не мог выразить, что он их любит, что ему жалко их, он как бы просил у них прощения за бедную жизнь»...

Ямская слобода в годы раннего детства Платонова, и даже в 1912-1916 гг., мало чем отличалась от обычной степной деревни. «Ямщицкий промысел», содержание конюшен, кузниц, постоялых дворов, прославленных русских троек с колокольчиками, конечно, угас к началу XX в. Обитатели Ямской слободы жили уже как хлебопашцы, огородники, ремесленники. Они искали работы в Воронеже. «В Ямской были плетни, огороды, лопуховые пустыри, не дома, а хаты, куры, сапожники и много мужиков на большой Задонской дороге (видимо, запомнились шествия паломников в известный монастырь Св. Тихона в г. Задонске). Колокол „Чугунной“ церкви был всею музыкой слободы, его умилительно слушали в тихие летние вечера старухи, нищие и я. А по праздникам (мало-мальски большим) устраивались свирепые драки Ямской с Чижевской или Троицкой... Потом наступило для меня время ученья - отдали меня в церковно-приходскую школу», - вспоминал Платонов в 1922 г.

Успевал ли Платонов учиться? Безусловно, важным был процесс самообразования, литературного (с 12-13 лет Платонов писал стихи) и технического. Однако к 1918 г., когда уже свершилась Октябрьская революция, он имел аттестат, позволивший ему поступить в Воронежский железнодорожный политехникум на электротехническое отделение. В 1924 г. на вопрос о профессии Платонов запишет о себе: «Мелиоратор, электротехник». В 1921 г. он даже издаст брошюру « Электрификация ».

Андрей Платонов в годы революции и Гражданской войны (1917-1922). Весть о революции в Петрограде дошла до Воронежа только 26 октября 1917 г. В городе на короткое время - до 12 ноября - возникла ситуация безвластия, вернее, борьбы за власть. Большевики сумели завоевать поддержку солдат, рабочих железнодорожных мастерских, провести ряд митингов. На некоторых из них, видимо, был и молодой рабочий Платонов, числившийся в группе сочувствующих большевикам.

Странного для страшных лет смуты юношу-мастерового, мечтателя, неистового романтика революции, но явно знающего и стихи Бальмонта, И. Северянина, жадно читающего - чуть позднее - статьи В. В. Розанова, модные в те годы книги О. Шпенглера «Закат Европы», Н. Ф. Федорова «Философия общего дела» и т. п., отлично запомнил его духовный наставник этих лет, издатель первой книги «Епифанские шлюзы» Г. 3. Литвин-Молотов. В те годы он был редактором «Воронежской бедноты». Вошел к нему однажды скромный, с бледным лицом юноша, чем-то похожий на Достоевского, положил на стол несколько листочков со стихами и вышел.

«Всюду шла война. От бандитов-душегубов мы не могли еще избавиться и отбиться. В животе и на зубах у нас была оскомина от пшеничного хлеба, пшенной похлебки, пшенной каши, - вспоминал этот старый большевик. - А тут, как по необычной мирской и мирной лире, с листов бумаги несется неслыханная песнь:

Тою ночью, тою ночью чутко спали пашни, села,
Звали молча к ним дороги, уходили на звезду.
И дышала степь в истоме: сердцем тихим,
телом голым,
Как в испуге на дрожащем, уплывающем мосту.

Стихи меня увлекли. Когда оторвался от рукописи, посмотрел и удивился: „А где же автор? Исчез или его не было вовсе? Ho стихотворения лежат, вот они...“»

Этот рассказ передает главное впечатление от Платонова-романтика: он весь какой-то «нездешний», неземной, оторванный от реального восприятия революции. В поэме

А. Блока «Двенадцать» Христос - существо совершенно нематериальное, эфирное - идет «нежной поступью надвьюжной». Платонов также ощущает на себе воздействие каких-то высших сил, идеальных миров. Фактически он выдумывает свой образ революции, свою страну Утопию, некий «общепролетарский дом».

Ранняя публицистика и поэзия Платонова. Этот «плен мечты» для Платонова 1919-1922 гг. был вначале радостным, увлекательным, поистине пленяющим. Если перенестись мысленно в Воронеж этих лет на митинги, вокзалы, на площади в дни праздников, с плакатами и вечным «Интернационалом», если заглянуть в листовки, газеты с громкими пламенными обещаниями «мировой коммуны», то легко представить многое. И прежде всего истоки романтических видений, известной оторванности юноши Платонова от жуткой атмосферы насилия, репрессий, его «невнимания» к крови, смерти, даже к такой «мелочи», как жесточайшее подавление крестьянского мятежа в соседней Тамбовщине (1920-1921).

«Царство рабочего класса длится только год. Сделайте его вечным» (Воронежский красный листок. - 1918. - 7 нояб.).

«Мы пускаемся вплавь. Дружными усилиями мы доберемся до того берега, где обетованная земля наша - Всемирная коммуна» (Воронежская беднота. - 1919. - № 1).

«Солдаты революции, вы взяли Казань, идите дальше, учитесь побеждать. Вы - гренадеры всемирной революции - поведете восставший пролетариат в последнюю „мертвую" схватку» (Воронежский красный листок. - 1918. - 21 сент.).

Молодой мастеровой, мечтатель, живший поистине «на правах пожара», не мог устоять перед этим ураганом пропаганды, псевдосвободы, перед яростными призывами к разрушению старого. «Шершавый язык плаката» (Маяковский), воззвания, клича явно увлек Платонова, и вся его публицистика (за исключением статей экологического плана, программ электрификации) - это шествие Христа в высоте над-вьюжной.

He боясь снизить Платонова, заметим, что он и в шедеврах своей прозы будет тяготеть к упрощению, к «примитиву, лубочной картинке, хитровато-замысловатой притче, где скрытая мудрость обставлена наивным простодушием, словесной несообразностью».

Землю Алексея Кольцова и Ивана Никитина, певцов степи, «ветра с полудня», удалых косарей, юный поэт Платонов как бы в упор не видит. He видит даже того, что прекрасно знает как мелиоратор, техник. Его манит океан космический. Невозможное. Он пишет в эти годы громокипящие стихи, вошедшие в книгу «Голубая глубина» (1922). Это сплошь, как заметил современный критик, «антигуманное вдохновение молодости», ловко спровоцированное, вбитое средой слепое разрушительство:

На земле, на птице электрической
Солнце мы задумали догнать и погасить.
Манит нас неведомый океан космический,
Мы из звезд таинственных будем мысли лить.
(«К звездным товарищам»)

В газетах Воронежа этот юный пророк новой эры без устали сражается с земным, традиционным Богом:

«Бог есть игрушка человеческой жизни... Бог - образ, начерченный рукой человека в свободном желании наполнить жизнь радостью творчества...

Революция - явление жажды жизни человека. Явление его любви к ней. Ненависть - душа революции» («О нашей религии»).

Можно ли выбросить из биографии Платонова эти десятки агиток, «космических» стихов, эти железки воинствующих строк, говорящих об очаровании великой Утопией? О близком рае чисто платоновского «коммунизма», где не будет тайн, где разум победит «темное» чувство, где даже льды Северного полюса будут растоплены потоками теплых ветров из жарких пустынь?

В повести «Сокровенный человек» (1928) Платонов сочинит и поставит перед взором своего героя-странника Пухова такой иронический (но не вполне) плакат 1919 г.:

«Каждый прожитый нами день - гвоздь в голову буржуазии. Будем же жить вечно - пускай терпит ее голова!» В рассказе «Родина электричества» делопроизводитель из села Верчовка Степан Жаренов настолько «свихнется» от этой вошедшей в плоть и кровь упрощающей патетической риторики, что даже о делах электрификации будет говорить в возвышенных и смешных стихах: «Стоит, как башня, наша власть науки, и прочий вавилон из ящериц, засухи разрушен будет умною рукой... У нас машина уж гремит, свет электричества от ней горит... Моя слеза говорит в мозгу и думает про дело мировое!»

Смех и даже особый «страхосмех» у Платонова (т. е. смех запретного анекдота, насмешка над официозным текстом) резко отличен от смехового поведения, скажем, «маленького» героя М. М. Зощенко с его самодовольством глупости. При всем сходстве уродливых рассуждений и косноязычного и бюрократического языка у типичного юмористического персонажа Зощенко («Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова», 1922) и у персонажей «Котлована» Платонова («мы должны бросить каждого в рассол социализма», «счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла» и т. п.) ощущается различие позиций этих писателей. М. М. Зощенко все время смеется, пародируя, концентрируя казенную лексику, бюрократические неологизмы, он отстраняется от своих пошловатых и смешных персонажей с их классовым «примитивизмом». Андрей Платонов относится к своим чудакам и их «языку», одинаковому и у положительных и у отрицательных, с мучительной любовью, даже болью. Он смеется над тем, что сам в юности воспевал! В качестве первоисточника его сатиры в классической повести «Город Градов» (1927), где бюрократы, «крапивное семя», самоуверенно твердят, что «канцелярия является главной силой, преобразующей мир порочных стихий», что все в мире «течет, потечет-потечет и - остановится», являются его же... пламенно-прожектерские, утопические мечтания.

Письма Платонова о любви. Вечные грезы о земле и небе (космизм мысли Платонова), постоянное возрождение знаков покинутого детства дополнились в Платонове 1922-1927 гг. глубочайшим (и тоже очень возвышенным, усложненным) вдохновением любви, особой музыкой в душе. Эта страница «биографии чувств» объясняет характер лучших платоновских героинь - Фро из одноименного рассказа, Заррин-Тадж из «Такыра», героини «Возвращения» и др. Встреча с Марией Александровной Кашинцевой, учительницей из села Волошина (близ Воронежа), в 1922 г. породила глубокое чувство в душе писателя. Возник диалог - прежде всего в письмах, затем в произведениях (посланиях к любимой) - как вариант лирического автопортрета писателя. М. А. Платонова (после многих просьб) опубликовала в 1975 г. часть писем Платонова (из Воронежа, Тамбова) под названием «Письма о любви и горе», предпослав им такие слова: «Вероятно, люди всегда тоскуют по большой, настоящей любви. Слишком легко и разменно проходит порой это высокое чувство, дающее силу жить, работать, переносить разлуку и великие трудности».

О чем писал Платонов невесте, жене в годы создания «Эфирного тракта», «Епифанских шлюзов», «Города Градова»? Он творил любовь-сновидение, вписывал и себя (и невесту) в особый звездный, космический миропорядок, забывал и о бездорожье (он приходил к М. А. Кашинцевой за 40 верст), о вое волков (их жители деревень распугивали зимой горящими головнями), он творил историю единения двух душ:

«Я шел по глубокому логу. Ночь, бесконечные пространства, далекие темные деревни и одни звезды над головой в мутной смертельной мгле. Нельзя поверить, что можно выйти отсюда... В этот миг сердце полно любовью и жалостью, но некого тут любить. Все мертво и тихо, все далеко. Если вглядишься в звезду, ужас войдет в душу, можно зарыдать от безнадежности и невыразимой муки. - Так далека, далека эта звезда... Мне кажется, что я лечу, и только светится недостижимое дно колодца и стены пропасти не движутся от полета...

Всякий человек имеет в мире невесту, и только потому он способен жить. У одного ее имя Мария, у другого приснившийся тайный образ во сне».

«Надо любить ту вселенную, которая может быть, а не ту, которая есть.

Невозможное - невеста человечества, к невозможному летят наши души... Невозможное - граница нашего мира с другим».

«Любовь - мера одаренности жизнью людей, но она, вопреки всему, в очень малой степени сексуальность. Любовь страшно проницательна, и любящие насквозь видят друг друга со всеми пороками».

Эти письма - ключ к пониманию удивительно нежных, проницательных отношений Любы и Никиты в рассказе «Река Потудань», к душевным взаимосвязям солдат на фронте и их жен и матерей в военных рассказах писателя («Одухотворенные люди»), к его чудесным сказкам («Волшебное кольцо»).

Творческий дебют Платонова в Москве: сборники «Епифанские шлюзы» (1927) и «Сокровенный человек» (1928). Путь к первой книге начался для Платонова с переезда в Москву в июне 1926 г. (на кратковременную работу в ЦК Союза сельского хозяйства), обращения в редакцию «Красной нови» (журнал еще редактировал А. К. Воронский), наконец, предложения издательства «Молодая гвардия» издать «Избранное» (безусловно, это было сделано по инициативе Г. 3. Литвина-Молотова, ставшего председателем правления издательства).

Книга «Епифанские шлюзы» (по названию повести из эпохи Петра I о несчастном строителе шлюзов англичанине Бертране Перри) вышла, и в октябре 1927 г. ее заметил М. Горький: «...русских "молодых" читаю более охотно, даже с жадностью. Удивительное разнообразие типов у нас и хорошая дерзость. Понравились мне - за этот год - Андрей Платонов, Заяицкий, Фадеев, Олеша».

Творческая дерзость Андрея Платонова была исключительно яркой и разнонаправленной. В те годы всех писателей влекла к себе тема распрямления, взлета «маленького человека» в революции, его политического просветления, морального расцвета. Многие стремились показать, что благодаря революции действительно «кто был ничем, тот стал всем». «Маленький человек», как правило, «вырастал» в сражениях, в сабельных походах. Это был «человек с ружьем» (Н. Погодин), матрос с бомбами у пояса, ликующая пулеметчица, наконец, Марютка («Сорок первый» Б. Лавренева), бездумно растившая счет убиваемых. Герой возвеличивался чаще всего событиями, часто оставаясь внутренне малоподвижным, душевно однообразным. Шинель и ружье заранее возвышали его над поэтом-витией, попом, «жалким» интеллигентом. Александр Серафимович, автор «Железного потока», вспоминая беседу с Артемом Веселым, - его талант он ценил, называл, как и молодого Шолохова, «орленком-ореликом» - рассказал позднее, как горделиво ответил этот пулеметчик на предсказание «дальше меня полетишь»:

«Обязан, - загремел Артем. - Чай, мой класс восходящий. Мы Октябрем рождены...»

Андрей Платонов не ссылался на свой восходящий класс, но в повести «Ямская слобода» - она вошла в «Епифанские шлюзы» - представил действительно восходящего из самых низов бытия героя. Главный герой повести - сирота-поденщик Филат, вечный раб у бывших ямщиков в слободе. Он унижен в былой жизни до предела. Мещане слободы, насмешливо говорящие про Филата: «Наш Филатка - всей слободе заплатка», - даже услуги ассенизатора Понтия, чистильщика отхожих ям, самого богатого человека в слободе, отвергают: «Ты насчет ямы, Понтий? Теперча не нужно: Филат намедни горстями по лопухам все расплескал! Хо-хо, Филат жуток на расправу!»

Казалось бы, под рукой Платонова - готовый конфликт богатства и бедности, схема классовой борьбы. И вот-вот начнется желанная - в представлении былого романтика красной бури - гражданская война в масштабе слободы, начнется кровавый праздник мести угнетенного, униженного Филата! Однако писатель уже обладал иным зрением, видел, что сделать из Филата борца со старым миром, с Богом и т. п. не так-то просто, если следовать правде жизни и более человечному представлению о самой революции.

Ведь слобода с ее замедленной жизнью, навыками вялотекущего бытия уже навязала и Фил ату свою «философию надежды», свою «мечту» о «хлебном деле», о будущем. Это будущее должно только повторять настоящее. Филат, оказывается, мечтает накопить сто рублей и... стать владельцем лошади, бочки для нечистот и телеги, чтобы догнать ассенизатора - богача Понтия!

Платонов нашел в этой застывшей жизни свой источник движения, нашел свой сюжет судьбы Филата. В годы войны, революции, всеобщего одичания Филат познакомился, сдружился с другим сиротой, скитальцем, вольным человеком Игнатом Княгиным по кличке Сват. «Подружился Филат и со Сватом теплее кровного родства». И всего-то ведь немногое внес этот веселый, озорной человек, недолго поживший в хате у свалки. Ho он был первым, кто так необычно жалел его, так нежно и душевно приглашал к себе в дом: «Заходи, Филат, чего же ты на ветру стоишь! Я всегда тебе рад, кроткий человек!» Повесть заканчивается действительным восхождением униженного, обезличенного героя: он уходит из слободы, из стихии разобщения, одиночества, убогих мечтаний о бочке к новым людям, к революции как братству, «дружеству» всех сирот.

В период создания «Сокровенного человека» - повести, также замеченной Горьким («У меня есть его повесть о рабочем Пухове - эдакий русский Уленшпигель - занятно», - писал Горький о Платонове А. К. Воронскому), писатель испытывал множество тревог. С одной стороны, он все еще убеждался: скольким людям из низов революция дала биографию, создала личность в безликих, научила ходить прямо, а не согнувшись! Ho, с другой стороны, он еще в 1921 г. заметил, как на майской демонстрации, когда «гремит и движется под солнцем живая революция», вдруг подъезжает к толпе распорядитель, «комендант революции», «официальный революционер, бритый и даже слегка напудренный». «Революция сменилась „порядком“ и „парадом“», - грустно замечает он. He случайно в романе «Чевенгур» герой-романтик Пашинцев, со слезами радости говорящий «Ты помнишь восемнадцатый и девятнадцатый год?», живет в «ревзаповеднике» как смешной реликт ушедшей эпохи. Он не стал официальным революционером, а потому смешон, жалок, обречен. Смешон и жалок будет и бедный Жачев в «Котловане». Эта глубокая грусть породила шедевр антибюрократической сатиры писателя - повесть «Город Градов».

Обе стихии - гордость за революцию и тревога за ее ока-зенивание, парадность, «шариковщину» - очень своеобразно слились, смешались в повести «Сокровенный человек». В ней явился на свет самый коренной, с открытым сердцем (т. е. «сокровенным началом») платоновский скиталец - вечно во всем сомневающийся, наблюдательный, замечающий все случаи самодовольства, честолюбия машинист Фома Пухов. Он называет себя «природным дураком», подчеркивая свою антиофициозность. Он потому и «сокровенный», что не терпит пустой «откровенности», т. е. политизированной болтовни, когда люди не мыслят, а просто заучивают слова.

Повесть не случайно показалась Горькому занимательной: сюжетное развертывание характера Пухова в потоке событий Гражданской войны весьма своеобразно. Пухов - центральное действующее лицо, независимый наблюдатель в цепочке происшествий, массовых деяний народа в 1919-1921 гг. Это и персонаж, и страдающая, многое переоценивающая душа Платонова. Надежды сменяются сомнениями, восхищение героями революции перебивается тревогой за их перерождение: все отражается в сюжете, системе событий, происшествий, определяет их то героический, то сатирический характер.

Начинается повесть с поездки Пухова со снегоочистителем - конечно, опять по Воронежской земле, где-то возле Козлова (Мичуринска), Усмани и Лисок - для восстановления движения поездов. Читатель, вероятно, удивится редкой «бесчувственности» и героя и автора при описании гибели помощника машиниста, наткнувшегося на штырь при резкой остановке паровоза в сугробах на путях: «Жалко дурака: пар хорошо держал!» Удивляет и бесстрастность сообщений о войне: «Белых громила артиллерия бронепоездов», «Казаки (остановившие поезд Пухова. - В.Ч.) сошли с коней и бродили вокруг паровоза, как бы ища потерянное». Ho зато другую подробность, относящуюся к «коменданту революции», «демону революции» Троцкому, к пышным и парадным его разъездам по фронтам, писатель воссоздает с явной насмешкой: «один в целом поезде», «маленькое тело на сорока осях везут». В сущности, уже возникло «революционное» барство, чванство, неравенство. Пухов раздраженно комментирует эти факты: «Дрезину бы ему дать - и ладно! - сообразил Пухов. - Тратят зря американский паровоз!»

Весьма разноплановые эпизоды сменяются быстро: удачно помогает этой смене кадров, психологических состояний героя и мотив, вечно обостряющий жизнеощущения дороги, пути, странствия, хождения.

Ho это стягивание осуществляется через... дробление, накопление подробностей, растягивание на эпизоды единого сюжета страннической судьбы Пухова. Он не экспонирует трагическое и смешное, а весьма активно соучаствует в них. Он сразу и свой и чужой.

Два эпизода этого дробления, развертывания страдающей мысли Платонова на определенных площадках сюжета особенно показательны. Один из них - слитные соразмышления Пухова и автора о красных бойцах, плывущих в шторм в Крым:

«Молодые, они строили себе новую страну для долгой будущей жизни, в неистовстве истребляя все, что не ладилось с их мечтой о счастье бедных людей, которому они были научены политруком. Они еще не знали ценности жизни, и потому им была неизвестна трусость - жалость потерять свое тело. Из детства они вышли в войну, не пережив ни любви, ни наслаждения мыслью, ни созерцания того мира, где они находились...»

Платонову к середине 20-х гг. они, эти красноармейцы, новые властители России, обученные не Марксом, не Лениным, а столь же наивными часто политруками, были во многом уже известны. Они уже порадовали и огорчили его. Он знает их судьбы «с конца». Знает их как в том давнем 1920 г., так и в их настоящем. Знает и провидит в их будущем. He случайно почти одновременно с этой героической сценой и возникает в повести «тема Шарикова».

Два Шарикова - их сходство и различия. Платонову не надо было искать услуг профессора Преображенского и его ассистента Борменталя (герои «Собачьего сердца») для создания феномена Шарикова - самодовольного демагога, носителя примитивного пролетарского чванства - из беззлобного бездомного пса Шарика. Шариков Платонова - не чрезвычайное, не исключительное (как у Булгакова) явление: он и проще, привычнее, будничнее и тем страшнее. «Он готовит десант в Крым и пробует как-то учить бойцов. Вначале он просто радостно метался по судну и каждому что-нибудь говорил». Любопытно, что он уже не говорил, а агитировал, не замечая скудости своих лекций:

«- Ты - рабочий? - спрашивал Шариков у Пухова.

Был рабочий, а буду водолаз! - отвечал Пухов.

Тогда почему же ты не в авангарде революции? - совестил его Шариков. - Почему ж ты ворчун и беспартиец, а не герой эпохи?»

Платонов не остановился на веселом, забавном поведении своего Шарикова. Он, создавший уже «Город Градов», видел его грядущее «восхождение». Вскоре он уже, как и многие, «перегрелся от возбуждения», получил как представитель авангарда властишку, стал «ведать нефтью», ездить в автомобиле. И вот уже Пухов проницательно замечает - отдадим должное сатирической остроте глаза Платонова! - что тот же безграмотный Шариков, выписывая накладные на кусок мануфактуры, на сапоги, старался «так знаменито и фигурно расписаться, чтобы потом читатель его фамилии сказал: товарищ Шариков - это интеллигентный человек».

Отличие платоновского Шарикова от «Шарикова - Шарика» у Булгакова - в глубоком сострадании Платонова к жертвам демагогии, в тревоге не за его судьбу, а судьбу той революции, которую он любил, которую «полуживую вынянчил» (Маяковский). Она уже окаменела, обюрократизировалась, остановилась. В конце концов, булгаковский Шариков единичен, он возникает отчасти в опытном порядке произвольно - на операционном столе у профессора Преображенского. И так же произвольно исчезает, вернувшись к своей «первооснове», добродушному псу Шарику. He исчезает, правда, другой соавтор Шарикова - непрерывно просвещавший и направлявший его Швондер, своего рода «политрук»...

Рождение платоновских Шариковых - это уже конвейер массового перепроизводства «читателей своей подписи», оно неостановимо. У Платонова Шариков возник на более широкой площадке (шире операционного стола в лаборатории-квартире Преображенского), он менее страшен, но более массов, его можно встретить в числе заседающих и прозаседавшихся практически везде. И самое мучительное - Платонов это осознавал - и он неотделим как от своего Шарикова (в близком прошлом!), так и от скептика, пересмешника, вечно сомневающегося Пухова.

Совершенно неслучайно будет одинаков язык персонажей Платонова. И откровенный бюрократ Умрищев в «Ювенильном море» будет вещать: «Каждому трудящемуся надо дать в его собственность небольшое царство труда - пусть он копается в нем». Ho и положительные герои, вроде Прушевского в «Котловане», живут в потоке канцелярита, всяких социологических терминов: «Каждое ли производство жизненного материала дает добавочным продуктом душу в человеке?»

Иосиф Бродский, признав необычайность «корявого» языка Платонова, платоновского «канцелярита», как живописнейшего героя его прозы, изображаемого с таким же вниманием, как события, конфликты и персонажи, писал:

«Первой жертвой разговоров об Утопии (т. е. золотом веке коммунизма, всеобщего рая. - В. Ч.) становится грамматика, ибо язык, не поспевая за мыслью, задыхается... даже у простых существительных почва уходит из-под ног, и вокруг них возникает ореол условленности... Он, Платонов, сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды он уже более не мог скользить по литературной поверхности».

Андрей Платонов в конце 20-х гг.: трагедия неуслышанности, изоляции от читателя. В 1929 г. Платонов напечатал рассказ «Усомнившийся Макар», а в 1931г. - бедняцкую хронику «Впрок». Эти произведения не были сатирическими в отличие от повести «Город Градов» (1926). В этой повести бюрократы, собравшись на почти семейное застолье, с торжеством грубой силы говорят о себе: «Мы за-мес-ти-те-ли пролетариев! Стало быть, к примеру, я есть заместитель революционера и хозяина! Чувствуете мудрость? Все замещено! Все стало подложным! Все не настоящее, а суррогат! Были сливки, а стал маргарин: вкусен, а не питателен! Чувствуете, граждане?»

«Гражданин» Платонов «чувствовал» и переживал это очень глубоко. Свою тревогу из-за нового неравенства он и выразил в «Усомнившемся Макаре». Атмосфера в стране, в мире - в «капиталистическом окружении», как тогда говорили, - была уже совершенно иной, чем в начале 20-х гг. Страна превращалась в монолитный военный лагерь, готовый к отпору фашизму, она жила в режиме сверхнапряжения, самодисциплины. Жила по законам вынужденного - и добровольно принятого - единогласия. На этом фоне даже скромные, однако многозначные сомнения, тревоги Платонова о душе человека были восприняты как идеологическая двусмысленность, сомнение в успехе реальной индустриализации и коллективизации.

Макар, герой рассказа, пришедший в Москву из деревни, тоже не отрицает значения умных машин, роли знаний, величия новых индустриальных городов и электростанций в степи, пустыне, тайге. Ho он хочет и хрупкую душу сберечь в человеке от нивелировки. «Раз ты человек, то дело не в домах, а в сердце. Мы здесь все на расчетах работаем, на охране труда живем, а друг на друга не обращаем внимания - друг друга закону поручили... Даешь душу, раз ты изобретатель!» - говорит Макар условному «пролетариату».

Заметим, что подобные собирательные образы - «пролетариат», «старушка Федератовна» («Ювенильное море»), «активист» («Котлован»), обычно толкуемый как «Антихрист», «научный человек» (Ленин, Маркс?) - постоянны в прозе Платонова, в спорах идей. Вот и Макар, позволивший себе роскошь сомнений, приходит к памятнику «научному человеку» (видимо, Ленину), ждет от него ответа на свои вопросы не о смысле пятилетки, а о смысле жизни, о сбережении все той же души: «Ho человек тот стоял и молчал, не видя горюющего Макара и думая лишь о целостном масштабе, но не о частном Макаре».

В очерковой хронике «Впрок» (1931) писатель запечатлел комический смысл поспешного устройства коммун, артелей и тому подобного по воле дурашливых фантазеров, фанатиков, заместителей пролетариата «на командных высотах». Они, как и Шариков, «умиляются собственной властью, чувством, совершенно чуждым пролетариату».

После резкой пристрастной критики «Усомнившегося Макара» и «Впрок» Андрей Платонов надолго замолчал: следующая его книга «Река Потудань» выйдет лишь в 1937 г. Многие критические статьи 30-х гг. писателя (незаурядного литературного критика) печатались в журналах «Литературное обозрение», «Литературный критик», «Детская литератора» под псевдонимами А. Вагулов, А. Фирсов, Фома Человеков. Даже два лучших его рассказа «Бессмертие» и «Фро» были опубликованы лишь в журнале «Литературный критик» (1936). Правда, в канун Первого съезда советских писателей опальный писатель дважды съездил в составе писательской бригады в Туркмению.

Первый раз он попал в «горячую Арктику» (Туркмению) в марте 1934 г. и был поражен песками, «великой скудостью пустыни», второй раз - в январе 1935 г. и пробыл в странствиях по пескам, развалинам, на старых караванных путях три месяца. Он обрел здесь - в Хиве, Чарджоу, Красноводске - желанную натуру для рассказа «Такыр» (1934) и знаменитой повести «Джан» (1933-1934).

Годы опалы не были временем небытия, непризнания. Платонова многие знали и любили. А неформальный, внедолжностной и даже антиофициозный авторитет вынужденно молчавшего художника, волна «глухой славы» поднимались столь высоко, что при обсуждении его рассказов «В прекрасном и яростном мире» и «Ты кто?» (18 февраля 1941 г.) Платонова уже называли «классиком рассказа», изумлялись его словесной ткани («присутствует какой-то сильный дух, какая-то большая духовная мощь»), говорили об «огромной любви к миру, к жизни, к познанию».

Итак, «Котлован» (1930). Изнурительный механический труд рабочих, какой-то угрюмый энтузиазм («гражданин обязан нести данную ему директиву») рабочих Чиклина, Сафронова, пришедшего сюда извне Вощева (очередного платоновского правдоискателя), наезды калеки Жачева на тележке (он то и дело «раскулачивает» бюрократа Пашкина, отбирая у него продукты), раздумья инженера Прушевского о своем единстве с этой рабочей массой и своей чужеродности как наемного «спеца» среди этих новых людей... Наконец, появление мудрой девочки-сироты Насти, которая своим существованием придает слепой вере, тупому энтузиазму какой-то светлый, христианский смысл. «Знамена грядущего» - так назвал однажды Платонов детей и детство. Она и стала - на короткое время - этим символом будущего. Увы, как заметил критик А. Урбан, в этих железных колоннах труда, идущих напролом к неведомому им счастью, подгоняемых «активистом», быть символом, знаком, абстракцией невыносимо: «Насте не хватило простой заботы, нежности, ухода...»

В принципе платоновский «котлован» (если искать в повести прямое отражение эпохи индустриализации) совершенно не похож на котлованы, стройки в поэме Б. Ручьева о Магнитке, в романе А. Малышкина «Люди из захолустья», на стройки из романов И. Эренбурга, В. Катаева. Весьма сложно - это под силу лишь специалистам - различить индивидуальности в этой рабочей массе. Исследователь повести А. Харитонов, отмечая нарочитую «сделанность» имен в «Котловане», их знаковость, множество усилий потратил для дифференциации героев, расшифровки их сути через исследование смысла имен.

Эти наблюдения достаточно любопытны, они намечают важные «тропинки», ведущие к сердцевине характеров, раскрывают логику мысли писателя.

Кто такой Вощев, в чем его суть? Он единственный герой в повести, который живет «задумчиво», хочет понять «план жизни», пытается узнать «точное устройство всего мира и того, куда надо стремиться». Он упрекает людей-роботов: «Говорили, что все на свете знаете... а сами только землю роете и спите! Лучше я от вас уйду - буду ходить по колхозам побираться: все равно мне без истины жить трудно». Вощев задумывается над недопустимым при слепой вере, при механическом коллективизме вопросом: «He убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки? Дом человек построит, а сам расстроится? Кто жить тогда будет?»

В повести присутствует комплекс этих вопросов. Они и в репликах героя, и в атмосфере угрюмого труда, и в оценках смерти Насти. Потому полезен и анализ фамилии Вощева, сделанный А. Харитоновым: «Имя его отзывается в таких постоянных мотивах, как вещь - существование - всеобщность - общий - возвращение - всеобъемлющий - вещественный - истощение - умерший - размышление и т. д.». Можно добавить и смысловые мотивы: «воск» - «вощеный», «вотще» (напрасно), наконец, оборот «кур в ощип»... Они говорят о чуткости Вощева, о его печальном итоге.

Точно так же можно - однако с учетом общей позиции Платонова, его метаний между романтизацией эпохи и пессимизмом - расшифровать и смысл имен Жачева («жать» - «нажимать», «жадность, обездоленность», «жачить» (диалектное) - много работать и т. п.), Сафронова (от греческого sophron - здравомыслящий), бюрократа-приспособленца на все времена Льва Ильича Пашкина (очевидна контаминация имен двух вождей революции: Льва Давидовича Троцкого и Владимира Ильича Ленина), зыбкого, растерянного Прушевского («она связана с такими словами, как... порошить, пылить... пороша, порох, прах») и т. п.

Однако главный смысл персонажам и всему содержанию повести придают не имена, не спектры мотивов и ассоциаций, которые они порождают, а сюжет повести, завершение обеих линий - «котлованной» и «колхозной». Завершение это предельно печальное. Упорнейший труд в котловане, под надзором «активиста», кончается смертью Насти, исчезновением смысла, утратой будущего. «Зачем теперь ему нужен смысл жизни и истина, - размышляет Вощев, - если нет маленького, верного человека?» Еще печальнее все обстоятельства построения нового дома в деревне. Здесь сначала построили плот для кулаков, их семей, «всю жизнь копивших капитализм», - и столкнули его в безбрежный океан. Оставшиеся на берегу тоже плачут, прощаясь с ними, а обреченные на гибель жалеют их, целуются на прощание с ними. Затем вовлекли в дело очищения массы от кулачества даже... медведя, вечно угнетенного молотобойца, воспринимающегося двойственно (то как человек, то как зверь). Эти деяния вызвали в итоге страшный шок, своего рода пляску на похоронах, в которой принимают участие даже... обобществленные лошади.

В целом обе линии воссозданы на языке предельно фантастическом, почти абсурдном. Здесь и слезы сострадания, и тревога, и боль. Кто еще мог придумать такую подробность всеобщей пляски, как участие в ней лошадей? «Услышав гул человеческого счастья, пришли поодиночке на Оргдвор, стали ржать».

Можно ли из всего этого сделать упрощенный вывод о Платонове как активном, политизированном противнике индустриализации и коллективизации? He он ли, певец паровоза, мечтал о приходе в село (и в Россию) умных машин, о «золотом веке, сделанном из электричества», о селе Верчовка - «родине электричества»? С другой стороны, он искренне объяснял М. Горькому всю мучительность своей отверженности от того класса, который был ему дорог: «Быть отвергнутым своим классом и быть внутренне все же с ним - это гораздо более мучительно, чем сознавать себя чуждым всему, опустить голову и отойти в сторону» (июнь 1932).

В повести - два слоя событий, жизнеощущений, конфликтов. Чтобы понять самый глубинный, надо вспомнить призыв писателя: «Даешь душу, изобретатель» («Усомнившийся Макар»). Надо всегда помнить, что сам взгляд писателя на смерть, голод, на умирание, на жертву - и это ощущается в «Котловане» - имел особый христианский смысл. Для него в 20-е гг. все строители нового мира, их труд - это жертвование революции, «труд-жертва», «труд-смерть»: умирает личность, с ее смертью рождается новое существо - коллектив.

«Сокровенные» герои Платонова живут в ожидании, в готовности жертвы, самопожертвования. Отсюда - не без воздействия христианской морали - постоянное возвеличение писателем страдания, аскетичного бытия, благородства детей. Исследователь Ю. Пастушенко приводит из записных книжек Платонова запись: «Мертвецы в котловане - это семя будущего в отверстии земли».

Заметим, что идеи о победе над смертью через самопожертвование, о неокончательности гибели (т. е. о грядущем воскрешении) зазвучат и в военных рассказах Платонова.

Готовность к самопожертвованию, к страданию ради великой цели, к самой смерти не означает, что такой народ «и жалеть нечего»: он, мол, будет плясать даже на своих похоронах... Наоборот, вожаки такой массы должны предельно бережно относиться к такому народу, к его доверчивости, идеализму, мечтательности. Его-то и беречь, если он сам о себе готов забыть!

При анализе языка прозы Платонова, обладающего огромной аналитической мощью, следует, видимо, обратить особое внимание на такие дробные единицы текста, в которых ломается привычный грамматический склад книжной речи, нарушается устоявшаяся смысловая связь между словами, где то и дело обнаруживаются сигналы, «нацеливающие» читателя на домысливание, даже на... противоположное сказанному понимание. Живое слово спорит со «словесными трупами», т. е. канцеляритом. Современный писатель Вл. Маканин назвал тексты Платонова «утяжеленным словом». Образцы такого слова, сюрпризов стиля рассеяны везде в его рассказах, повестях, пьесах:

«Время безнадежно уходило обратно жизни»; «Мимо телеги проходили травы назад»; «Мужик подошел на слух этого разговора (не на звук, не на шум. - В. Ч.); «Свет с востока сегодня походил на вспугнутую стаю птиц, мчавшихся по небу с кипящей скоростью в смутную высоту»; «Вон наш вождь, шагом марш (т. е. «шагом марш». - В. Ч.)»; «туманы, словно сны, погибали под острым зрением солнца»; «гнездо свито из зелени забот»; «зеленая страсть листвы»; «Сердце Дванова сдало, замедлилось, хлопнуло и закрылось, но уже пустое. Оно выпустило свою единственную птицу»... Официанта в повести «Котлован» окликают так: «Эй, пищевой! Дай нам пару кружечек - в полость налить!» Прилагательное «пищевой» (пищевые продукты, припасы, отходы) становится подлежащим, а от целого симбиозного образования «полость рта» остается одна «полость».

Можно даже говорить о «диалектике косноязычия», рожденной одним обстоятельством: язык выступает как средство что-то высказать, но что-то и утаить, соединить иронию и патетику, усилить смеховое начало, выделить в жизни героев мгновения «прихода - ухода - дороги» («путешествия с открытым сердцем»), пребывания на «ветхой опушке» города, на «меже» (между цивилизацией и природой). В пьесе «Шарманка» (1929), где сопоставляется механический мир бюрократа Щоева и природный, музыкальный мир двух странников Алеши и Мюд с шарманкой и говорящим роботом, марионеткой из железа - Кузьмой, звучит типичная для всех платоновских скитальцев, романтиков, искателей безграничной свободы вольная песня:

В страну далекую
Собрались пешеходы,
Ушли от родины
В безвестную свободу,
Чужие всем -
Товарищи лишь ветру...

Говорящий, с механической памятью робот - это и Щоев, тоже начиненный речевыми штампами и лозунгами, и его секретарь Евсей, и отчасти наивный Алеша, выдумавший эту эрзац-музыку (в повести «Впрок» появится «аплодирующая машина»). Пьеса «Шарманка» сейчас предстает как одно из высших достижений писателя в его исследовании конфликта между «живым и неживым», между истинной свободой и подделками под свободу, «куклами» (т. е. марионетками без внутренней жизни), механическими аттракционами парадных торжеств.

В пьесе, как это часто бывает у Платонова, появляется любопытная пара иностранцев: профессор Стерветсен из Дании и его дочь Серена. Они хотят купить в России нечто душевное, музыку, сердечность: «Дух движения в сердцевине граждан, теплоту над ледяным ландшафтом вашей бедности! Надстройку!.. У нас в Европе много нижнего вещества, но на башне угас огонь». Щоев предлагает им, всему заскучавшему Западу, свой «товар»: «Купи лучше директивку - по дешевке отгружу». Изобретатель робота Алеша пробует разрушить сделку. Он стыдит Щоева: «Вы не идею, вы бюрократизм за деньги продаете...» Все эти комические треволнения (в итоге вначале был продан робот Кузьма) углубили конфликт между искусственным и естественным, «живым - неживым», выразили коренное свойство платоновской души - томление по прекрасному и яростному миру, творению музыки из бытия.

Рассказы «Фро» и «Возвращение» - вершины русской новеллистики XX в. В середине 30-х гг. Платонов создал несколько рассказов - «Река Потудань», «Июньская гроза», «По небу полуночи», которые свидетельствовали об открытии им Пушкина, Чехова, Толстого. В это время он и как критик писал много статей о русской классике. Эта линия своеобразного возвращения к классической ясности и простоте продолжена была и после войны (на фронте Платонов был корреспондентом «Красной звезды» и там же тяжело заболел) рассказом «Возвращение».

О чем повествует рассказ «Фро»?

Очарование «Фро» не только в «увлечении чувством жизни» героев рассказа, в чрезвычайно полно развернутом «самовыражении» его трех основных героев. Все прежние, знакомые платоновские характеры собраны в рассказе воедино, совмещены в естественной, органичной обстановке. Каждый из них - фанатик своей «идеи», доводящий поклонение ей до полного растворения характера, до односторонности. И вместе с тем эти односторонне развившиеся, далекие от всесторонней одаренности люди крайне близки друг другу, образуют чудесное содружество.

Старик машинист Нефед Степанович с его трогательной надеждой на вызов в депо - старый знакомец после прежних механиков из «Происхождения мастера», «Сокровенного человека». Он ходит вечерами на бугор, чтобы смотреть на машины, «жить сочувствием и воображением», а затем имитировать усталость, обсуждать вымышленные аварии и даже... просить у дочери Фроси вазелина для смазки якобы натруженных рук. Эта игра в работу, продолжение активной жизни позволяют Платонову заглянуть во всю предшествующую жизнь героя, как и в его железный сундучок, где всегда лежал и хлеб, и лук, и кусок сахара. Эта жизнь всерьез, по-настоящему, - и работа, и усталые руки.

Федор - муж Фроси (Фро) - словно повторяет путь одержимых технической идеей героев «Эфирного тракта». Он умчался на Дальний Восток настраивать и пускать в работу некие таинственные электрические машины, ограничив тем самым и себя, и возможность Фроси раскрыть все силы своей натуры в любви, заботе о нем.

Действительный центр всей группы, всей картины - «Ассоль из Моршанска» - жена Федора Фрося, с ее нетерпеливым ожиданием счастья в настоящем, любви к ближнему человеку.

Платонов не побоялся внести в характер и поведение Фроси какие-то мотивы чеховского рассказа «Душечка». Фрося стремится жить подражанием мужу, фанатику технических идей, начинает забивать себе голову «микрофарадами», «релейными упряжками», «контакторами», она искренне и наивно верит, что если между ней и мужем будет «третий», скажем диаграмма резонанса токов, то воцарится полнейшая гармония интересов и чувств в семье.

Любовь - смысл жизни для Фро. При кажущейся «узости» ее стремлений, мещанской ограниченности и наивности - этого боится и героиня! - обнаруживается вдруг ее редкое душевное богатство. Смешная, печальная, живущая почти инстинктом любви, продолжения рода человеческого, Фро рождает неожиданный вопрос: не есть ли любовь сама жизнь, бьющаяся о все преграды, но находящая все-таки возможность для бесконечного развития?

Андрей Платонов создал неповторимый, в известном смысле не поддающийся «разгерметизации» художественный мир, который с неубывающей силой воздействует и на современный литературный процесс.

Платонов Андрей Платонович (1899- 1951), писатель.

Родился 1 сентября 1899 г. в Воронеже в семье слесаря железнодорожных мастерских Климентова (в 20-х гг. XX в. писатель сменил свою фамилию на фамилию Платонов).

Учился в церковно-приходской школе, затем в городском училище; в 15 лет начал трудиться, чтобы поддержать семью. Был подсобным рабочим, литейщиком, слесарем и др.

В 1918 г. Платонов поступил в Воронежский железнодорожный политехникум. В 1919 г. он участвовал в Гражданской войне в рядах Красной армии.

После окончания войны возвратился в Воронеж, стал студентом Политехнического института (окончил в 1926 г.).

Первая брошюра Платонова «Электрификация» вышла в 1921 г. В 1922 г. увидела свет его вторая книга - сборник стихов «Голубая глубина». В 1923-1926 гг. Платонов работает губернским мелиоратором и отвечает за электрификацию сельского хозяйства. В 1926 г. Платонов переехал в Москву. В 1927 г. книга «Епифанские шлюзы» сделала писателя известным. В 1928 г. были изданы сборники «Луговые мастера» и «Сокровенный человек».

Публикация в 1929 г. рассказа «Усомнившийся Макар» вызвала волну критики в адрес автора. В том же году был запрещён к печати роман «Чевенгур», и следующая книга Платонова появилась только через восемь лет. С 1928 г. он сотрудничал в журналах «Красная новь», «Новый мир», «Октябрь» и других, продолжал работать над прозаическими произведениями - повестями «Котлован», «Ювенильное море».

Пробовал себя в драматургии («Высокое напряжение», «Пушкин в лицее»). В 1937 г. вышла книга его рассказов «Река Потудань». Публикация произведений Платонова была разрешена в годы Великой Отечественной войны, когда он был фронтовым корреспондентом газеты «Красная звезда» и писал рассказы и очерки на военную тему.

В 1946 г. после публикации рассказа «Семья Иванова» (более позднее название «Возвращение») Платонова вновь подвергли критике и перестали печатать. Первая после большого перерыва книга «Волшебное кольцо и другие сказки» была издана в 1954 г., уже после смерти автора.

Платонова отличает трагически напряжённое восприятие «прекрасного и яростного мира», стремление проникнуть в «сокровенную» суть человека и глубинных социальных процессов. Его проза, поражающая музыкальностью, непривычная в своём гибком «косноязычии», оказала большое влияние на мировую литературу

Советская литература

Андрей Платонович Платонов

Биография

ПЛАТОНОВ, АНДРЕЙ ПЛАТОНОВИЧ (1899−1951), настоящая фамилия Климентов, русский прозаик, драматург. Родился 16 (28) августа 1899 в рабочем пригороде Воронежа. Был старшим сыном в семье слесаря железнодорожных мастерских. Впечатления нелегкого, полного взрослых забот детства отразились в рассказе Семен (1927), в котором образ заглавного героя имеет автобиографические черты. Учился в церковноприходской школе, в 1914 вынужден был оставить учебу и пойти работать. До 1917 сменил несколько профессий: был подсобным рабочим, литейщиком, слесарем и т. п. , о чем написал в ранних рассказах Очередной (1918) и Серега и я (1921). По словам Платонова, «жизнь сразу превратила меня из ребенка во взрослого человека, лишая юности».

В 1918 Платонов поступил в Воронежский железнодорожный политехникум, реализовав проявившийся в нем с детства интерес к машинам и механизмам. Некоторое время, прервав учебу, работал помощником машиниста. В 1921 написал брошюру Электрофикация и по окончании техникума (1921) называл электротехнику своей основной специальностью. Потребность учиться Платонов объяснил в рассказе Река Потудань (1937) как желание «поскорее приобрести высшее знание», чтобы преодолеть бессмысленность жизни. Героями многих его рассказов (На заре туманной юности, Старый механик и др.) являются железнодорожники, жизнь которых он хорошо знал с детства и юности.

С 12 лет Платонов писал стихи. В 1918 начал работать журналистом в воронежских газетах «Известия укрепрайона», «Красная деревня» и др. В 1918 в журнале «Железный путь» начали публиковаться стихотворения Платонова (Ночь, Тоска и др.), вышел его рассказ Очередной, а также очерки, статьи и рецензии. С этого времени Платонов становится одним из самых заметных литераторов Воронежа, активно выступает в периодике, в том числе под псевдонимами (Елп.Баклажанов, А. Фирсов и др). В 1920 Платонов вступил в РКП (б), но уже через год по собственному желанию вышел из партии.

Книга стихов Платонова Голубая глубина (1922, Воронеж) получила положительную оценку В.Брюсова. Однако в это время, под впечатлением от засухи 1921, приведшей к массовому голоду среди крестьян, Платонов решил переменить род деятельности. В автобиографии 1924 он писал: «Будучи техником, я не мог уже заниматься созерцательным делом - литературой». В 1922-1926 Платонов работал в Воронежском губернском земельном отделе, занимаясь мелиорацией и электрификацией сельского хозяйства. Выступал в печати с многочисленными статьями о мелиорации и электрификации, в которых видел возможность «бескровной революции», коренного изменения к лучшему народной жизни. Впечатления этих лет воплотились в рассказе Родина электричества и др. произведениях Платонова 1920-х годов.

В 1922 Платонов женился на сельской учительнице М. А. Кашинцевой, которой посвятил повесть Епифанские шлюзы (1927). Жена стала прототипом заглавной героини рассказа Песчаная учительница. После смерти писателя М. А. Платонова много сделала для сохранения его литературного наследия, публикации его произведений.

В 1926 Платонов был отозван на работу в Москву в Наркомзем. Был направлен на инженерно-административную работу в Тамбов. Образ этого «обывательского» города, его советской бюрократии узнается в сатирической повести Город Градов (1926). Вскоре Платонов вернулся в Москву и, оставив службу в Наркомземе, стал профессиональным литератором.

Первой серьезной публикацией в столице стала повесть Епифанские шлюзы. За ней последовала повесть Сокровенный человек (1928). Описанные в Епифанских шлюзах преобразования Петра I перекликались в творчестве Платонова с современными ему «головными» коммунистическими проектами глобального переустройства жизни. Эта тема является главной в очерке Че-Че-О (1928), написанном совместно с Б. Пильняком после поездки в Воронеж в качестве корреспондентов журнала «Новый мир».

Некоторое время Платонов был членом литературной группы «Перевал». Членство в «Перевале», а также публикация в 1929 рассказа Усомнившийся Макар вызвали волну критики в адрес Платонова. В том же году получил резко отрицательную оценку А. М. Горького и был запрещен к печати роман Платонова Чевенгур (1926−1929, опубл. в 1972 во Франции, в 1988 в СССР).

Чевенгур стал не только самым большим по объему произведением Платонова, но и важной вехой в его творчестве. Писатель довел до абсурда идеи коммунистического переустройства жизни, владевшие им в молодости, показав их трагическую неосуществимость. Черты действительности приобрели в романе гротескный характер, в соответствии с этим сформировался и сюрреалистический стиль произведения. Его герои чувствуют свое сиротство в обезбоженном мире, свою разъединенность с «душой мира», которая воплощается для них в бесплотных образах (для революционера Копенкина - в образе неведомой ему Розы Люксембург). Пытаясь постичь тайны жизни и смерти, герои романа строят социализм в уездном городе Чевенгуре, избрав его как место, в котором благо жизни, точность истины и скорбь существования «происходят сами собой по мере надобности». В утопическом Чевенгуре чекисты убивают буржуев и полубуржуев, а пролетарии питаются «пищевыми остатками буржуазии», потому что главной профессией человека является его душа. По словам одного из персонажей, «большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туда все могло поместиться». В финале романа главный герой Александр Дванов погибает по собственной воле, дабы постичь тайну смерти, поскольку понимает: тайна жизни не поддается разгадке теми способами, что применяются для ее преобразования. Переустройство жизни является центральной темой повести Котлован (1930, опубл. в 1969 в ФРГ, в 1987 в СССР), действие которой происходит во время первой пятилетки. «Общепролетарский дом», котлован для которого роют герои повести, является символом коммунистической утопии, «земного рая». Котлован становится могилой для девочки Насти, символизирующей в повести будущее России. Стройка социализма вызывает ассоциации с библейским рассказом о строительстве Вавилонской башни. В Котловане воплощен также традиционный для Платонова мотив странствия, во время которого человек - в данном случае безработный Вощев - постигает истину, пропуская через себя пространство. В послесловии к американскому изданию Котлована И. Бродский отметил сюрреализм Платонова, в полной мере выразившийся в образе участвующего в строительстве медведя-молотобойца. По мнению Бродского, Платонов «сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды, он уже более не мог скользить по литературной поверхности». Выход в свет повести-хроники Впрок с разгромным послесловием А. Фадеева (1931), в которой коллективизация сельского хозяйства была показана как трагедия, сделала публикацию большинства произведений Платонова невозможной. Исключение составил сборник прозы Река Потудань (1937). Повести Джан (1935), Ювенильное море (1934), написанные в 1930-е годы пьесы Шарманка и 14 Красных Избушек не были опубликованы при жизни автора. Публикация произведений Платонова была разрешена в годы Отечественной войны, когда прозаик работал фронтовым корреспондентом газеты «Красная звезда» и писал рассказы на военную тему (Броня, Одухотворенные люди, 1942; Смерти нет!, 1943; Афродита, 1944 и др.; вышло 4 книги). После того как его рассказ Семья Иванова (другое название - Возвращение) в 1946 подвергся идеологической критике, имя Платонова было вычеркнуто из советской литературы. Написанный в 1930-е годы роман Счастливая Москва был обнаружен только в 1990-е годы. Первая после большого перерыва книга Волшебное кольцо и другие сказки была издана в 1954, уже после смерти автора. Все публикации произведений Платонова сопровождались в советский период цензурными ограничениями. Умер Платонов в Москве 5 января 1951.

Появился на свет великий русский писатель и драматург ХХ века Андрей Платонович Платонов (Климентов) 16 августа 1899 года, в городе Воронеже в многодетной семье слесаря железнодорожных мастерских и домохозяйки. Андрей был самым старшим из детей, поэтому помогал воспитывать братьев и сестричек, да и финансово тоже старался родителям помогать.

С 1906 по 1909 учится в церковно-приходской школе. После нее идет в городскую школу, но в 1913 г оставляет её и начинает подрабатывать разнорабочим, слесарем, страховщиком в помощь семье. С 1915 работает на трубном заводе и воронежских мастерских до 1918 года.

В 1918 году идет учиться в Воронежское техническое железнодорожное училище на электротехническое отделение, заканчивает его в 1921. В 1920 году поменял фамилию на Платонов, сформировав ее из имени отца. В 1921 году пишет брошюру «Электрофикация» и публикует свои стихи, которые писал с 12 лет. С 1923 по 1926 работает инженером-мелиоратором и специалистом по электрификации сельского хозяйства.

Андрей Платонов явил собой особый тип русского человека, который совершенно в духе "мальчиков" Достоевского стремился соединить мечту и дело, утопию и реальность, "вечные" вопросы с их немедленной практической реализацией. Родина русских мальчиков - российская провинция, и то, что Платонов родился в Ямской слободе на окраине Воронежа, очень значимо для понимания его как писателя. Отец Платонова Платон Фирсович Климентов работал в железнодорожных мастерских слесарем, мать Мария Васильевна вела хозяйство, воспитывала детей. Андрей был первым ребенком в многодетной семье. В 1918 г. Платонов поступил в Воронежский политехникум, летом 1919 г. был мобилизован в РККА, работал на паровозе помощником машиниста. В 1924 г. он окончил Воронежский политехнический институт (электротехническое отделение сильных токов). Когда мы хотим дать общую характеристику Платонову-человеку, то здесь можно опереться на многие высказывания о нем его современников, отмечавших удивительную гармонию между личными качествами Платонова и его творческой индивидуальностью. Среди многих хороших слов о Платонове можно привести слова Вас. Гроссмана, произнесенные на гражданской панихиде в январе 1951 г.: «В характере Платонова были замечательные черты. Он, например, был совершенно чужд шаблона. Говорить с ним было наслаждением - мысли его, слова, отдельные выражения, доводы в споре отличались каким-то удивительным своеобразием, глубиной. Он был тонко, чудесно интеллигентен и умен так, как может быть интеллигентен и умен русский рабочий человек».

В духовном становлении Платонова значительную роль сыграла учеба в церковно-приходской школе. В 1922 г. он с огромной теплотой вспоминал свою первую учительницу, от которой узнал "пропетую сердцем сказку про Человека, родимого "всякому дыханию", траве и зверю", то есть об Иисусе Христе как высшем типе личности. Идеалы справедливости, добра, праведничества - все это было заронено в душу Платонова с самого начала. Другая часть его души была отдана идее технического усовершенствования жизни. Здесь сказалось и то, что он родился в семье железнодорожного слесаря, и то, что получил образование в политехникуме. В том же 1922 г. Платонов писал о народе, который "выводится из одной страны - очарованной просторной России, родины странников и богородицы", и вводится "в другую Россию - страну мысли и металла, страну коммунистической революции, в страну энергии и электричества".

Первая книга Андрея Платонова, вышедшая в Воронеже в 1921 г., называлась "Электрофикация", и в ней формулировалась мечта об изменении сущности человека посредством технической революции. В известном смысле слова русская революция и носила для него прежде всего "технологический" характер, ибо была неотделима от проблем изменения вселенной и человека. "Человек - художник, а глина для его творчества - вселенная", - заявлял Платонов в статье "Интернационал технического творчества" (1922). Платонов не только декларирует, но и стремится к осуществлению своих деклараций. Из анкет, заполнявшихся им в разное время, можно узнать о его профессиях: электротехник - с 1917, мелиоратор - с конца 1921, зав. мелиоративными работами в губернии - с 1922. В 1922 - 1926 годах под его наблюдением выкопано 763 пруда, 332 колодца, построено 800 плотин и 3 электростанции. Он - автор многочисленных технических изобретений. При этом Платонов не был бы Платоновым, если не попытался осуществить неосуществимое - проект вечного двигателя. Как и любимый им Маяковский, Платонов воспринимал жизнь как штуку "малооборудованную". В автобиографии он писал: "Засуха 1921 г. произвела на меня чрезвычайно сильное впечатление, и, будучи техником, я не мог уже заниматься созерцательным делом - литературой". Однако именно литература стала делом всей его жизни.

Платонов-художник начал с поэзии. В 1922 г. в Краснодаре вышла книга его стихов. Знаменательно, что один из крупнейших русских прозаиков XX века начинал с лирики. В ней заложены важнейшие для Платонова темы и образы: «земля», «жизнь», мир детства, материнство, дороги», «путник», образы природы, машины, Вселенной - все это увидим в платоновской прозе. После выхода книги «Голубая глубина» Платонов какое-то время продолжал писать стихи, но мало. В 1927 г. он собирался переиздать свои стихи, но издание не состоялось.

В 1919-1925 годах Платонов написал и опубликовал в прессе десятки философско-публицистических статей. В этих статьях мы видим взлет утопической мысли Платонова, раскрытие общих идей, с которыми в дальнейшем он частично боролся, частично развивал как художник. Можно поражаться широкой начитанности скромного воронежского электротехника и журналиста. Его привлекают идеи целого ряда философов и ученых - Н.Ф. Федорова, А.А. Богданова, К.Э. Циолковского, В.И. Вернадского, Л.П. Карсавина, В.В. Розанова, О. Шпенглера, О. Вейнингера и др. Связи с идеями этих ученых обнаруживают не только статьи и стихи раннего Платонова, но и его прозаические произведения. Его привлекает мысль о человечестве и всей Вселенной как едином организме: «Долой человечество-пыль, да здравствует человечество-организм» (статья «Равенство в страдании»), идея подчинения и «отрегулирования» производительных сил: «Человечество родило дьяволов - производительные силы, и эти бесы так разрослись и размножились, что начали истреблять само человечество. А мы их хотим подчинить, смирить, урегулировать, использовать на сто процентов» («О культуре запряженного света и познанного электричества»). Остается для него актуальной мысль об освобождении человечества от эксплуатации («Ленин»). И наряду с этим есть статьи, где недвусмысленно выражены христианские идеи. Так, например, в статье «Душа мира» прославляется женщина-мать: «Женщина - искупление безумия вселенной. Она - проснувшаяся совесть всего, что есть» . Но «искупление вселенной» свершит не женщина, а ее дитя: «Да приблизится царство сына (будущего человечества) страдающей матери и засветится светом сына погибающая в муке родов душа ее». Вместе с тем Платонов прославляет «мир мысли и торжествующей науки», «пламя познания» и верит, что «познание станет таким же нормальным и постоянным явлением, как теперь дыхание или любовь». Платонов-философ мечтает о том, чтобы найти новую силу «безграничной мощи»: «Имя этой силы - свет... Эту силу мы и хотим запрячь в станки» («Свет и социализм»). Здесь же высказывается мысль о «чистом» пространстве-эфире. Платонов истово верит в возможности электричества: «Вся вселенная есть, точно говоря, резервуар, аккумулятор электрической энергии...»). При этом он пишет о социализме, который может перестроить и преобразовать весь мир, все науки - физику, химию, технику, биологию и т.д. Но приход социализма откладывается: «Социализм придет не ранее (а немного позднее) внедрения света, как двигателя, в производство», иначе будет вечная «переходная эпоха»).

Характерна для Платонова статья «О любви». В ней сконцентрированы важные идеи, которые представлены и в других статьях: это соотношение науки и религии, человека и природы, мысли и жизни, сознания и чувства. Если дать науку взамен религии, «этот подарок народ не утешит». И далее Платонов излагает мысли, которые близки ему как художнику: «Жизнь пока еще мудрее и глубже всякой мысли, стихия неимоверно сильнее сознания...». Все попытки перестроить жизнь по законам мысли, по строгому плану терпят провал в противоборстве с самой жизнью. Писатель ищет «более высшее, более универсальное понятие, чем религия и чем наука». Равновесие между человеком и миром достигается через чувство - «трепетную силу, творящую вселенные».

Если дать сжатый обзор творческого пути Платонова, то можно увидеть, как многообразен его художественный мир, словно он создан несколькими авторами, но в этом многообразии выражены разные грани таланта одного художника, постоянство тем, образов, мотивов.

Первый период творчества Платонова - утопия и фантастика . Речь идет о произведениях, представляющих собой своего рода цикл с единым метасюжетом и общей проблематикой - "Маркун" (1921), "Потомки солнца" (1922), "Лунная бомба" (1926) и "Эфирный тракт" (1927). Кроме того, они объединены и типом героя - одиночки-изобретателя, работающего над переустройством вселенной. Так, Маркун мечтает овладеть электромагнитным полем, чтобы заставить работать на человека свет. В повести "Потомки солнца" инженер Вогулов ставит себе задачей подчинение материи, и для него это связано с "вопросом дальнейшего роста человечества": "Земля с развитием человечества становилась все более неудобна и безумна. Землю надо переделать руками человека, как нужно человеку". Инженер Петер Крейцкопф из "Лунной бомбы" мечтает о космическом расселении человечества и хочет открыть на других планетах источники питания для земной жизни.

Все герои фантастических повестей Платонова глубоко несчастные люди. Переделывая мир, они оказываются далеки от проникновения в самые сокровенные его тайны - тайны любви и смерти. Более того, любовь и смерть как иррациональные величины определяют род избранной ими деятельности. Например, одержимость инженера Вогулова возникает из того, что некогда он любил девушку, которая скоропостижно умерла. С тех пор мысль и работа стали для Вогулова единственной ценностью. Вогулов считает, что для покорения вселенной нужна свирепая, скрипящая, прокаленная мысль, тверже и материальное материи, чтобы постигнуть в мир, спуститься в самые бездны его, не испугаться ничего, пройти весь ад знания и работы до конца и пересоздать вселенную. Но все это не дает ему самого главного - счастья, ибо единственное, что нужно человеку, как сказано об этом в "Потомках солнца", - это "душа другого человека". Невозможно победить мир с помощью насилия, без любви к нему: "Только любящий знает о невозможном, и только он смертельно хочет этого невозможного".

Безлюбость героев Платонова опасна. Девушка Валя, любящая Егора Кирпичникова, равнодушна к его мрачной философии, и ей ничего не нужно, кроме поцелуя любимого человека. Егор занят исключительно наукой и потому оказывается ущербным человеком. Платонов всячески подчеркивает, что технологический подход к миру опасен, если не одухотворен любовью. В идее переделки мироздания обнаруживается, таким образом, коренной изъян - она построена на силовом усилии и голом технологическом расчете. Платонов ставит вопрос о синтезе инженерной идеи с любовным и трепетным отношением к объекту переделки. Гениальность без любви - безусловное зло.

Отношение к любви как универсальному чувству пришло к Платонову из христианства, которое он понимал довольно своеобразно. В неопубликованном трактате "О любви" он предупреждал: "Если мы хотим разрушить религию и сознаем, что это надо сделать непременно, т.к. коммунизм и религия несовместимы, то народу надо дать вместо религии не меньше, а больше, чем религия. У нас многие думают, что веру можно отнять, а лучшего ничего не дать. Душа нынешнего человека так сорганизована, так устроена, что вынь из нее веру, она вся опрокинется, и народ выйдет из пространств с вилами и топорами и уничтожит, истребит пустые города, отнявшие у народа его утешение, бессмысленное и ложное, но единственное утешение".

Почему один за одним гибнут герои «Эфирного тракта»? С одной стороны, сам автор не оставляет мысли о переустройстве мира, об огромной силе науки и о неизбежном риске ученых-новаторов, с другой - он чувствует, что наука не только преобразует земной шар, но и разрушает его, разрывая законы природы. Утопия и антиутопия столкнулись в этом произведении в своеобразном противоборстве. Да, Земле нужны новые источники и виды энергии. Но нельзя преобразовать мир на голом расчете. Должно быть равновесие между миром природы и наукой, между человеческой душой и «технической революцией».

К 1926 г. заканчивается утопический, фантастический период его творчества и начинается, условно говоря, период "реалистический". Это - повести "Город Градов", "Епифанские шлюзы", "Ямская слобода". Важную роль здесь сыграл перевод Платонова на должность зав. подотделом мелиорации в Тамбов - город, который он в одном из писем к жене назвал "кошмаром". Платонов столкнулся с классической русской провинцией - той, что была описана Горьким в городке Окурове.

В повести "Город Градов", с одной стороны, просматривается "История одного города" Салтыкова-Щедрина, с другой - реальный Тамбов. Градов внешне - вполне революционный город, принимающий резолюции по всем "мировым вопросам". Но настоящая жизнь этого города обыденна и тускла: «Героев город не имел, безропотно и единогласно принимая резолюции по мировым вопросам», «...сколько ни давали денег ветхой, растрепанной бандитами и заросшей лопухами губернии, ничего замечательного не выходило». Отсутствие героев компенсируется наличием огромного количества дураков, напоминающих о том, что щедринский город именовался Глуповым. Отцы города заседают четыре месяца и никак не могут решить, что делать с деньгами, отпущенными на гидротехнические работы. Им непременно нужно, чтобы техник, который будет рыть колодцы, знал всего Карла Маркса.

Вот в такой город приехал "государственный человек" Иван Федотович Шмаков. Как и персонажи утопических повестей Платонова, он тоже прожектер и переустройщик, недовольный миропорядком, но зато его отличает полное отсутствие какой бы то ни было творческой мысли: "Самый худший враг порядка и гармонии - это природа. В ней всегда что-нибудь случается", - говорит он. Инструментом переделки природы для Шмакова является не наука, а бюрократия, принимающая космические размеры. Платонов открывает, что на смену революционному взрыву приходит идея тотальной регламентации бытия, которая вскоре примет реальные очертания сталинского государства. И первое, что пытается понять Платонов, - исторические корни этого процесса.

Шмаков начинает свой труд «Записки государственного человека», который затем задумал переименовать - «Советизация как начало гармонизации вселенной». А умер он «от истощения сил на большом социально-философском труде: „Принципы обезличения человека, с целью перерождения в абсолютного гражданина с законно упорядоченными поступками на каждый миг бытия“». Своеобразие платоновской сатиры в том, что главный философ, создающий концепцию бюрократизма Шмаков, выполняет в повести двойную функцию: он воинствующий бюрократ, но он является и главным разоблачителем существующего порядка. Сомнения одолевают Шмакова, в голове рождается «преступная мысль»: «Не есть ли сам закон или другое установление - нарушение живого тела вселенной, трепещущей в своих противоречиях и так достигающей всецелой гармонии?» Ему же автор доверил произнести очень важные слова о бюрократах: «Кто мы такие? Мы за-ме-сти-те-ли пролетариев! Стало быть, к примеру я есть заместитель революционера и хозяина! Чувствуете мудрость? Все замещено! Все стало подложным! Все не настоящее, а суррогат!» Вся сила иронии Платонова проявилась в этой «речи»: с одной стороны, как бы апология бюрократизма, а с другой - простая мысль, что власти у пролетариев нет, а есть только у его «заместителей».

«Епифанские шлюзы» написаны в жанре исторического повествования. Повесть тесно связана с предыдущими произведениями, с идеей преобразования и улучшения природы с помощью человеческого разума и труда. Петр I поручает англичанину Бертрану Пери (реальное историческое лицо) построить шлюзы, чтобы соединить Оку с Доном; Бертран составил «прожект»: объем работ огромный - нужно соорудить тридцать три шлюза. Вместе с немецкими инженерами Бертран принимается за осуществление идеи Петра. Он хочет стать "соучастником в цивилизации дикой и таинственной страны", проводником воли Петра. Но когда он приезжает на место работ в Тульскую губернию, то начинает смутно догадываться о какой-то роковой ошибке, таящейся в основе петровского прожекта. "Вот он, Танаид! - подумал Перри и ужаснулся затее Петра: так велика оказалась земля, так знаменита обширная природа, сквозь которую надо устроить водяной ход кораблям. На планшетах в Санкт-Петербурге было ясно и сподручно, а здесь, на полуденном переходе до Танаида (т.е. Дона), оказывалось лукаво, трудно и могущественно".

Предчувствия не обманули его: "Петербургские прожекты не посчитались с местными натуральными обстоятельствами, а особо с засухами, которые в сих местах нередки. А выходило, что в сухое лето как раз каналу воды не хватит и водный путь обратится в песчаную сухопутную дорогу". Революционная воля Петра, оперевшись на чисто умозрительные расчеты, ушла в песок из-за незнания натуральных обстоятельств, которые, однако, хорошо ведомы тому, кто живет на этой земле: "А что воды мало будет и плавать нельзя, про то все бабы в Епифани еще год назад знали. Поэтому и на работу все жители глядели, как на царскую игру и иноземную затею, а сказать - к чему народ мучают - не осмеливались". Осуществление идеи терпит крах, хотя чуть ли не вся губерния брошена на работы. Виной тому ошибки в расчетах, рабский труд и нереальные сроки, на которых настаивает Петр. В результате Перри арестован по приказу Петра и отдан в руки палача-гомосексуалиста. Англичанин расплачивается за неосуществленный и неосуществимый проект жизнью.

Но в «Епифанских шлюзах» есть более общая мысль, которая заложена в фантастических произведениях Платонова и будет волновать его всю жизнь, - мысль о сопротивлении природы человеку, его техническому расчету. Перри вместе с немецкими помощниками (по приказу «строителя чудотворного») делал все возможное, чтобы осложнить трагическую ситуацию: безжалостно пробит водоупорный слой в Иван-озере, и вода ушла вниз, в песок. Платонову и нужен был именно трагический герой, попавший в безвыходное положение. В плане реальных исторических фактов Платонов допустил художественный вымысел: реальный Бертран Перри построил ряд сооружений и благополучно вернулся домой. Писатель сделал из этого персонажа трагический образ, который осложняется тем, что Перри - европеец по происхождению и по духу.

Если иметь в виду дальнейший творческий путь Платонова, то «Епифанские шлюзы» являются прологом «Котлована»: и там и здесь затрачивается огромный безрезультатный труд; грандиозные планы, как неимоверная тяжесть, ложатся прежде всего на плечи простых людей. Бесперспективность и заведомая невыполнимость той задачи, за которую Перри взялся, делает его одновременно и мужественным и жалким. Когда он узнал, что вода из Иван-озера исчезает, то душа его, «не боявшаяся никакой жути, теперь затряслась в трепете, как и подобает человеческой натуре». В повести подробно описаны переживания героя, драматические подробности его личной жизни. Но главное - это трагический финал: мучительная казнь. Именно такой финал был нужен писателю, чтобы подчеркнуть всю абсурдность идеи - покорить природу трезвым расчетом и волюнтаристским методом. Кому нужен этот проект? По замыслу Петра - России. Царь-преобразователь мечтает о судоходной системе, объединяющей великие русские реки и становящейся мостом из Европы в Азию (Платонов делает Петра первым русским евразийцем). Но лично Перри он не нужен. Англичанин едет в Россию не потому, что увлечен идеями Петра, а потому, что любимая им девушка Мэри мечтает о необыкновенном муже. Но оно не нужно и епифанским мужикам и бабам, ибо движется исключительно волею и мыслью одного царя и лишь отчасти подкреплено честолюбием английского инженера. По мысли Платонова, нужно, чтобы в ней принял личное, кровное участие народ, но он-то как раз и равнодушен к царской затее. В народе есть своя правда - правда натурального существования, которая не нуждается в великих идеях и замыслах. Не нуждается, впрочем, потому, что великие идеи ею пренебрегают. Но тщета великой идеи тревожит Платонова, ибо без нее жизнь остается убогой и тусклой. В "Епифанских шлюзах" сосуществуют и даже соперничают друг с другом несколько правд: правда великого государственного замысла, представленная Петром; правда частного человека, будь то Перри или Мэри; и, наконец, правда натурального существования епифанских жителей. Все вместе они дополняют другу друга, хотя ни одна из них не является абсолютной.

Революция в понимании Платонова вырвала человека из инерции натурального бытия, вызвала потребность мыслить и решать, потребность осознать себя личностно и исторически. Герою Платонова незачем искать правды в народе, как героям Толстого или Достоевского, потому что он сам - народ. Платонову важно понять, какой тип личности рождается, какая мысль рождается в человеке, мозг которого скрежещет от напряжения, а кровь трется в жилах. Этому посвящена повесть "Сокровенный человек" (1927).

Платонов пробует соединить идею революции с типом натурального человека. Революция должна стать тем самым великим проектом, в котором у человека - кровная, личная нужда. Герой повести Фома Пухов - механик по профессии и мечтатель по складу души. Это - работящий человек, без особого энтузиазма, но без отговорок; на фронте вел себя хладнокровно и мужественно, не теряя чувство юмора в трудных ситуациях. Критика стремилась изобразить его как идеального рабочего человека, участвующего в революции. Однако идеального, высокоидейного революционера из Пухова сделать трудно: он всегда себе на уме. по-житейски хитроватый и осторожный. Показательна характеристика, которую ему дали рабочие: «Не враг, но какой-то ветер, дующий мимо паруса революции». Пухов мечтает о том, что революция даст человеку бессмертие, ибо без великой, одухотворяющей цели в ней нет и не может быть универсального смысла. Он убежден в возможности научного воскрешения мертвых. Смерть своей жены Пухов воспринимает "как мрачную неправду и противозаконность события". Но для того чтобы революция осуществилась как высшая правда, ей необходима "бесплатная жертва".

Когда Пухов оказывается среди красноармейцев, готовых принести такую жертву, к нему возвращается чувство, которое однажды он испытал в давнем детстве во время пасхальной заутрени. Платонов, однако, помещает своего героя в действительность, где грандиозным мечтам Пухова трудно найти реальное применение. Когда товарищи выслушивают его, они реагируют просто и кратко: "Наше дело мельче, но серьезнее". Пухов часто ошибается именно в конкретном приложении мысли к делу. Во время боя он предлагает разбить белогвардейский бронепоезд пустым составом, разогнав его с большой скоростью. Но белые ставят бронепоезд на другом пути. Затея не только проваливается, но и стоит нескольких жизней. "У тебя всегда голова свербит без учета фактов - тебя к стенке надо", - говорят Пухову. Мечтательство "без учета фактов" оборачивается дуростью, и платоновский герой охотно признается: "Я природный дурак". Поскольку Пухов совершил много полезных дел, его можно было бы принять в партию. Но он этими словами отказывается. Этот переход от «сокровенного человека» к «природному дураку» неожидан и парадоксален; где бы ни был Пухов и что бы ни делал, он проявил себя как человек сообразительный, деловой, быстро и адекватно реагирующий на сложившиеся обстоятельства. И вдруг о себе - «природный дурак». Это и есть одна из масок сокровенного человека, живущего, как прикажут любимое дело и природа, а не по идее. Пухов несет в себе духовный максимализм, которого инстинктивно сторонятся окружающие. Он - как будто бы свой, но в то же время не от мира сего. Его легко увольняют из мастерских по собственному желанию, поскольку "он для рабочих смутный человек".

В повести все время повторяется мотив противоборства идеи и природы, культуры и жизни: «Все совершается по законам природы!», «Если только думать, тоже далеко не уедешь, надо и чувство иметь!», «Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить!». Но сюжет "Сокровенного человека" имеет открытый финал - потому что Платонов не знает, чем закончить повесть. Правда Пухова и правда людей, предпочитающих дела "помельче", остаются в повести несведенными. В судьбе мечтателей этого типа присутствовал глубочайший драматизм, о котором Платонов уже догадывался и который в полной мере раскроется в сюжете "Котлована". "Сокровенного человека" было легче начать, чем завершить. Эта незавершенность так и не была преодолена.

Роман "Чевенгур" (1926 - 1929 ) довел проблематику Платонова до максимальной остроты и непревзойденной художественной оригинальности. Этот единственный завершенный роман в творчестве Платонова - большое произведение, построенное по законам данного жанра, хоть писатель, кажется, и не стремился строго следовать канонам романа.

Большое пространство текста не разделено на отдельные главы. Но тематически в нем можно выделить три части. Первая часть была озаглавлена «Происхождение мастера» и опубликована в 1929 г., вторую часть можно было бы назвать «Странствования Александра Дванова», третья - это непосредственно «Чевенгур» - повествование о нем начинается с середины романа. В этом своеобразие его композиции, поскольку в первой половине «Чевенгура» о самом Чевенгуре нет и речи. Но если современная критика называет это произведение в целом романом-антиутопией, то не только из-за повествования о коммуне на реке Чевенгурка, но и с учетом того, что антиутопические тенденции в романе нарастают постепенно и последовательно. Однако, несмотря на беспощадность автора в изображении Чевенгура, этот роман нельзя назвать злобной карикатурой на идеи социализма.

Герой романа - Саша Дванов, сын рыбака. Отец его утонул странным образом - связал ноги веревкой, чтобы не выплыть, и бросился в озеро. Он хотел узнать тайну смерти, которую представлял себе "как другую губернию, которая расположена под небом, будто на дне прохладной воды, и она его влекла". Мужикам он говорил о желании "пожить в смерти и вернуться". В этом микросюжете отчетливо прочитывается миф о путешествии в страну мертвых, так что отец Саши предстает архаическим человеком, для которого не существует понятия небытия.

В "Чевенгуре" все эпизоды закодированы двойным кодом - мифологическим и реалистическим. И у поступков его персонажей тоже двойная мотивировка - "они действуют сообразно архаическим моделям и одновременно как люди определенной эпохи. Саша Дванов становится сиротой - и это характеристика его социально-бытового положения. Но категория сиротства для Платонова имеет еще и универсальный характер. Сиротство испытывают как мертвые, тоскуя по живым, так и живые, разлучившись с мертвыми. Когда Саша, посланный своим первым приемным отцом собирать милостыню, приходит на кладбище, он чувствует, что где-то "близко и терпеливо" лежит отец, которому "так худо и жутко на зиму оставаться одному".

Причина сиротства - смерть, которая притягивает к себе постоянное внимание автора "Чевенгура". Вот как описывается смерть старого машиниста-наставника: "[...] Никакой смерти он не чувствовал - прежняя теплота тела была с ним, только раньше он ее никогда не ощущал, а теперь как будто купался в горячих обнаженных соках своих внутренностей... Наставник вспомнил, где он видел эту тихую горячую тьму: это просто теснота внутри его матери, и он снова просовывается меж ее расставленными костями, но не может пролезть от своего слишком большого роста". Смерть описана как рождение туда, в иную форму бытия.

Силой, позволяющей преодолеть смерть, является у Платонова любовь - первопричина жизни. Именно любовь противостоит тому чувства сиротства, которое испытывают герои романа. Второй приемный отец Саши Захар Павлович, боясь навсегда потерять опасно заболевшего сына, делает ему огромный гроб - "последний подарок сыну от мастера-отца. Захар Павлович хотел сохранить сына в таком гробу, - если не живым, то целым для памяти и любви; через каждые десять лет Захар Павлович собирался откапывать сына из могилы, чтобы видеть его и чувствовать себя вместе с ним". В его желании много детского, но любимые герои Платонова и ведут себя подобно детям или архаическим людям. Но не зная, говоря современным языком, технологии преодоления смерти, они действуют в надежде на чудо. Революция и есть для них такое чудо. Саша Дванов свято верит, что "в будущем мире мгновенно уничтожится тревога Захара Павловича, а отец рыбак найдет то, ради чего он своевольно утонул".

Когда Саша и Захар Павлович отправляются в город записываться в партию, то они ищут людей, которые показали бы им дорогу к чуду. "Нигде ему (Захару Павловичу) не сказали про тот день, когда наступит земное блаженство". Но когда они приходят в комнату, где ведется запись в партию большевиков, происходит знаменательный разговор: " - Хочем записаться вдвоем. Скоро конец всему наступит? - Социализм, что ль? - не понял человек. - Через год. Сегодня только учреждения занимаем. - Тогда пиши нас, - обрадовался Захар Павлович".

Социализм для него - псевдоним какой-то "главной жизни", где откроется смысл существования, и не только ему лично. Он напутствует Сашу: "Помни - у тебя отец утонул, мать неизвестно кто, миллионы людей без души живут, - тут великое дело...". Это великое дело можно лишь сделать, а не рассказать, и Саша уходит в революцию, подобно тому, как его отец ушел в воду, - в поисках иного бытия.

Платонов точно фиксирует религиозный характер русской революции, ее христианскую, хилиастическую подкладку (хилиазм - вера в тысячелетнее царство справедливости на земле). Герои Платонова вкладывают в революцию больше требований, чем можно было бы предъявить к какой бы то ни было религии. Они идут туда не по теоретическим соображениям, а по огромной внутренней необходимости. Для Платонова важен не разрыв с христианством, а переход его из фазы молитвы в фазу практического усилия. "Чевенгур" - роман о русском делании социализма, о русском религиозно-революционном нетерпении.

Эта новая вера рождает героев с колоссальной нравственной и физической энергией. Таков Степан Копенкин, который становится соратником Дванова, посланного делать коммунизм в провинцию. Копенкин - рыцарь революции, который подобно пушкинскому "рыцарю бедному", "имел одно виденье, непостижное уму". Это виденье для Копенкина - Роза Люксембург. В его шапке зашит плакат с ее изображением: "Копенкин верил в точность плаката и, чтоб не растрогаться, боялся его расшивать". Плакат для него то же, что икона для верующего. Будучи адептом новой универсальной веры, Копенкин не имеет отчетливых черт происхождения. У него "международное лицо", черты которого "стерлись о революцию". Он неугомонно грозит "бандитам Англии и Германии за убийство своей невесты" Розы. Перед нами - русский Дон-Кихот, не различающий мечту и действительность. Одновременно он похож на русского степного богатыря своей необычайной физической силой. Его кобыла по кличке Пролетарская Сила нуждается на обед в "осьмушке делянки молодого леса" и "небольшом пруде в степи". Когда-то люди этого типа ходили в крестовые походы, рубили скиты и совершали подвиги религиозного страстотерпия. Теперь они хотят учреждать коммунизм в русской степной провинции и относятся к этому с неменьшим рвением. "Он (Копенкин) [...] не понимал и не имел душевных сомнений, считая их изменой революции; Роза Люксембург заранее все и за всех продумала - теперь остались одни подвиги вооруженной рукой, ради сокрушения видимого и невидимого врага". Так у социально-исторического действия, именуемого Революцией, возникает мифологический аспект.

Копенкин "мог с убеждением сжечь все недвижимое имущество на земле, чтобы в человеке осталось одно обожание товарища". Но оказывается, что принципы товарищества уже реально осуществлены в коммуне, организованной жителями уездного города Чевенгура. Вся вторая половина романа посвящена описанию места, где люди "доехали в коммунизм жизни". Чевенгурцы перестали работать, потому что "труд раз навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием". В Чевенгуре за всех трудится солнце, отпускающее "людям на жизнь вполне достаточные нормальные пайки". Что касается коммунаров, то они "отдыхали от веков угнетения и не могли отдохнуть". Основная профессия чевенгурцев - душа, "а продукт ее - дружба и товарищество". Но товарищество в Чевенгуре начинается с ожесточенного искоренения местных буржуев. Платонов описывает равенство людей в страдании и смерти как высшую и неоспоримую реальность, начисто игнорируемую в ожесточении классовой борьбы. Противоестественность чевенгурской коммуны окончательно выявляется смертью ребенка, с которым на руках приходит нищенка. Эта смерть заставляет Копенкина задавать вопросы, на которые он не получает ответа: "Какой же это коммунизм? От него ребенок ни разу не мог вздохнуть, при нем человек явился и умер. Тут зараза, а не коммунизм".

Все дело в том, что в Чевенгуре коммунизм "действует отдельно от людей". Врагом чевенгурского коммунизма оказывается природа, которая не считается с официально объявленным царством будущего. Фантасмагоричность происходящего усиливается тем, что коммунары требуют женщин, и им организованно доставляют цыганок. Неразрешимую внутренне ситуацию разрешает внешняя причина - вторжение врагов, уничтожающих коммуну. В борьбе с "неизвестными солдатами" гибнет главный защитник Чевенгура Степан Копенкин. Саша Дванов возвращается к тому озеру, в котором утонул рыбак, и уходит под воду "в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти".

Герои "Чевенгура" упираются в трагический тупик. Это не только их личная драма, но и трагедия страны, идущей в никуда. Платонов заставляет Чевенгур погибнуть в борьбе с некоей мощной внешней силой, потому что слишком хорошо чувствует его внутреннюю обреченность. Окончание романа совпало с началом нового периода в жизни страны - индустриализации и коллективизации. 1929 г. был объявлен "годом великого перелома", и социализм из фазы самодеятельного массового творчества вступил в фазу государственного плана. В связи с этим возникает резонный вопрос: с кем сражаются чевенгурцы? Ведь гражданская война кончилась и белых уже нет.

Повествователь не отделяет себя от изображаемой среды, он находится внутри как ее часть. Эта закономерность находит выражение в том, что в прозе Платонова происходит смешение повествовательных ситуаций, нет переходов от аукториального повествования к персональному, нет мотивировок такого перехода. Очевидна закономерность, которую М.М.Бахтин назвал «речевой интерференцией», когда «слово входит одновременно в два пересекающихся контекста, в две речи: в речь автора-рассказчика <...> и в речь героя». Создается иллюзия, что дискурс включает в себя и точку зрения персонажа, и точку зрения автора, сознание героев синкретично с авторским. Всякое слово называет реалию так, как принято называть ее в изображаемой среде, содержит в себе точку зрения этой среды. Эта «внутренняя» точка зрения – последовательно примененный принцип организации всего повествования или большей его части. С другой стороны, авторское сомнение разрушает изображаемую картину мира. Оценки автора и повествователя лежат в разных плоскостях, не совпадают. Повествователь удален от автора, в результате происходит деформация действительности: за той картиной мира, которую предлагают герой и повествователь, вырисовывается возможность иного ее истолкования (в этом проявляется диалогизм платоновского дискурса): «ему снились овраги близ места его родины, и в тех оврагах ютились люди в счастливой тесноте – знакомые люди спящего, умершие в бедности труда», «По всей России, проходящие сказывали, культурный пробел прошел, а нас не коснулся: обидели нас!», «ты советский сторож: темп разрухи только задерживаешь...!»

Стихию полифонии порождает политический дискурс, осознаваемый в «Чевенгуре» как чужой. Идеологическое слово – становящееся и обновляющееся, не имеющее отвердевшей, устоявшейся формы. Герои не повторяют официальный дискурс, «чужое» слово воспринимается именно как «чужое», герои не понимают и не принимают его («Мы теперь с тобой ведь не объекты, а субъекты, будь они прокляты: говорю и сам своего почета не понимаю». Отсюда – вопрошание и попытки понять сказанное («Фуфаев спросил у Дванова, что такое товарообмен с крестьянами в пределах местного оборота – о чем докладывал секретарь. Но Дванов не знал. Гопнер тоже не знал...». У героев возникает множество вопросов: «А что такое коммунизм?», «Кто ж у тебя рабочий класс?», «А что такое социализм, что там будет и откуда туда добро прибавится?». Герои пытаются объяснить «чужое» слово по-своему, дать свое толкование новым, «чужим» понятиям: «Свободная торговля для Советской власти <...> все равно что подножный корм, которым залепится наша разруха хоть на самых срамных местах». Новые концепты «коммунизм», «революция», «власть» и др. расслаиваются в сознаниях разных персонажей на ряды образов: «коммунизм – непрерывное движение людей в даль земли» (Луй), «коммунизм – светопреставление» (Чепурный), «коммунизм был на одном острове в море» (Кирей), «коммунизм умные люди выдумали» (Кеша) , «коммунизм – конец истории», «конец времени» (Саша Дванов); революция – «паровоз», «букварь для народа» (Саша Дванов), «революцию считал последним остатком тела Розы Люксембург» (Копенкин); «Советская власть – кожа и ногти <...> всего человека обволакивают и берегут» (Чепурный), «власть – дело неумелое, в нее надо самых ненужных людей сажать» (старик из прочих), «наша власть не страх, а народная задумчивость» (Копенкин), красная звезда – «пять материков земли, соединенных в одно руководство и окрашенных кровью жизни» (Прокофий), «человек, который раскинул свои руки и ноги, чтобы обнять другого человека, а вовсе не сухие материки» (Чепурный).

Вслед за "Чевенгуром" А. Платонов без передышки начинает исследование фазы государственного строительства коммунизма в отдельно взятой стране. В 1930 г. он пишет повесть "Котлован", которая, как и "Чевенгур", при его жизни осталась ненапечатанной (в СССР "Котлован" был опубликован в 1987 г., а "Чевенгур" - в 1988-м). Внешне "Котлован" носил все черты "производственной прозы" - замена фабулы изображением трудового процесса как главного "события". Но производственная жизнь 30-х годов становилась у Платонова материалом для философской притчи и трамплином для грандиозного обобщения отнюдь не в духе нарождающегося "социалистического реализма". Рабочие роют котлован под фундамент огромного дома, куда поселится местный пролетариат. Философское содержание "Котлована" перекликается с некоторыми мотивами лирики Маяковского - в частности, с мотивом "построенного в боях социализма", который станет для самих строителей "общим памятником". Речь шла о настоящем, принесенном будущему в жертву: Повесть была закончена в апреле 1930 г. то есть совпала по времени с самоубийством Маяковского.

Некоторые исследователи указывали на перекличку "Котлована" с библейским сюжетом о строительстве вавилонской башни. В самом деле, инженер Прушевский думает о том, что "через десять или двадцать лет другой инженер построит в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли". Однако и в этом пассаже звучат зловещие кладбищенские обертоны, особенно в словосочетании "вечное поселение". Здесь возникает та же двусмысленность, что и во второй части "Фауста", где лемуры роют Фаусту могилу, а он слышит в стуке лопат звуки созидательного труда. Герои Платонова, роющие котлован, сознательно отказываются от своего настоящего ради будущего. "Мы ведь не животные, - говорит один из землекопов Сафонов, - мы можем жить ради энтузиазма". В них живут энтузиазм и святая простота чевенгурцев. Инвалид Жачев видит в своей жизни "уродство капитализма" и мечтает о том, что "убьет когда-нибудь вскоре всю их массу, оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство". Новая жизнь для них начинается с абсолютного нуля, да они и самих себя согласны считать нулями, но только такими нулями, из которых родится вселенское будущее: "Пусть сейчас жизнь уходит, как теченье дыханья, но зато посредством устройства дома ее можно организовать впрок - для будущего счастья и для детства". Один из героев повести Платонова по фамилии Вощев приходит на котлован в поисках истины, поскольку ему "без истины стыдно жить". Однако он смутно ощущает в рытье котлована какое-то большое "не то". Он видит прежде всего несоответствие тяжести земляных работ захлебывающемуся от энтузиазма репродуктору. Ему "становилось беспричинно стыдно от долгих речей по радио", которые он воспринимает как "личный позор". Но и землекопы чувствуют такую же неловкость. Перед их выходом на работу профсоюз организует музыкальный ансамбль. "Землекоп Чиклин глядел с удивлением и ожиданием - он не чувствовал своих заслуг..." Там, где производственная проза 30-х годов изображала радость творческого труда, Платонов рисует этот труд нечеловечески тяжелым, одуряющим, не приносящим радости и не содержащим вдохновения. А раз в нем нет чувства счастья, то и наличие истины проблематично. Землекопы сами, впрочем, не заняты поиском истины, скорее наоборот. Не случайно Сафронов подозрительно относится к ищущему истину Вощеву, потому что, возможно, "истина лишь классовый враг". Они озабочены не истиной, а социальной справедливостью и с удовольствием принимают участие в раскулачивании.

Платонов уравнивает кулаков и землекопов по степени взаимного ожесточения. Рытье котлована требует социальной ненависти не меньше, чем сопротивление раскулачиванию. Зажиточные мужики перестают кормить скотину. Один из них приходит в стойло к своей лошади и спрашивает:" - Значит, ты не умерла? Ну ничего, я тоже скоро помру, нам будет тихо". Страдания животного изображаются Платоновым с пронзительной силой. Голодная собака выдирает кусок мяса из задней ноги голодной лошади, стоящей в оцепенении. Боль на минуту возвращает лошадь к жизни, а две собаки тем временем с новой силой отъедают у нее заднюю ногу. В этой бесчеловечности по отношению к живой жизни повинны все: и те, кого раскулачивают, и те, кто раскулачивает. Ликвидация людей происходит до ужаса просто. Кулаков сажают на огромный плот, чтобы пустить по предзимней реке на верную смерть. Крестьянин, вышвырнутый на снег из родной избы, грозится: "Ликвидировали? Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что в социализм придет один ваш главный человек!" Взаимное ожесточение обеих сторон ликвидирует какой-либо вопрос об истине, которую пытается найти Вощев.

После повести «Джан», внимание Платонова сосредоточивается на частной жизни отдельного человека, что обусловило выбор рассказа как основной жанровой формы. В рассказах Платонова предметом разговора перестает быть коллективная душа народа. Его интересует личность. В рассказе "Фро" (1936) дочь старого паровозного машиниста Фрося отчаянно тоскует по своему мужу, уехавшему в длительную командировку на Восток. Не выдержав разлуки с любимым человеком, Фро посылает мужу телеграмму о том, что она якобы при смерти. Муж Федор стремительно возвращается, и они исступленно переживают счастье близости: "Наговорившись, они обнимались - они хотели быть счастливыми немедленно, теперь же, раньше, чем их будущий усердный труд даст результаты для личного и всеобщего счастья. Ни одно сердце не терпит отлагательства, оно болит, оно точно ничему не верит". Рассказ свидетельствовал о том, что Платонов продолжал верить в то, что под спудом железного сталинского государства, спаянного волей "главного человека", жива потребность глубоко индивидуального выбора, от которого человек никогда не откажется. Платонов уверен в том, что счастливое будущее не могут построить несчастливые люди.

Утверждение такого принципа в конце 30-х годов было более чем рискованным. В 1937 г. в журнале "Красная новь" (№ 10) была опубликована погромная статья критика А. Гурвича "Андрей Платонов", которая положила начало новой травле писателя. В 1938 г. был арестован его сын (он вернется из лагеря в 1941 г. больным и умрет от туберкулеза в 1943-м). В 1941 г. перед самой войной Платонов пишет рассказ "В прекрасном и яростном мире", где точно отражена трагическая ситуация, в которой он оказался. Герой рассказа машинист Мальцев, гений своего дела, слепнет от внезапного удара молнии во время поездки. По ходу сюжета выясняется, что в природе существует "тайный неуловимый расчет" роковых сил, губящих людей этого типа: "[...] Эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей". Рассказчик ставит эксперимент: берет с собой Мальцева в поездку и, намеренно не сбавляя скорости, ведет паровоз на желтый свет (желтый светофор означает, что свободен только один перегон и машинист должен снизить скорость, чтобы не столкнуться с идущим впереди поездом). Происходит чудо - слепой машинист чутьем угадывает ситуацию. Мальцева спасает то, что должно было погубить. За этим встает вера самого Платонова в спасительную силу собственного таланта. В самых неблагоприятных, роковых для себя ситуациях Платонов продолжал работать, потому что видел путь.

Новым поворотом в его творчестве стала война. Рассказы и очерки Платонова военного времени - лучшее из того, что было создано советской прозой в эти годы. Война описана в них как поединок живой души народа с бесчеловечными силами небытия, извечную борьбу жизни с силами распада и гибели. Самое страшное в войне - рассечение, уничтожение связей между дорогими, близкими людьми. Однако испытание на разрыв делает связи становятся еще крепче. В рассказе "Взыскание погибших" (1943) описано горе матери, потерявшей детей. Она чувствует, что теперь "ей никто не нужен, и она зато никому не нужна". И все же "сердце ее было добрым, и от любви к погибшим оно захотело жить за всех умерших, чтобы исполнить волю, которую они унесли и собой в могилу. [...] Она знала свою долю, что ей пора умирать, но душа ее не смирялась с этой долей, потому что если она умрет, то где сохранится память о ее детях и кто сбережет их в своей любви, когда сердце перестанет дышать". Душа - средоточие связей человека с миром, средоточие любви и ответственности. Мать умирает на могиле, в которую брошены ее дети, но нашедший ее красноармеец говорит: "Чьей бы ты матерью ни была, я без тебя тоже остался сиротой". Чем сильнее война обостряет в людях чувство сиротства, тем глубже обнажаются запасы человечности и любви: "Мертвым некому довериться, кроме живых, и нам надо так жить теперь, чтобы смерть наших людей была оправдана счастливой и свободной судьбой нашего народа и тем была взыскана их гибель". Платонов надеялся, что война изменит жизнь страны к лучшему. Но оказалось, что победить внешние силы зла гораздо легче, чем справиться с собственной огрубелостью и черствостью. В рассказе "Возвращение" (1946) гвардии капитан Алексей Алексеевич Иванов возвращается домой к жене Любе и детям Петрушке и Насте. Выясняется, что в его отсутствие к Любе часто наведывался бобыль Семен Евсеич. Иванов заподозривает жену в измене, ибо не хочет понять, что бобыль отогревался в его семье от собственного горя (немцы убили его детей и жену). Иванов собирается уехать к другой женщине, с которой он познакомился в поезде по дороге домой. Когда поезд отходит от вокзала, Иванов вдруг замечает, что наперерез ему бегут и падают две маленькие фигурки: "Иванов разглядел, что у большего одна нога была обута в валенок, а другая в калошу, - от этого он и падал так часто. Иванов закрыл глаза, не желая видеть и чувствовать боли упавших, обессилевших детей, и сам почувствовал, как жарко у него стало в груди, будто сердце, заключенное и томившееся в нем, билось долго и напрасно всю его жизнь и лишь теперь оно пробилось на свободу, заполнив все его существо теплом и содроганием. Он узнал вдруг все, что знал прежде, гораздо точней и действительней. Прежде он чувствовал другую жизнь через преграду самолюбия и собственного интереса, а теперь внезапно коснулся ее обнажившимся сердцем". Иванов спрыгивает с поезда навстречу своим детям.

Платоновский рассказ был встречен статьей известного критика В. Ермилова "Клеветнический рассказ А. Платонова" (Лит. газета, 4 янв. 1947 г.). Его зрелое творчество вызывало либо непонимание, либо враждебность, а чаще - то и другое вместе. Героями Платонова становились чаще всего дети либо старики, то есть те, кто способны почувствовать мир "обнаженным сердцем" ("Любовь к родине, или Путешествие воробья", «Корова»). Старик оплакивает воробья, мальчик - корову, потому оба они чувствуют мир "обнажившимся сердцем". Если проблематика раннего Платонова была связана с идеей организованного будущего, теперь он исповедует философию благоговения перед жизнью. Платонов начал свой путь с провозглашения утопии и прошел через беспощадный анализ, разрушивший эту утопию. Он пришел к выводу, что ценность организационной идеи не может быть сравнима с ценностью жизни самой по себе. Всякая жизнь есть боль и страдание, в чем бы они ни заключались - в человеке, корове или воробье. "Равенство в страдании" - так называлась одна из ранних статей Платонова, в которой он пророчески предсказал итог своего творчества.

Биография и эпизоды жизни Андрея Платонова. Когда родился и умер Андрей Платонов, памятные места и даты важных событий его жизни. Цитаты писателя, фото и видео.

Годы жизни Андрея Платонова:

родился 1 сентября 1899, умер 5 января 1951

Эпитафия

«Без меня народ не полный!»
Надпись на памятнике Платонову в Воронеже, цитата из рассказа «Старый механик»

Биография

Биография Андрея Платонова - история человека тяжелой судьбы, прошедшего через гонения и преследования, недопонимание и предательство, потерю близких и тяжелую болезнь. При жизни Платонов так и не получил заслуженные славу и достаток. Своего читателя он нашел уже после своей смерти. Как сказал об этом русский литературовед Владимир Васильев: «Читатель разминулся с Андреем Платоновым».

Он родился в многодетной семье и начал работать уже с тринадцати лет, чтобы хоть как-то помочь отцу всех прокормить. В 1918 году Андрей поступил в Воронежский политехникум, но гражданская война вмешалась в его планы. Писать Платонов начал уже тогда, хотя после войны поступил в Политехнический институт и всерьез занялся вопросами электрификации страны, не расставаясь при этом с писательским делом. Творческая биография Платонова началась после его переезда в Москву, где в 1927 году вышел сборник повестей Платонова «Епифанские шлюзы». Повести были встречены тепло, Горький даже увидел в прозе Платонова сходство с Гоголем. Книги Платонова стали выходить одна за другой, но вскоре совсем еще небольшой писательской славе пришел конец - талант Платонова отрицательно оценил сам Сталин, назвав писателя «сволочью». Платонов не соответствовал идеологическим соображения вождя, и это поставило крест на его карьере. Через какое-то время он все-таки снова смог опубликовать свои рассказы, но многие произведения так и не смогли увидеть свет при жизни Платонова - как, например, драмы «Чевенгур» и «Котлован». Платонов работал инженером, но продолжал писать - рассказы, повести, пьесы, выступал в качестве литературного критика. В 1938 году сын Платонова был арестован, и когда через два года его удалось освободить, он уже был неизлечимо болен туберкулезом. Платонов ухаживал за сыном и заболел сам.

Когда началась Великая Отечественная война, семья писателя была эвакуирована в Уфу, но Платонов пошел на фронт, став вскоре военным журналистом. Войну он прошел уже болея туберкулезом, сын Платонова скончался в 1943 году. Сразу после войны Платонов опубликовал рассказ «Возвращение» о жизни людей в послевоенное время, который власти посчитали клеветническим, и это сильно повлияло на судьбу писателя. Последние годы своей жизни Платонов доживал в нищете и голоде.

Смерть Платонова наступила 5 января 1951 года. Причиной смерти Платонова стал туберкулез. Похороны Андрея Платонова прошли 7 января на Армянском кладбище в Москве, где сегодня находится могила Платонова.

Линия жизни

1 сентября 1899 г. Дата рождения Андрея Платоновича Платонова (настоящая фамилия Климентов).
1918 г. Поступление в Воронежское железнодорожное училище.
1919 г. Мобилизация в Рабоче-крестьянскую Красную армию.
1921 г. Окончание училища, выход первой книги «Электрификация», публикация стихотворений.
1922 г. Рождение сына Платона, выход книги стихов «Голубая глубина».
1926 г. Написание Платоновым таких произведений, как «Эфирный тракт», «Город градов», «Епифанские шлюзы».
1931 г. Критика произведений Платонова Сталиным, начало преследования.
1938 г . Арест пятнадцатилетнего сына Платонова.
1940 г. Освобождение сына Платонова.
1943 г. Смерть сына Платонова от туберкулеза, рождение дочери Марии.
5 января 1951 г. Дата смерти Платонова.
7 января 1951 г. Похороны Платонова.

Памятные места

1. Воронеж, где родился Платонов.
2. Музей Платонова в Воронежской гимназии им. А. Платонова.
3. Воронежский вагоноремонтный завод имени Э. Тельмана (бывшие железнодорожные мастерские), где работал Платонов.
4. Дом Платонова в Москве, где он жил в 1931 году до того, как получил собственную квартиру.
5. Дом Платонова на Тверском бульваре в Москве, где он жил с семьей в 1931-1951 гг. и где сегодня установлена мемориальная доска писателю.
6. Армянское кладбище, где похоронен Платонов.

Эпизоды жизни

Андрей Платонов относился к земле, как к живой. Очень переживал за нее. Поэтому и занимался всерьез мелиорацией и электрификацией. Ему хотелось, чтобы люди вокруг стали жить лучше, ему было очень больно смотреть на разруху. Во время своей жизни в Воронеже Платонов постоянно устраивал какие-то бесплатные акции в соседних деревнях: то перемалывал муку вместе с отцом жены, то открыл кинотеатр. Правда, своих средств у писателя почти не было, поэтому все его задумки просуществовали недолго.

Платонов проводил мелиорацию в Рогачевке вместе со своим братом Петром. После того как они сделали орошение, в Рогачевке вовсю зацвели сады. Осенью урожай был удивительно богатый, и однажды к дому Платонова приехал грузовик с огромным количеством груш. Тогда Платонов попросил, чтобы собрали всех воронежских ребят: «Пусть они приходят, едят сколько хотят и с собой берут».

Памятник Платонову в Воронеже, могила Платонова, его жены и детей на Армянском кладбище

Завет

«Искусство должно умереть - в том смысле, что его должно заменить нечто обыкновенное, человеческое; человек может хорошо петь и без голоса, если в нём есть особый, сущий энтузиазм жизни».

Документальный фильм из цикла «Гении и злодеи» об Андрее Платонове

Соболезнования

«Андрей прожил недолго и трудно. Печатали его мало. Критики почти каждый новый его рассказ встречали вздорными обвинениями то ли не понимая сути произведений, то ли привыкнув к односторонним, а порою и к предвзятым оценкам его творчества. Но фальцетом Андрей никому не подпевал и совестью своей не кривил. Ни разу в жизни».
Николай Задонский, писатель, драматург

«Есть писатели легкой судьбы. А есть — трудной. Все было у Андрея Платонова — талант выдающийся, обширная образованность, знание жизни. Одного не было дано ему: житейской ловкости. Но ведь отсутствие ее тоже украшает человека. Андрей Платонов был писатель трудной судьбы. А между тем по своей натуре он был человеком радостным. Даже в самые тяжелые для себя дни он сохранял светлый дух. Он жил с открытым сердцем».
Лев Славин, драматург, писатель