Творчество куинджи картины. Архип куинджи

Впервые услышав в юности про зелёную луну Куинджи, я был взволнован – наверное, мне передались чувства человека, рассказавшего о ней. Спустя несколько лет я увидел картину воочию, и, что случается редко, ожидания совпали с реальностью. «Лунная ночь на Днепре» – так называется это полотно, появившееся накануне великих потрясений.

Всего через несколько месяцев будет убит император Александр Освободитель, и с этого времени начнётся разрушение державы. Не знаю, ощущал ли Архип Иванович тот гул, то дрожание земли, которое предшествует землетрясениям. Мне кажется, да – его картина была каким-то тихим, но точным словом, которое он попытался сказать своей родине. Людей на полотне нет, а главное в образе – не река (дивный, тихий Днепр, где когда-то крестилась Русь) и не луна сама по себе, хотя лучше, чем Куинджи, она не давалась никому из живописцев. Главное – свет, дарующий покой и надежду.

Вскоре после выставки «Ночи на Днепре», достигнув пика славы, Куинджи вдруг закроет двери своей мастерской на многие годы. И когда в первый год ХХ века художник пустит людей в свой мир, что же они увидят? Светлый образ Христа в Гефсимании, всеми оставленного накануне предательства и казни.

Рождение трудового человека

После кончины Куинджи в его архиве нашли три паспорта, где значились разные даты: 1841-й, 1842-й и 1843-й. И хотя 175-летие со дня рождения Архипа Ивановича Россия празднует в этом году, отмечать его можно ещё пару лет.

Родился он в Мариуполе – городе, посвящённом Пресвятой Богородице. Греки оказались в нём по воле императрицы Екатерины, выселившей их из Крыма. По причинам не вполне понятным она решила очистить полуостров от христиан. Армян отправили на Дон. Греков – на другую сторону Азова. Вместо фамилий у них были прозвища. Отца Архипа, небогатого сапожника, все звали Еменджи – с турецкого это переводится как «трудовой человек». Но дед был ювелиром – Куинджи, или, как это ещё произносилось, Куюнджи, то есть «золотых дел мастер». Под этой фамилией и записал Архипа неизвестный канцелярист.

Крестили мальчика в Рождество-Богородичном храме Мариуполя, стоявшем в районе Карасу (Карасёвка). Это была самая старая церковь в городе – начиналась она с походного храма, привезённого из Крыма.

Архипу было пять лет, когда умер отец-сапожник, мать угасла следом, оставив сына круглым сиротой. Жил он то в семье старшего брата Спиридона, то у тётки, пас гусей и собирал кизяк. Ребёнком был крепким, мог отлупить любого сверстника. Но вот особенность его характера, можно сказать, житийная: дрался Архип только с теми, кто мучил слабых, обижал котят, щенков. Однажды, став именитым художником, он услышал упрёк, что многим даёт деньги без разбору. Куинджи ответил: «С детства привык, что я сильнее и помогать должен».

Грек-учитель, сам читавший по слогам, выучил его за медные гроши эллинской грамоте. Русской педагог не знал. Как следствие, поступив в городскую школу, Куинджи не блистал, «отдавая все силы рисованию». В 11 лет мальчик нашёл работу у хуторянина Чабаненко, имевшего подряд на строительство церкви. Куинджи ведал приёмкой кирпича, а в свободное время расписывал стены кухни, где его поселили. Хозяевам нравилось. Когда храм был построен, юный художник поступил к хлеботорговцу Аморети: чистил сапоги, прислуживал за столом. Рисовал он всё лучше, потому внял совету проситься в ученики к Ивану Константиновичу Айвазовскому, жившему в Крыму.

Вскоре перед очами великого мариниста появился задумчивый полноватый юноша в соломенной шляпе и панталонах в крупную клетку, сильно вытянутых на коленях. Жилет поверх рубахи дополнял образ юного грека. Гнать его Айвазовский не стал, предложив для ночёвок место под навесом. В качестве нехитрой платы за постель и еду велено было покрасить забор. По свидетельству одной из дочерей Ивана Константиновича, Архип очень смешил её и сестёр своей застенчивостью. Смеялись они и над его живописными опытами – мощными, яркими мазками.

Биографы Куинджи впоследствии с юмором относились к этой странице его биографии, но путешествие в Крым трудно назвать бесплодным. Нужно увидеть «Девятый вал» Айвазовского, только не на репродукции, а в Русском музее, чтобы оценить главное достоинство картины – свет, пронизывающий толщу вод. Он рождает в зрителе надежду, что история моряков, потерпевших кораблекрушение, будет иметь счастливый финал. И это не просто приём, а, скорее, то радостное видение мира, которое Куинджи перенял в полной мере.

Через два-три месяца он вернулся в Мариуполь, поступив ретушёром к первому фотографу в городе Эммануилу Апостолиди. В числе других греческих добровольцев юноша принял участие в обороне Севастополя. Когда не было боёв, много фотографировал. По словам одного историка, «особенно удались ему съёмки с облачным небом через цветные стёкла – светофильтры, где белые облака выглядели весьма ярко на фоне тёмного неба».

Спустя много лет один из петербургских художников воскликнет, посмотрев на мир через цветное стекло, что разгадал тайну живописи Архипа Ивановича. Современники над этим посмеялись – и поделом, ведь одного стекла было слишком мало, чтобы сделаться Куинджи. Но зерно истины в этом наблюдении всё-таки было.

Обучившись ремеслу, Архип и сам попытался открыть фотомастерскую, деньги ссудили братья. Но из этой затеи ничего не вышло. Двух фотографов на один Мариуполь оказалось слишком много. Так что пришлось юноше какое-то время подвизаться ретушёром в Одессе, затем в Таганроге.

На этом заканчивается его юность. Мы, впрочем, забыли главное – сказать, что в 17 лет Куинджи влюбился, первый и последний раз в своей жизни. Его избранницей стала юная гречанка Вера Кетчерджи. «Мягкий овал лица, чистая кожа, нос с горбинкой, слегка вьющиеся тёмные волосы, лёгкие тёмные брови» – так описал её один из биографов Куинджи. Среди рисунков художника сохранился портрет её отца – надо полагать, Архип не упускал ни одного повода, чтобы увидеться с возлюбленной. Но о сватовстве нищего сироты к дочери богатого купца не могло быть и речи – требовалось совершить что-то невероятное, чтобы добиться её руки. Год за годом Куинджи вздыхал и думал, как быть. Наконец выход был найден: он отправился в Петербург, чтобы стать великим художником.

В Петербурге

Сказать, что в Петербургской академии художеств Куинджи встретили с распростёртыми объятиями, восклицая: «Из Мариуполя! Надо же! Нет ли там ещё таких талантов?», было бы преувеличением. В первый год он провалился. Во второй тоже – единственный из тридцати поступавших. Экзаменаторы сказали, что не умеет рисовать. Это могло сломить любого, но не Куинджи – человека в равной степени вспыльчивого и терпеливого. Здесь нет противоречия: лишь мелочи выводили его из себя, а встретив настоящее препятствие, он воодушевлялся.

Подрабатывал по-прежнему ретушью фотографий, зарабатывая 17 рублей в месяц. Для сравнения: доход Акакия Акакиевича, бедного чиновника из гоголевской «Шинели», был вдвое больше. Архип Иванович не только никогда не жаловался, но и был весел и всем доволен. У себя в каморке работал над картиной «Татарская сакля». Полотно было выставлено в Академии и произвело впечатление. Куинджи присваивается звание свободного художника – какой-никакой, но статус.

Два года спустя он наконец осуществляет мечту, став студентом Академии. Человеку, покинувшему Мариуполь с начальным образованием, это было непросто. Но Архип Иванович справился. Первый, самый трудный, шаг был сделан. Мы сказали о нём совсем немного, но ушло на это десять лет. Куинджи двигался, как вол, медленно, но неотступно.

Его ближайшими друзьями в эти годы стали люди, имена которых знакомы почти каждому в России, – Илья Репин и Виктор Васнецов. Первый ещё не написал «Бурлаков на Волге», второй – «Богатырей», но трудились как каторжные, создавая сотни эскизов и рисунков без счёта. Впрочем, в свободное время они вели себя, как студенты всех времён и народов: спорили, как переделать мир.

Передвижники

В 1863 году в Академии случилось чрезвычайное событие, за которым Куинджи мог наблюдать лишь со стороны. Произошёл «бунт четырнадцати», ставший главой в истории русской живописи. Суть дела вот в чём. Каждый год в Академии проводился конкурс, который должен был определить лучших из лучших. Участникам, уже имевшим малые золотые медали, давали тему и на 24 часа запирали их в отдельные мастерские. За это время требовалось создать эскиз будущей картины. Обычная практика на протяжении многих лет.

Но в этот раз всё пошло не так. Вице-президент Академии князь Гагарин объявил тему – «Пир в Валгалле»: на троне бог Один, окружённый богами и героями; на плечах у него два ворона; сквозь арки дворца видна луна, за которой гонятся волки. Вдруг студенты, которых возглавил Иван Крамской, ответили, что нет, этого мы рисовать не станем. Попросили разрешение изобразить то, к чему лежит душа. Но на их пожелания внимания не обратили. Что ж, тогда выдайте нам дипломы и до свидания – потребовали молодые живописцы.

«Все?!» – воскликнул князь Гагарин. «Все», – ответил Крамской.

После чего лучшие выпускники Академии вышли из зала. Все они впоследствии стали известными мастерами, многие – академиками. Покинув стены альма-матер, молодые дарования не расстались, создали Артель художников. Спустя семь лет из неё выросло Товарищество передвижных художественных выставок. Деятельность передвижников составила целую эпоху. Окончательно утвердился новый стиль, который пришёл на смену классицизму и романтизму, – реализм.

Правда, как это всегда бывает, на смену прежним искушениям пришли новые. Многие взялись рисовать полотна, что называется, социальной направленности, бичуя «пороки общества». Началось это задолго до «бунта четырнадцати», когда Павел Федотов решил с помощью живописи показать бессмысленность человеческого существования. Последователь Федотова, Василий Перов, со своим «Крестным ходом» пошёл ещё дальше, не упуская возможности уязвить Церковь. С Перовым этот дух проник и в Товарищество передвижников.

Но этим направление, к счастью, не исчерпывалось. Немало нашлось и тех, кто боролся не за симпатии прогрессивной публики, а за подлинное искусство, обращённое к глубинам души. Крамской держался в стороне от политики, Репин сохранял чувство меры, а были ещё Шишкин, Суриков, Васнецов, Саврасов, Левитан, Поленов, Серов и многие другие, так что «бунт четырнадцати» оказался не напрасен.

Куинджи присоединился к передвижникам вскоре после основания Товарищества, и не как бедный родственник. Перед его полотнами, путешествующими вместе с передвижными выставками по городам России, народ толпится особенно густо. Вот картина «Осенняя распутица»: свет, льющийся из тумана, окутывает сиянием застрявшую в грязи телегу и избы впереди – к ним идёт мать с ребёнком, и ей предстоит миновать дерево, почти лишённое листьев… Всё предполагает, что автор хотел сказать что-то очень печальное. Но получилось это так по-христиански, столь явно в картинах присутствие инобытия, что эта печаль не гнетёт, а возвышает.

Сто золотых

В 1875 году Куинджи, оказавшись во Франции, заказал себе свадебный фрак с цилиндром. Ему сопутствует успех, он становится одним из самых известных художников в России и одним из немногих наших живописцев, вызывающих интерес в Европе. Денег теперь сделалось больше, чем Архип Иванович был в состоянии истратить, а значит, можно ехать в Мариуполь – свататься к Вере.

Их любви уже много лет, и большую часть влюблённые провели в разлуке. Существует предание, будто бы отец Веры, Елевферий Кетчерджи, поставил Куинджи условие: принесёшь сто рублей золотом – Вера твоя. Через три года Архип приехал с деньгами, но видно было, какой ценой он их сэкономил: выглядел ещё хуже, чем прежде. Купец отказал, пояснив, что Архип должен стать обеспеченным человеком, а не морить себя голодом. В то, что ему это удастся, Елевферий не верил, но все попытки уговорить дочь найти себя другого избранника были тщетны. «Если не за Архипа, то только в монастырь», – отвечала девушка. Куинджи она обещала ждать столько, сколько потребуется. И ждала.

Не знаю насчёт ста золотых, но остальное соответствует действительности. Пенелопа ждала Одиссея двадцать лет, Вера Кетчерджи немногим меньше – семнадцать…

Венчание прошло в той самой церкви, где когда-то крестили Архипа Ивановича.

Свадебное путешествие

Они могли себе позволить свадебное путешествие в любую страну Европы. Но вы никогда не догадаетесь, куда они поехали на самом деле… На Валаам.

Была осень, и пароход попал в жестокий шторм. Пятиметровые валы то возносили его, то швыряли вниз, захлёстывая судно. Шторм на озере страшнее океанского, потому что волны всё время меняют направление. Попытка спастись, пристав к Коневцу, не удалась. Двинулись к святым островам, прорываясь сквозь бурю. Пассажиры плакали и молились, но худшее ждало их впереди. На рассвете потерявший управление кораблик наскочил на подводную скалу, пронзительно затрещал, раскололся и начал погружаться в чёрную ледяную воду. Однако команда продолжала бороться за жизнь людей, спустив на воду шлюпки. В одну из них Архип Иванович буквально бросил промокшую насквозь жену. Семнадцать лет ожидания ради того, чтобы вместе встретить смерть, – это было безумно несправедливо! Прыгнув следом за женой, Куинджи схватился за весло…

Вся надежда была на маленькую Никонову бухту, не подвластную стихии. Там, в окружении поросших елями и соснами берегов, даже в самое сильное волнение на Ладоге царил покой. Шлюпка, которую швыряло из стороны в сторону, проскочила в бухту, словно опустившись в руцы Божии. Ошеломлённые, люди смотрели, как бегут к ним взволнованные монахи из Гефсиманского скита, размахивая руками. Чудом избежавших гибели пассажиров поили горячим чаем, успокаивали. На острове супруги Куинджи задержались недолго. Краски, кисти, холсты – всё утонуло при крушении. Господь словно дал понять художнику, что в этот раз он приехал сюда не работать, а молиться. И как же горячо они с Верой молились в те несколько дней, что провели на острове, как славили Бога!

Валаам

В дневниках Достоевского за 1973 год есть запись: «Я заходил на выставку. На венскую всемирную выставку… немцам что до чувств наших? Вот, например, эти две берёзки в пейзаже г-на Куинджи (“Вид на Валааме”): на первом плане болото и болотная поросль, на заднем – лес; оттуда – туча не туча, но мгла, сырость; сыростью вас как будто проницает всего, вы почти её чувствуете, и на средине, между лесом и вами, две белые берёзки, яркие, твёрдые, – самая сильная точка в картине. Ну что тут особенного? Что тут характерного, а между тем как это хорошо!»

Как же оказался Куинджи на Валааме? О, это целая история, и не только его, а всего нашего искусства.

Начиналось всё нехорошо. Недосмотрели родители младенца в деревне Репенки Тверской губернии. Он упал, повредив позвоночник, и остался хромым на всю жизнь. Случилось это незадолго до восшествия на престол императора Павла, а звали мальчика Домиант Кононов. В двадцать с небольшим он отправился в путь. Побывал во многих обителях, но, когда решил стать иноком, выбрал Валаам. Там достойно исполнял все послушания, лишь на одном споткнулся. Ему благословлено было возглавить скит Всех Святых. За полгода Домиант, ставший в иночестве Дамаскином, навёл порядок и упросил отпустить его в пустыню. Через год был возвращён обратно. Снова привёл скит в божеский вид и опять отпросился отшельничать. Так продолжалось восемь лет. Как ни пытался Дамаскин убежать от людей, они его нагоняли.

Между тем монашеская жизнь расстроилась уже во всей обители. Иные впадали в страшные грехи против нравственности, другие ни в грош не ставили церковное начальство. Был, скажем, такой инок – Порфирий. Однажды он решил отправиться по тонкому льду на соседний остров. Его попытались отговорить, но в ответ услышали: «А как же древние святые отцы ходили по водам? Ведь и я уже лёгок стал». Далеко от берега несчастный уйти не успел, раздался треск, и монах исчез под водой.

Игнатия (Брянчанинова), который был отправлен на Валаам разобраться, что там происходит, всё это ужаснуло. Некоторых иноков, по его настоянию, выгнали, кого-то перевели в другое место, а новым игуменом назначили отца Дамаскина. Он поразил святителя трезвостью рассуждений. А единственным недостатком, который нашла в нём братия, была его молодость.

Со временем новый игумен всё устроил наилучшим образом. Под его началом было много всего построено и перестроено, но особое внимание обратим на возведённую отцом Дамаскином гостиницу для гостей. Такого паломничества, как при нём, на Валааме ещё не было. В книге для гостей они представлялись каждый на свой лад. Например: «Их Императорского Величества Лейб-Гвардии гренадерского полка отставной сержант Ермил Тихонов прибыл на Валаам замаливать грехи тяжёлого запоя». Или: «Петербургский мещанин Авим Петров прибыл на Валаам дать обет не бить жены даже по праздникам». Но самым замечательным стало паломничество на остров художников, которых привлёк отец Дамаскин, создавая им все условия. Студенты Академии иной раз приезжали целыми курсами.

Куинджи первый раз отправился на Валаам в 1871-м. Вернувшись, написал работу, которая так восхитила Достоевского. О другой его картине, появившейся после второй поездки, «На острове Валааме», Илья Репин писал Павлу Третьякову: «Замечательна она ещё удивительным серебряным тоном… Очень впечатлительная вещь, всем она ужасно нравится, и ещё не дальше как сегодня заходил ко мне Крамской – он от неё в восторге».

С образами Валаама у Архипа Ивановича происходит то же, что с полотнами, посвящёнными русской деревне. Первые мгновения испытываешь печаль, почти тоску, потом льётся в душу свет, и шепчет сердце молитву, такую тихую, что не различаешь слов.

Спустя какое-то время после злополучного шторма Куинджи с Верой Елевфериевной вновь побывали на Валааме. На это раз обошлось без приключений. Отец Дамаскин к тому времени начал сдавать, ждал смерти, но благословил Куинджи напоследок от всей души.

Архип Иванович и Великий князь

Слава росла от выставки к выставке. Картины Куинджи производили столь сильное впечатление, что иные критики заявляли, что он их как-то подсвечивает – как иначе добиться такого качества изображения, такой яркости?

Разумеется, никто ничего не подсвечивал. Однажды Дмитрий Иванович Менделеев собрал у себя в физическом кабинете при университете нескольких художников-передвижников. Он хотел испробовать прибор для измерения чувствительности глаза. Так вот, Куинджи не просто показал лучший результат, его дар выходил за пределы, доступные человеческому зрению. К несчастью, из-за красок, которые оказались химически несовместимы и не выдержали испытания временем, некоторые полотна Архипа Ивановича, можно сказать, умерли. Они по-прежнему выставлены в музеях, но цвета уже не те, а с ними ушла и душа. От этого пострадал не один Куинджи, а почти все пейзажисты того времени.

Особенно жаль «Украинскую ночь», которая была выставлена в 1876 году и принесла Куинджи ещё большую славу. Позже Нестеров писал: «Совершенно я растерялся, был восхищён до истомы, до какого-то забвения всего живущего знаменитой “Украинской ночью”. И что это было за волшебное зрелище, и как мало от этой дивной картины осталось сейчас. Краски изменились чудовищно!»

Здесь, впрочем, дело было ещё и в том, что картина сильно пострадала от морского воздуха. Однажды в мастерской Куинджи появились два флотских офицера, попросив разрешения взглянуть на «Украинскую ночь». Увидев её, офицер помоложе уточнил, не продаётся ли. «Да зачем вам? – спросил Архип Иванович, улыбнувшись. – Ведь вы всё равно не купите – она дорогая». «Ну, однако?» – продолжал допытываться военный. – «Тысяч пять». – «Хорошо, я её оставляю за собой». Это был Великий князь Константин Константинович, впоследствии прославившийся как поэт К.Р. «Украинскую ночь» он взял с собой в морской поход из Петербурга в Средиземное море. По пути согласился ненадолго выставить полотно в Париже. Тургенев писал, что французов оно потрясло. Это был последний раз, когда картину видели неповреждённой.

Впрочем, даже сейчас, сильно потемнев, она всё ещё прекрасна. На ней тёмное небо в звёздах, пирамидальные тополя, залитые лунным светом хатки-мазанки. Столь же хороша другая работа, появившаяся два года спустя, – «Вечер на Украине». Обе они исполнены покоя и погружают зрителя в те времена, когда люди ещё не утратили память о рае. Наверное, что-то подобное имел в виду художник Прянишников, сказавший: «Я думаю, что такое освещение было до Рождества Христова».

Быть может, именно «Украинская ночь», ежедневное любование ею, столь сильно повлияла на Великого князя Константина, что он решил сделаться священником. Когда его крейсер, обогнув Европу, пришвартовался у Святой Горы Афон, К.Р. отправился к некоему старцу, выразив желание «приносить великую пользу в духовном сане». Подвижник, однако, как писал князь, отказал, пояснив, что «пока ждёт меня иная служба, иные обязанности, а со временем, быть может, Господь благословит намерение. Дай Бог, чтобы сбылись слова святого старца».

Священником он не стал, но пользы России принёс немало.

Великое огорчение

Хотя малороссийские сюжеты удавались Архипу Ивановичу особенно хорошо, не забывал он и русскую природу, выставив в 1879-м «После дождя» (одну из трёх картин с этим названием), «Берёзовую рощу» и ещё одну из валаамских работ – «Север». Перед «Берёзовой рощей» люди стояли часами. Когда на улице начинало темнеть, казалось, свет льётся из картины. Никто не мог понять, что происходит. Купец Терещенко заплатил за полотно семь тысяч рублей – вдесятеро больше, чем принято было платить лучшим из художников. Но далее началось сплошное расстройство.

Михаил Клодт, один из участников Товарищества, полагавший себя первооткрывателем Валаама для русской живописи, высмеял «Север» Куинджи в печати, спрятавшись за подписью «Любитель». Он отказал ему в таланте, заявив, что всё дело в особом освещении, которым живописец злоупотребляет. Михаил Архипович не обратил бы на обидные слова особого внимания, но был потрясён, узнав, что их автором является товарищ-художник.

Не зная, что делать, он с горя вышел из Товарищества передвижников. Вскоре оттуда попросили и Клодта, обвинив в зависти. Но не будем слишком суровы к этому талантливому художнику и несчастному человеку. На Куинджи он набросился вскоре после разрыва с женой и, как выяснилось, с живописью. Что-то надломилось в нём, он стал пить, «слышать голоса».

Оборвалось что-то и в Архипе Ивановиче.

«Лунная ночь на Днепре»

Наступил 1880-й. Ещё во время работы над «Лунной ночью на Днепре» пронёсся слух, что Куинджи создаёт что-то удивительное. Пошли разговоры о каких-то необыкновенных красках и иллюзионических приёмах.

Наконец состоялась выставка, весьма необычная, потому что на ней было представлено лишь одно полотно. Все окна были занавешены, освещение было электрическим, так что луч света был направлен на картину. Это усиливало эффект лунного сияния. Скромный по размеру пейзаж. Никаких грандиозных событий не изображено, ничего бьющего по нервам. Луна. Днепр. Но зрители хлынули бесконечным потоком. Очередь длинной вереницей стояла на лестнице, ведущей в зал Общества поощрения художеств на Большой Морской, а далее продолжалась на улице.

«Это невероятно, – повторяли зрители. – Нет ли тут фокуса? Не писал ли он на перламутре и золоте?» Куинджи добился всего, о чём может мечтать художник. «Отныне это имя знаменито», – признал литератор Суворин в передовой статье «Нового времени».

Молчание

В одном из магазинов продавался маленький пейзаж в тяжёлой золотой раме, где был изображён красный закат над тёмно-синей водой. Утверждали, что автор его Куинджи, и просили немыслимую сумму – 700 рублей. Архип Иванович, узнав об этом, налетел на магазинчик, как буря.

«Это самый настоящий Куинджи, – доказывал хозяин, – у меня есть удостоверение от художника». – «Я, я Куинджи! – бушевал Архип Иванович. – Это не моя работа, это мошенничество!»

Успокоился лишь, заставив незадачливого владельца подделки разорвать её. В тот момент Куинджи был самым известным художником в России. Но следующая его работа – «Днепр утром» – была спокойной и простой и уже не вызывала тех восторгов, что «Ночь». Эта относительная неудача укрепила его в мысли, что участвовать в бегах за славой и восторгами публики противно природе художника.

И он замолчал.

На тридцать лет. Больше не было никаких выставок, даже друзьям после этого много лет не показывал новых работ. Его многочисленные почитатели, потеряв терпение, стали говорить, что он полностью исписался, выдохся как художник.

Но они ошибались. Ни дарование, ни желание творить никуда не исчезли. Куинджи успел создать ещё около пятисот живописных и трёхсот графических работ, которые оценили после его смерти в полмиллиона рублей. Хватило бы на десяток-другой популярных художников. Но на долгие годы его единственными зрителями стали Господь и жена Вера.

«Небожитель»

На Десятой линии Васильевского острова Архип Иванович купил дом, точнее, несколько соединённых вместе домов, известных доныне под номерами 39, 41 и 43. Поначалу он ничего столь грандиозного приобретать не думал, но, попав на крышу этого здания, обмер.

«Я знал уже, что с этой крыши будет далеко видно, – рассказывал впоследствии Архип Иванович. – Смотрю – и точно: весь город как на ладони. Видно Исаакия, далеко видно ещё – и дома, и церкви, – и всё теряется вдали. А повернулся направо – даже море видно… А в другую сторону Смольный, а за ним леса, даль эдакая, всё тонет в дымке, всё залито солнцем. И куда ни глянешь – не оторвать глаз! Сидел я, поворачиваясь в разные стороны, вставал, опять садился и всё смотрел, смотрел… И думал: вот здесь надо поднять. Эту всю крышу, где сижу, срезать и выровнять, потом это надо сделать, как площадку. Насыпать земли, посадить деревья, тут птицы будут жить, пчёлы, ульи можно поставить, сад будет… Здесь всякие этюды можно писать, это же такая мастерская и такие виды, каких нигде нет. Всё я сидел, смотрел и думал. Да так забылся, что, вижу, уже солнце село».

В темноте пробрался по чердаку, кое-как спустился. Назавтра были торги, цену назначили, можно сказать, непосильную – 35 тысяч. Всё, что имели супруги Куинджи. Мелькнула даже мысль на время сбежать из Петербурга, подальше от соблазна. На том они и порешили с Верой Елевфериевной, ставшей к этому времени Верой Леонтьевной, так как настоящего её отчества никто не мог произнести не запнувшись. Но утром ноги сами принесли Архипа Ивановича туда, где продавался дом.

Денег на ремонт не было, и Куинджи сам сконструировал систему отопления, лично ставил замки, менял дверные ручки, сдавая одно помещение за другим. При этом с некоторых, бедных художников, плату не требовал. Себе Архип Иванович оставил, помимо одной из квартир, мастерскую и, конечно же, крышу, в которую влюбился по уши.

Поднимался он туда по лестнице прямо из мастерской. В полдень бухала пушка Петропавловской крепости, птицы слетались на крышу Куинджи едва ли не со всего Петербурга: вороны, воробьи, голуби, галки. Он крошил им французские булки и горстями разбрасывал овёс, которого уходило 30 пудов в месяц. «Они хорошо час свой знают, и все около меня тут ходят, клюют и не боятся», – с гордостью рассказывал Архип Иванович ученикам.

Как-то раз целый день ходил огорчённый: «Сильный дифтерит у голубя – тяжёлый случай!» Птица задыхалась, но художник её прооперировал, вставив трубочку в горло. Голубь ещё долго жил потом в мастерской Архипа Ивановича, как и галка со сломанным крылом, пока её не съела, к великому горю художника, чья-то кошка. В городе шутили, что стоит Архипу Ивановичу узнать, что где-то на краю города лежит больная ворона, помчится через весь Петербург, загонит лихача, чтобы успеть вовремя.

Слуг они с женой никогда не держали, пользуясь разве что услугами дворника, жили скромно, даже аскетично. И очень счастливо. Блюда готовились самые простые. Голые стены, мебель, купленная за 200 рублей на распродаже. Правда, много цветов. Самая дорогая вещь в квартире – фортепиано, на котором играла Вера Леонтьевна. Когда она садилась за него, Архип Иванович брался за скрипку – дуэт их был слышен на улице.

Летом уезжали в Крым, на мысе Кекенеиз они купили около 270 гектаров. Там росли деревья, кизил и дикий виноград. Крутой скалистый обрыв вёл к морю, каменистому пляжу, где лежал в воде большой живописный камень – Узун-таш.

А вот «вилла» была вполне в духе супругов Куинджи – шесть квадратных щитов, в которых были прорезаны дверь и окно. Верхний щит служил крышей, ночью его поднимали на шарнирах, спасаясь от духоты.

Прислуживал супругам старик-татарин. Приносил воду из источника и еду из ближайшей деревеньки: хлеб, сыр, зелень, баранину. Рыбу Куинджи ловил сам. Много рисовал, а утомившись, купался или гулял. Когда наезжали ученики, брался за преподавание. В общем, устроились они с Верой Леонтьевной в этой жизни чудесно.

Посторонний

Осенью семья возвращалась обратно в Петербург. Одним из ближайших друзей Архипа Ивановича стал Дмитрий Иванович Менделеев, помогавший искать новые составы красок. Куинджи, обладая сильным умом, вообще имел склонность к науке, Крамской называл его «глубокомысленным греком». И уж на что Менделеев был великолепным шахматистом, обыгрывая даже родоначальника нашего шахматного искусства Чигорина, но с Архипом Ивановичем справиться не мог. Единственный, кому художник проиграл все партии, был будущий чемпион мира Александр Алёхин.

Ещё одним человеком, с которым сблизился Куинджи, стал Николай Александрович Ярошенко. Талантливый пейзажист в нём боролся с прогрессивным художником, с «мотивами гражданской скорби». Вот названия самых известных его работ: «Заключённый», «Студент», «Курсистка», «Старое и молодое». С Куинджи они сблизились, потому что оба любили природу. Именно Ярошенко открыл для Архипа Ивановича горы, пригласив пожить на Кавказе. Там, у подножий Казбека и Эльбруса, Куинджи создал множество замечательных работ. Они стали бы сенсацией, продолжай он выставляться.

Дружба с Ярошенко значила для Куинджи много. Как-то раз у Репина на маскараде лишь они двое оказались без костюмов. Эти люди не выносили масок. Но в этом сходстве с самого начала таилась и опасность будущего разрыва. Он произошёл, когда обострились споры вокруг Академии, которую Ярошенко ненавидел всеми силами души, полагая, что «дело Товарищества живое, полезное, имеющее несомненную будущность, тогда как Академия художеств в своём настоящем виде – мёртвый и разлагающийся организм». Он не хотел понимать, что есть приёмы, неизбежные в педагогике, есть структура учебного процесса, которую не заменить порывами вдохновения. В ответ на требования Ярошенко порвать с Академией Архип Иванович сказал, что это невозможно, там молодёжь, там его ученики. Ярошенко негодовал и даже, рисуя Иуду, придал ему черты Архипа Ивановича, потом, правда, стёр.

Как-то в гостях у Менделеевых Николай Александрович вдруг вспомнил, что должен пойти на собрание передвижников. Куинджи захотел его сопровождать. Спустя какое-то время Архип Иванович вернулся, потрясённый, несчастный, едва не плача. О том, что произошло, говорили разное. Писательница Ольга Воронова рассказывает, что в Обществе поощрения художеств, где проводилось собрание, Куинджи уже начал снимать шубу, когда услышал: «Да куда же вы, Архип Иванович, разве вы не знаете, что товарищи решили не пускать на свои собрания никого из посторонних?» – «Ну да ведь не меня же!» – спокойно улыбнулся Куинджи.

Ответ был убийственен: «Нет, именно вас решили не пускать!»

Есть и другие версии, но, так или иначе, разрыв был полным.

Учитель

У Куинджи был замечательный педагогический талант.

Каждую пятницу его мастерская в Академии открывалась на четыре часа для всех желающих получить совет профессора Куинджи. Набивалось до 200 человек. По вечерам начиналось веселье. Морской офицер Вагнер, решивший стать художником, играл на балалайке. Имелись ещё мандолина, скрипка, гитара, под которые хором пели. Потом говорили обо всём на свете, прежде всего о живописи, но ещё и о философии, истории и многом другом. Архип Иванович считал, что талант – это замечательно, но художник должен быть ещё и мыслителем, и просто жизнерадостным, влюблённым в жизнь человеком.

В первый год обучения он редко делал замечания, просто наблюдал, осторожно пытаясь понять, к чему лежит душа ученика. Не дай Бог исказить его индивидуальность, навязав свои приёмы и манеру. Сравните работы двух его учеников – первого живописца русской Арктики Александра Борисова и Николая Рериха. Ничего общего, невозможно догадаться, что они вышли из одной мастерской. Лишь изучив человека, Куинджи начинал что-то предлагать. Иногда одного-двух победных мазков мастера было довольно, чтобы картина обрела душу. Но делал он это лишь тогда, когда юноша успевал вдоволь потрудиться, намаяться и был полностью готов к тому, чтобы усвоить урок. А разве не так нас учит Господь? Что легко даётся, то дёшево стоит, не проникает в сердце до сокровенных глубин.

Но на одном методе Куинджи настаивал твёрдо, сам его выстрадав. При написании картины не разрешалось использовать этюды, наброски, сделанные с натуры.

В этом Архип Иванович решительно расходился с реалистами. Он полагал, что лишь то, что по-настоящему запечатлелось в памяти, имеет ценность. Всё остальное может разрушить единство замысла.

Куинджи любил молодёжь, а она его в ответ обожала, распевая: «Наш Куинджи, наш Архип, он за нас совсем охрип!» Куинджи посмеивался. Он был своим ученикам отцом, и не только в том, что касалось учёбы. Любой мог рассчитывать на его помощь за пределами Академии, подчас значительную.

О благотворительности, доброте Архипа Ивановича, который тратил на себя копейки, в Петербурге ходили легенды. Рерих вспоминал: «Помню его, конфузливо дающего деньги, чтобы передать их разным беднякам и старикам. Помню его милое прощающее слово: “Бедные они!”».

Когда один из товарищей юности начал возмущаться, что Куинджи даёт большие деньги кому попало, Архип Иванович встал на дыбы, закричав: «Ты забыл, как сам был в таком же положении, когда мы с тобой питались одним хлебом да огурцами, а если попадалась колбаса, то это был уже праздник?.. Забыл? Стыдился бы говорить так… сердца у тебя нет!»

Отказывал очень редко. Как-то молодой художник попросил денег на прислугу. Куинджи растерялся: «Да зачем она вам, мы с женой обходимся».

Оборвалось его преподавание в Академии внезапно – удар был страшный и незаслуженный. Новый ректор Томишко столкнулся в канцелярии со студентом, который не знал его в лицо и не поклонился. Ректор разозлился, наорал, велел сторожу вытолкать провинившегося из помещения. Учащиеся в ответ объявили «забастовку», требуя от ректора извинений. Всё можно было бы решить миром, но шантаж, отказ учиться возмутили очень многих. Одна из учениц Академии вспоминала, как зашла за советом к Илье Репину: «“Вы не понимаете последствий вашего поступка”, – резко заявил Репин. “Нет, понимаю!” И я с независимым (и, должно быть, глупым) видом направилась к выходу. Только закрыла за собой дверь, как в неё ударился стул, брошенный мне вдогонку Репиным».

Тяжелее всех пришлось Куинджи, любившему молодёжь больше других. Он по собственной воле отправился к ним – бледный, совершенно растерянный. Объяснять, убеждать было бесполезно. Всё, что смог выговорить: «Господа, если вы меня любите, прекратите забастовку, иначе мне будет плохо…»

Некоторые поняли, что достоинство – это, конечно, важно, но любовь значит больше, ради учителя нужно утихомириться. Но большинство было слишком увлечено своим протестом. В результате Архип Иванович, умолявший никого не отчислять, оказался сначала под домашним арестом, а потом услышал приказ президента Академии: подать в отставку в течение 24 часов.

Членом совета Академии его всё же оставили, а позже дали чин действительного статского советника, то есть генеральский. Но всё это не могло смягчить его боли. Попытки сохранить значение Академии художеств для России стоили Куинджи отношений с Товариществом передвижников. Неужели жертва оказалась напрасной?

В этот момент он получил письмо от студентов, полное любви. Подписались сотни человек, не только ученики. Это потрясло художника и произвело новый перелом в его жизни…

За минувшие годы стоимость дома Куинджи выросла в десять раз. Он любил его и не знал, как будет обходиться без своей крыши, найдут ли его птицы в новом жилище. Но решение было принято. Архип Иванович продаёт дом ради того, чтобы отвезти учеников в Европу, познакомить с новейшими достижениями мировой живописи. Академия помогала в этом немногим избранным. С Куинджи поехали 12 человек. Обошлось это в сто тысяч рублей. И было лишь началом. Всё своё состояние мастер решил истратить на создание Общества художников, откуда никого не изгоняют, где ты можешь исповедовать любые взгляды; всё, что требуется от тебя, – любить и трудиться.

А птицы пусть не сразу, но отыскали путь к новому жилищу своего благодетеля – в Биржевом переулке. С тех пор они Архипа Ивановича из вида уже не теряли.

Гефсиманский сад

Архип Иванович этой выставки не только не готовил, но даже не думал её проводить. Всё вышло почти случайно. Однажды к нему зашёл любимый ученик Константин Вроблевский. Сказал: «Извините, что оторвал вас от работы». «А вы почему знаете, что я работал?» – спросил Куинджи.

Разговорились, и Архип Иванович вдруг сам вызвался показать свои работы. Ученик был в панике: вдруг слухи о том, что Куинджи выдохся, верны? Учитель, догадавшись о его мыслях, рассмеялся: «Не бойтесь, это не так плохо, как вы думаете».

Беспокойство, впрочем, оставалось, но, увидев на полотне багровый шар солнца, плывущего перед закатом над морем и степью, Константин застыл, у него перехватило дыхание, в то время как Архип Иванович, наоборот, вздохнул с облегчением, сказав: «Если бы вы начали меня хвалить, это стало бы приговором».

Одно за другим он показывал ученику свои полотна, но уже ближе к утру рассердился, обвинив Вроблевского в том, что тот умеет подъехать, вынудив сделать то, чего не хотел.

Вроблевский, разумеется, молчать не стал, так что Архип Иванович согласился показать работы трём другим ученикам, а после и друзьям, выбрав из сотен работ всего четыре. Писатель Иероним Ясинский вспоминал: «Архип Иванович повернул и придвинул к известной черте на паркете огромный мольберт, прикоснулся к чёрному коленкору, который заволновался и упал наземь… Ещё ничего подобного никогда не создавало искусство. Безукоризненный огненно-розовый свет освещал белые стены хат, а теневые стороны их были погружены в голубой сумрак. Голубая тень легла от дерева на освещённую стену…»

Здесь речь идёт о картине «Вечер в Малороссии». Вторая работа называлась «Днепр». Берег, покрытый полевыми цветами и чертополохом, и река, уходящая в бесконечную даль. У зрителей почему-то глаза оказались на мокром месте, а Дмитрий Иванович Менделеев закашлялся.

«Что это вы так кашляете, Дмитрий Иванович?» – спросил несколько удивлённый художник. «Я уже шестьдесят восемь лет кашляю, – ответил ему старый друг, – это ничего, а вот картину такую вижу в первый раз».

Третья работа посвящена была Северу, на ней можно было увидеть берёзовую рощу. Она был светлой, радостной, совершенно живой.

Но главным полотном на этой маленькой выставке, которая продолжалась несколько дней, стал «Христос в Гефсимании». Что бы ни изображал Куинджи, главным в его картинах был свет, из которого создано мироздание. Но есть ещё свет нетварный, который человек начинает созерцать, просветляясь, пребывая в богообщении. Учение об этом появилось на Святой Горе Афон и через преподобного Сергия и его учеников распространилось на Руси. Свидетельство тому – образ «Преображение Господне» св. Андрея Рублёва.

Кто видел рублёвскую икону, откроет для себя возможный источник вдохновения Архипа Ивановича. А может, он обрёл его в Евангелии, подобно преподобному Григорию Паламе.

Здесь нужно понимать, как рисовали Спасителя в ту эпоху, накануне крушения России. У Николая Ге, на картине «Что есть истина?», Сын Божий измучен и мрачен. «…никто не желал узнать Христа в этом тощем облике с бледным лицом, укоряющим взглядом и особенно с трёпаными волосами», – иронически вспоминал Илья Репин. У Крамского Христос – человек, пытающийся понять, в чём смысл жизни, победить свою земную природу. Художник и сам не вполне понимал, кого нарисовал, вопрошая: «Христос ли это? Или не Христос, т. е. я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей». У Поленова, написавшего «Христос и грешница», мы видим волевого, умного мужчину. По выражению писателя Короленко, это «человек, – именно человек, – сильный, мускулистый, с крепким загаром».

Никто не скажет этого о Христе, написанном Куинджи. Огромен и мрачен пышный сад. Фигуры людей, выступающие из темноты, подобны грешникам в аду, ожидающим сошествия Господа: некие мужи, ребёнок, римские легионеры, Иуда. Господь спокойно, отрешённо стоит у входа, то ли залитый лунным светом, то ли Сам излучающий свет. Ещё немного – и Спаситель мира войдёт в кромешную тьму, но нет никаких сомнений, что свет Его не погаснет. «Какое-то ослепительное, непостижимое видение…» – передаст свои чувства один из первых зрителей картины.

После этой выставки Архип Иванович проживёт ещё девять лет. Почти всё своё состояние: картины, деньги, землю в Крыму, – завещает созданному им обществу художников. Конечно же, позаботился и о жене, но в первом пункте своего завещания написал, что жертвует десять тысяч рублей церкви, где его крестили и венчали.

В народе говорят: «Добрые люди трудно помирают». Умирал Куинджи тяжело, страдал в течение двух месяцев. Болезнь сердца сопровождалась удушьем. Незадолго до конца рассудок начал ему изменять, однажды он даже пытался выброситься в окно, чтобы избавиться от боли. Его успели удержать. Как-то раз Вера Леонтьевна вышла по делам. Никто не ждал, что Архип Иванович сумеет подняться и отправится на её поиски. Открыл входную дверь. Там его увидел фельдшер, попытавшийся вернуть художника в постель. В этот момент, на пороге, и наступила смерть.

Всю дорогу до Смоленского кладбища ученики и друзья несли его гроб на руках. К бесконечной процессии присоединялись всё новые люди, в том числе очень бедно одетые. На вопрос, разве вы знали покойного, один из них ответил: «Как же не знать, нашего-то Архипа Ивановича!» – и объяснил, что не раз получал от него помощь. День был хороший, солнечный – один из тех, что так любил Куинджи.

"Для русской живописи необходимо было появление своего Моне - такого художника, который бы так ясно понял отношения красок, так точно бы вник в оттенки их, так горячо и страстно пожелал бы их передать, что и другие русские художники поверили бы ему, перестали бы относиться к палитре как к какому-то едва ли нужному придатку..."
Александр Бенуа - статья об Архипе Ивановиче Куинджи, 1903

Портрет работы В. М. Васнецова, 1869

Архип Иванович Куинджи родился в 1842 году на окраине Мариуполя в семье грека сапожника. Фамилия Куинджи произошла от прозвища деда, что по-татарски означат “золотых дел мастер”. В 1845 году неожиданно умирает отец, Иван Христофорович, вскоре мать. Трехлетний Архип воспитывается попеременно у брата и сестры умершего Ивана Христофоровича. Архип Иванович начал обучение грамоте у учителя грека, затем в городской школе. В десять лет Куинджи прекращает обучение: его определяют к строительному подрядчику. От строительного подрядчика Куинджи переходит к хлеботорговцу Аморетти комнатным мальчиком.

Страсть к рисованию привела его в Феодосию к И. К. Айвазовскому. По всей видимости, начальные уроки живописной грамоты Куинджи получил не у Айвазовского, а у Фесслера — молодого живописца, работавшего и одновременно учившегося у Айвазовского. Но вскоре Архип Иванович возвращается в Мариуполь, где поступает на работу ретушером в фотографическое ателье своего старшего брата.

В 1866 году Куинджи едет в Петербург поступать в Академию художеств. Он дважды держал экзамены в Академию художеств и оба раза безрезультатно: слабой оказалась художественная подготовка. В 1868 году на академическую выставку Куинджи представил картину “Татарская сакля”, за которую получил звание неклассного художника. В этом же году его приняли вольнослушателем в Академию. В Академии Куинджи подружился с И. Е. Репиным и В. М. Васнецовым, познакомился с И. Н. Крамским, М. М. Антокольским, В. Е. Маковским. Будущие передвижники во многом определили его художественные интересы.

«Осенняя распутица»
1872
Холст, масло 110 x 70

Санкт-Петербург

Куинджи не просто передал осенний холодный день, размытую дорогу с тускло поблескивающими лужами — он ввел в пейзаж одинокую фигуру женщины с ребенком, которая с трудом идет по грязи. В 1890-х годах художник повторил в зеркальном отражении “Осеннюю распутицу”. Картина, названная “Осень. Туман”, осталась незавершенной.

«Осень. Туман»
1899
Бумага на холсте, масло 54,9 x 36,5
Государственный Русский музей
Санкт-Петербург

В 1870 — 1873 годы Куинджи часто посещает остров Валаам. В результате появились картины “Ладожское озеро” (1870) и “На острове Валаам” (1873). В “Ладожском озере” Куинджи преодолел перенапряженность в передаче состояния погоды, свойственную произведениям поздних романтиков. Пейзаж исполнен изящно: тонкие световые оттенки, живописная цельность тонового письма снимают световые контрасты, сообщающие, как правило, драматическое ощущение.

«После грозы»
1879
Холст, масло
Сумский художественный музей

Но наибольший успех на выставке имела картина “Березовая роща”. Работая над этой картиной, Куинджи искал, прежде всего, наиболее выразительную композицию. Передний план погружен в тень — так подчеркивается насыщенность солнцем зеленой поляны. Солнечный день запечатлен в картине чистыми, звучными красками, блеск которых достигнут контрастом, сопоставлением цветов, очищенных до белизны. Необычайную гармонию цвету придает зеленый цвет, проникающий в голубой цвет неба, в белизну березовых стволов, в синеву ручья на ровной поляне. Эффект светоцветового контраста, при котором цвет не обеззвучен, а форсирован, создает впечатление ясности мира. Природа кажется недвижимой, она словно зачарована неведомой силой. Пейзаж устранен от бытовизма, что и сообщает ему некую чистоту.

«Березовая роща 2»

В “Березовой роще” художник созерцает красоту. Поэтому реальные богатства природы, ее многоликие прелести даны общим планом. Изображение обобщено цветом: поляна представлена ровной, как стол, плоскостью, небо — равноокрашенным задником, роща — почти силуэтом, стволы берез на переднем плане кажутся плоскими декорациями. В отсутствии отвлекающих деталей, мелочных частностей рождается цельное впечатление лика природы, совершенной красоты. Природа в “Березовой роще” Куинджи реальна и условна. “Березовая роща” не укладывалась полностью в пластику развитого реализма: мешали элементы декоративности. Вместе с тем картина слабо предвещала и романтические преобразования. Оптимизм картины словно выражал ту жажду “отрадного”, которая через некоторое время была отчетливо сформулирована В. А. Серовым и другими художниками мамонтовского кружка.

В творчестве художника цвет освобождается от темной тональности. В природе Куинджи улавливает тончайшие градации цвета. В живописи же художник свободно варьирует освещенностью, полутонами, яркостью. Он намеренно активизирует, звучно сопоставляет дополнительные цвета. Куинджи постиг в совершенстве тонкое знание гармонии цветов, колорита, тона. Эта его способность в полной мере проявилась в картинах 1879 года и последовавших за ними произведениях.

«После дождя»
1879г.
Холст, масло 102 х 159
Государственная Третьяковская галерея
Москва

В конце 1870-х годов отношения Куинджи с передвижниками резко ухудшились. В марте 1880 года он выходит из Товарищества передвижных художественных выставок.

В 1880 году Куинджи устраивает в Обществе поощрения художеств выставку одной своей картины: “Лунная ночь на Днепре”, выставка эта имела огромный успех.

Архип Куинджи не оставил после себя дневников, мемуаров и писем. Предположительная дата его рождения - 27 января 1841 года. Он родился в Мариуполе, но по некоторым версиям он мог родится также в 1840-м, а может - в 1842 году. Не все однозначно и с фамилией художника. В метрике было записано, что он сын Ивана Христофоровича Еменджи. Но мальчику, предположительно, досталась фамилия деда-ювелира Куюмджи, позже вписанная в неправильной транскрипции.

Отец Куинджи был сапожником. В 1845 году он умер. Вскоре ушла из жизни и мать Архипа. Рано оставшись сиротой, мальчик не смог получить образования. Предположительно до десяти лет он посещал начальную греческую школу, а через год поступил к подрядчику по строительству церкви, затем прислуживал богатому зерноторговцу. Именно в этом возрасте у него проявляется страсть к рисованию. В судьбе Куинджи наметился поворот, когда феодосийский хлеботорговец Дуранте (по другой версии – Аморетти) посоветовал ему ехать учиться в Феодосию к знаменитому маринисту Ивану Айвазовскому. Куинджи направился в Феодосию пешком, пробыл там почти все лето, но великий мастер не оценил талант подростка. Поэтому первые уроки живописи Куинджи получал от родственника Айвазовского - Адольфа Фесслера. Возвратившись в Мариуполь, Куинджи стал работать ретушером у местного фотографа, а затем направился в Одессу. Куинджи с братьями хотел даже открыть собственную студию, но не смог собрать для этого нужных средств. Когда он понял, что терять нечего, а время работает не на него, он решил переехать в столицу – Петербург.

Переезд состоялся то ли в 1860-м, то ли в 1861 году. Куинджи дважды поступал в Академию художеств и дважды проваливался. По одной из версий, благодаря упорству он все же стал вольным слушателем и смог посещать некоторые классы, где познакомился с Ильей Репиным и Виктором Васнецовым. Куинджи не смущали ни скудная еда, ни скромная одежда. У него появились новые друзья и любимое дело. Вечные долги и безденежье не смущали молодого художника. «Если художественное дарование настолько слабо, что его надо ставить под стеклянный колпак, а иначе оно погибнет, то туда ему и дорога!» - говорил он позже.

В 1868 году Куинджи впервые заявил о себе на академической выставке с картиной «Татарская деревня при лунном освещении на южном берегу Крыма». В результате академики признали новичка достойным звания свободного художника. Он был допущен до экзаменов, и ему было разрешено их сдать с отсрочкой и в неполном объеме. Куинджи, имея только незаконченной начальное образование, не был силен в точных науках. Но и это было победой. Хотя позже отсутствие классического образования часто ставилось в вину живописцу, а некоторые критики его упрекали в слабости рисунка, в наивности композиции, в пестроте цвета. Но, может быть, именно это обстоятельство позволило Куинджи сохранить до конца дней самобытность и оригинальность, непосредственность ощущения красоты природы.

На следующую выставку в 1869 году Куинджи представил три пейзажа: «Рыбачья хижина на берегу Азовского моря», «Буря на Черном море» и «Вид Исаакиевского собора при лунном освещении». В них явно ощущалась увлеченность молодого художника стилем и живописной манерой Айвазовского и его стремление овладеть основами академической школы. Куинджи также познакомился с Василием Поленовым и Марком Антокольским.

Вид Исаакиевского собора при лунном освещении

Пытаясь заработать, Куинджи вспомнил свою прежнюю профессию ретушера. Работа занимала все дни, для занятий и встреч с друзьями-единомышленниками у него оставались лишь вечерние часы.

В 1970 году Куинджи сдал четыре основных выпускных экзамена в Академии художеств. Уже тогда Куинджи привлекал внимание своих товарищей неординарностью мышления и глубиной высказываний об искусстве, об общественных проблемах, но и ему не удалось избежать воздействия идей, актуальных в среде его друзей-художников. Подтверждением этому стало создание в 1870 году пейзажа «Осенняя распутица». Картина была выставлена на первой выставке Товарищества художников-передвижников и сразу обратила на себя внимание. Эта, казалось бы, выдержанная в законах пейзажного жанра работа, повествовашая об унылой жизни русской деревни, была наполнена той же болью, которая пронизывала лучшие произведения передвижников, посвященные крестьянской теме. По раскисшей под дождем дороге медленно двигалась телега, а по тропинке, ведущей к виднеющимся вдали убогим избам, с трудом брела женщина с ребенком. Картина была исполнена глубокого сострадания и грусти.

Осенняя распутица

Куинджи начал ощущать гармонию неярких красок северного ландшафта и на время всецело отдался новым впечатлениям. Источником вдохновения для живописца стал остров Валаам, расположенный на Ладожском озере. Там он нашел сюжеты своих будущих пейзажей - огромное, как море, озеро с прозрачной водой, гранитные валуны, отполированные дождем и ветром, темные могучие ели и сосны, тонкие светящиеся стволы берез, небо, затянутое тучами, сквозь которые иногда проглядывало бледное северное солнце. Лето 1870 года Куинджи провел на Валааме, много и увлеченно работая с натуры. В это время он создал десятки этюдов и рисунков.

Возвратившись в Петербург, Куинджи написал два пейзажа в 1873 году - «Ладожское озеро» и «На острове Валааме». В это время интерес к творчеству Куинджи возник не только у художников, но и у публики.

«Ладожское озеро» при сравнительно небольших размерах смотрелось как монументальное эпическое полотно. Холст делился на две неравные части, контрастно противопоставленные друг другу. Зрители видели освещенный солнцем, усеянный камнями берег, прозрачная гладь воды и высокое светлое, с клубящимися облаками небо сосуществовали в пейзаже в неустойчивом равновесии. Легко написанный кусок голубого неба, теплый охристый тон берега снимали напряжение. В северной природе царили гармония и покой. Художник с увлечением нарисовал каждый камешек на берегу озера, добиваясь иллюзии просвечивающего сквозь толщу воды дна. Этот эффект он считал своей находкой и гордился им.

На острове Валаам

В пейзаже «На острове Валааме» драматическая трактовка природы, лишь намеченная в «Ладожском озере», усиливалась. Увеличивалось и эмоциональное воздействие образа на зрителя. Одухотворенный образ сурового северного пейзажа, воплощенный художником в картине, соединял в себе черты идеала и натуры. Над пустынным северным островом нависло тяжелое грозовое небо. Два тонких дерева с обломанными ветвями - сосна и береза‚ - освещенные резким светом, казались особенно одинокими и хрупкими на фоне темного цельного пятна леса. Замедленный ритм изображения, бережное отношение к деталям, выверенность всех элементов композиции способствовали созданию идеального образа природы Русского Севера, суровой и величественной, драматичной и одухотворенной. Картина «На острове Валааме» стала первым произведением Куинджи, купленным Павлом Третьяковым для его Галереи. Картина «Снег» была удостоена бронзовой медали на международной выставке в Лондоне. С этого момента Куинджи занял заметное место в ряду передовых художников своего времени.

Шишкин И.И., Брюллов П.А., Куинджи А.И., Волков Е.Е., Бакст Л.С., Вилье М.Я. (и др., групповой портрет русских художников)

В 1873 году после большого успеха валаамских пейзажей Куинджи отправился в свою первую заграничную поездку. Его путь лежал через Германию, в Мюнхене и Берлине его ожидала встреча с превосходными собраниями старых мастеров. Затем художник остановился в Париже, побывал в Лондоне, Базеле и Вене. После ознакомления с произведениями зарубежных художников Куинджи счел, что русская живопись стоит много выше прославленных, но бессодержательных образцов парижского Салона.

Возвратившись из заграничного путешествия в 1874 году, Куинджи приступил к работе над новым пейзажем «Забытая деревня», который стал естественным следствием тесного общения Куинджи с передвижниками. Выставил его художник на третьей выставке Товарищества. Картина была будто бы намеренно лишена радующих глаз деталей. В ней все было уныло, безотрадно и тускло. Серое, без единого просвета, скучное небо, плоская коричневая земля, силуэты убогих деревенских изб, едва заметные на фоне неба, сливались с землей. Деревня как будто вымерла, лишь дымок, вьющийся из трубы, говорил о том, что она обитаема. «Забытая деревня» - это была картина народной жизни, показанная через восприятие природы.

Забытая деревня

К четвертой передвижной выставке в 1875 году Куинджи подготовил три произведения: «Чумацкий тракт в Мариуполе», «Степь» и «Степь весной». Художник обратился к южному пейзажу, но «Чумацкий тракт в Мариуполе» продолжал линию «Забытой деревни». Работая над пейзажем, живописец, прежде всего, стремился выразить свою гражданскую позицию. Острые общественные проблемы заставляли Куинджи отказаться от поэтизации действительности. Художник снова обратился к вытянутому по горизонтали формату холста, создающему ощущение протяженности. Осенняя степь, плоская и ровная до самого низкого горизонта, была заполнена обозами чумаков. Мелкий сеющий дождь размывал очертания предметов, и повозки на заднем плане сливались в единый поток. Люди понуро сидели на возах или брели, утопая в грязи, с трудом тянули повозки волы, выла собака. У зрителей эта картина вызывала чувство безнадежной тоски. Цветовое решение утрачивало монотонность и строилось на тончайших отношениях холодных сиреневатых, сероватых оттенках облаков, сгущающихся до лиловых пятен повозок, и теплых желтовато-розоватых тонов, в которых было написано небо у горизонта. В картине присутствовал характерный для Куинджи прием - некоторая обобщенность формы, переход от скульптурной светотеневой лепки объема к пятну. У некоторых художников эти новые качества вызвали недоумение и послужили причиной для обвинения живописца в том, что он не завершает свои холсты.

Чумацкий тракт в Мариуполе

После «Чумацкого тракта в Мариуполе» художник словно начал новую страницу своей творческой жизни: отныне он писал пейзажи, в которых создавал идеальные образы, полные гармонии и красоты. Появление на передвижной выставке картин «Степь» и «Степь весной», совершенно лишенных пессимистической окраски‚ полных света и воздуха, было воспринято зрителями восторженно. Со «Степи весной» начался блистательный путь Куинджи-поэта, влюбленного в красоту мира.

Степь. Нива

Ладога встретила чету сильным штормом. Пароход долго не мог причалить к берегу Валаамской обители, палуба захлестывалась пятиметровыми волнами. Экипаж всю ночь сражался со стихией, а к рассвету судно наскочило на скалу, и дальше пассажиры боролись за жизнь в спущенных на воду шлюпках. Лодка Архипа и Веры Куинджи чудом проскочила в тихую Никоновскую бухту. Из Валаамского монастыря Куинджи вернулся обновленным с новыми идеями и грандиозными замыслами.

Позже Куинджи вновь отправился за границу, в Париж. Импрессионисты внимания Куинджи не привлекли. Он изучал картины художников Барбизонской школы. Суждения Куинджи о французской живописи были довольно резкими.

В 1876 году Куинджи показал на пятой передвижной выставке картину, буквально ошеломившую всех - это «Украинская ночь». На фоне ночного безмолвия дремали освещенные лунным светом белые украинские хаты, два пирамидальных тополя и тихая медленная река. Мир, полный неги, красоты и покоя. «Украинская ночь» стала началом зрелости мастера. Определился и творческий метод художника. Он отказался от выписанности, детализации, обобщал предмет, делая главным в композиции цветовое пятно. Построение картины было выдержано в неторопливом, плавном ритме переходящих друг в друга колористических плоскостей. Передний план был прописан почти эскизно, широкими мазками глубокого синего цвета. С приглушенным тоном синих и коричневатых оттенков эффектно контрастировали блистающая под светом луны изумрудная дорожка и холодноватая желтизна стен хаток.

Украинская ночь

В русском искусстве появился удивительно самобытный художник. «Украинская ночь» демонстрировалась на Всемирной выставке в Париже в 1878 году. Наряду с ней были показаны «Степь», «Забытая деревня», «На острове Валааме», но критики заметили только «Украинскую ночь». Профессор Академии художеств Павел Чистяков возмутился дерзостью художника, который «нарушил все законы живописи». Третьяков выразил свое недоумение нежеланием покупать новую картину. Репин объяснил такую реакцию пренебрежением Куинджи традициями, согласно которым пейзаж мог только обрамлять исторический или социальный сюжет, нести в себе черты драмы или комедии. Куинджи, всегда внимательный к критике, на этот раз мнение общественности проигнорировал – он, наконец, нашел дорогу, по которой был готов пройти в одиночку.

К несчастью, уже спустя короткое время краски «Украинской ночи» начали катастрофически темнеть, холст жухнуть. В «Украинской ночи» выявились основные элементы стилистики Куинджи: стремление к декоративности цвета, построение композиции посредством ритмического чередования обобщенных пятен, уплощение объема предметов, сочетание романтической трактовки образа природы с убедительно жизненными деталями. Художника привлекали свет полной луны и пылающие огнем пурпурные закаты.

В 1878 году на шестой передвижной выставке Куинджи представил два пейзажа - «Закат солнца в лесу» («Сумерки в лесу») и «Вечер». «Закат солнца в лесу» (или «Щель», как прозвали картину критики) вновь вызвал бурю откликов. Пейзаж нельзя было назвать удачей. Куинджи тесно заполнял пространство вытянутыми вверх стволами деревьев с обрезанными верхушками. Стволы были освещены розовым светом заходящего солнца, которое врывалось в пейзаж сквозь просвет между деревьями. В этом пейзаже было что-то салонно-красивое и театральное. Не был принят художниками и «Вечер». Для «Вечера» Куинджи вновь прибег к национальному украинскому мотиву: белая мазанка с соломенной крышей, утопающая в буйной кудрявой зелени деревьев. Стены хаты были залиты солнечным светом, который окрашивал их в яркий розово-малиновый цвет. Куинджи сознательно форсировал цветовую гамму, делая ее почти фантастической. Для него натурные наблюдения служили лишь отправной точкой для создания идеального образа. Современники еще не могли до конца осознать значение его новаций.

Каково бы ни было отношение к Куинджи художников, слава его росла от выставки к выставке, становясь поистине всенародной. Перед картинами мастера толпился народ, его произведения ждали, надеясь увидеть в них каждый раз что-то новое и необычное. На седьмую передвижную выставку 1879 года художник должен был представить три картины, и выставку не открывали, так как Куинджи не успевал к сроку. Художники нервничали, но магическое воздействие имени Куинджи на зрителей было так велико, что открытие состоялось на неделю позже намеченного срока. Наконец, художник представил на суд зрителей три больших полотна: «Север», «После дождя» и «Березовую рощу».

Север

В «Севере» Куинджи вновь обратился к северной русской природе. Картина была написана почти эскизно, широкими, свободно лежащими на поверхности холста мазками. В вертикальной композиции холста большую часть занимало изображение высокого светлого неба, написанного динамичными густыми мазками. Передний план картины представляла скалистая гора, на которой росла одинокая сосна, - был написан художником так же эскизно и широко. Напротив, открывающаяся как бы сверху равнина с извилистой лентой реки была погружена в тень и проработана более тщательно и обобщенно. «Север» логически завершал трилогию, начатую художником еще в 1870 году. Суровая северная природа больше не вдохновляла Куинджи. Теперь он искал в натуре яркие краски, напряженные контрасты света и тени, необычные эффекты освещения.

После дождя

Второй пейзаж «После дождя» можно назвать одной из удач художника. По сути дела в пейзаже были только две большие цветовые массы - написанное в сложнейших сочетаниях коричневых, синих, зеленоватых оттенков грозовое небо и переливающийся яркой зеленью луг. Несколько мелких деталей - дома, пасущаяся корова, деревья – были сосредоточены в центре холста и служили лишь оживляющим композицию стаффажем. В построении пространства большую роль играл свет: темный на переднем плане луг постепенно светлел и как бы на самой высокой ноте сталкивался на горизонте с темным небом, которое, наоборот, высветлялось к переднему плану.

Березовая роща

Самым большим успехом на выставке пользовалась «Березовая роща». Рядом с ней все остальные картины казались тусклыми и темными, настолько ярок и насыщен был солнечный свет. Газеты заполнились хвалебными статьями. В одном из журналов появилась карикатура, на которой Куинджи изображался в момент работы над «Березовой рощей»: в одной руке у него были кисти, а в другой - электрическая лампочка вместо палитры, солнце растирало краски, а месяц выдавливал их из тюбиков.

«Березовая роща» – идеал природы. В пейзаже не было отвлекающих внимание деталей, поляна выглядела плоским зеленым пятном, стволы берез с обрезанными кронами смотрелись условными декорациями, небо и густые кроны деревьев заднего плана - гладкоокрашенным театральным фоном. Солнце стало в картине главным действующим лицом. Оно окрашивало в чистые, звучные тона детали, уплощало объемы, подчеркивало лучезарную ясность и чистоту мира. В картине в полной мере выявлялись возможности Куинджи-колориста. Ограниченная палитра «Березовой рощи» была заполнена тончайшими оттенками зеленого, красного, желтого, по-разному звучащими на свету и в тени. Художник обладал необычайно острой восприимчивостью к цветовой гармонии. В целом Куинджи стремился к декоративному звучанию цвета в пейзаже.

Это непривычное еще для русской живописи качество сразу же было отмечено критиками, воспринявшими его вначале как творческий недочет. Сосредоточивая внимание на проблемах колорита, Куинджи жертвовал иллюзией объема предметов. Для его современников такая интерпретация натурного мотива казалась неприемлемой, некоторые обвиняли Куинджи в невежестве и профессиональной несостоятельности. Первым среди критиков был пейзажист Михаил Константинович Клодт. Именно из-за него произошла ссора Куинджи с Товариществом, закончившаяся выходом художника из объединения передвижников. К тому же Куинджи заметно утратил интерес к идеям передвижников. Стремясь создать идеальный образ природы, художник обращался к новым пластическим средствам выражения: его занимала проблема формы.

Летом и осенью 1880 года Куинджи работал над новой картиной. По Петербургу разнеслись слухи о феерической красоте «Лунной ночи на Днепре», картине, которая стала самой известной работой Куинджи и, может быть, самым громким явлением в русской художественной жизни конца ХIХ века. С раннего утра до позднего вечера от Невского проспекта к зданию Общества поощрения художников тянулись бесконечные толпы людей. Там демонстрировалась новая чудо-картина Куинджи. «Лунная ночь на Днепре» висела на стене одна. Куинджи велел задрапировать окна в зале и осветить картину сфокусированным на ней лучом электрического света. Посетители входили в полутемный зал и, завороженные, останавливались перед холодным сиянием лунного света, который был так силен, что некоторые зрители пытались заглянуть за картину в поисках лампочки.

Лунная ночь на Днепре

Сверкающий серебристо-зеленоватый диск луны торжественно сиял, заливая таинственным фосфоресцирующим светом погруженную в ночной сон землю. Гладким зеркалом отражал свет воды Днепра, выхватывались из бархатистой синевы ночи стены украинских хат, прихотливым изысканным орнаментом были нарисованы облака в бездонной глубине неба. Это величественное, торжественное зрелище погружало в раздумье о вечности и непреходящей красоте мира. Добиваясь нужного эффекта, Куинджи применил сложный живописный прием. Для углубления пространства художник теплый красноватый тон земли противопоставлял холодным серебристо-зеленым оттенкам. Мелкие темные мазки в освещенных местах создавали ощущение вибрации света. Передний план был прописан эскизно, небо же было проработано многочисленными лессировками и становилось композиционным центром картины. Картину «Лунная ночью на Днепре» купил великий князь Константин Константинович и, отправляясь в кругосветное путешествие, пожелал взять ее с собой на корабль. Влажный, пропитанный солью морской воздух, безусловно, отрицательно повлиял на состояние красок. Пейзаж стал необратимо темнеть.

Тем временем критика признала за художником безоговорочную победу. Творчеством художника восторгались Тургенев и Достоевский. Федор Михайлович называл полотна Куинджи «застывшей молитвой». Друзья рассыпались в поздравлениях. Коллекционеры осаждали мастерскую художника, многие были готовы купить еще ненаписанные картины. В салонах стали появляться копии картин знаменитого пейзажиста, некоторые из которых выдавались за подлинники. У Куинджи появились подражатели.

Д.И.Менделеев и А.И.Куинджи за шахматами, 1907 год.

В 1881 году Куинджи выставил в том же помещении и при таком же освещении новый вариант «Березовой рощи», написанный для уральского горнозаводчика П.П.Демидова. Сделка расстроилась, и картину купил за баснословную сумму миллионер Ф.А.Терещенко. Пейзаж был продан за семь тысяч рублей. Это в десять раз больше тех сумм, которые платили за портреты Крамскому, за пейзажи Шишкину. «Березовая роща» пользовалась у публики не меньшим успехом, чем «Лунная ночь на Днепре». Пространство нового варианта «Березовой рощи» было густо заполнено вертикально вытянутыми стволами деревьев, которые в центре расступались, образуя треугольник, уводящий взгляд в глубину. В сравнении с первым вариантом картины, здесь все детали были выписаны более тщательно. Куинджи, обращаясь к любимому мотиву, пробовал, экспериментировал, думал над различными способами выражения.

Днепр утром

Пейзаж «Днепр утром» был написан в иной живописной манере. Здесь не было яркого источника света. Куинджи писал величественную реку в спокойных серо-голубоватых тонах. Окрашенный оттенками голубого и фиолетового цвета воздух размывал четкие очертания берегов, степи.

В 1882 году Куинджи выполнил несколько вариантов «Лунной ночи на Днепре», написал близкую к ней «Лунную ночь на Дону», создал пейзаж «Радуга», напоминающий картину «После дождя». Но ни одно из этих произведений не пользовалось такой популярностью, которая выпала на долю знаменитых пейзажей 1881 года. Художник, встав перед нелегкой проблемой - продолжать бесчисленные повторения уже найденной схемы или искать новые пути, предпочел закрыть двери мастерской почти на тринадцать лет. «Художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, голос есть; как только голос спадает, надо уходить», - объяснял он свое нежелание участвовать в экспозициях. Но Куинджи и дня не проводил, не взявшись за карандаш или кисть, он много работал, но никого не пускал в мастерскую и никому не показывал свои этюды. Зрители их смогли увидеть лишь после смерти художника. Всего осталось около пятисот этюдов. Живописец часто переписывал свои работы, возвращаясь к ним на протяжении десятка лет. Одновременно с постоянными творческими занятиями Куинджи проявлял свои практические способности. Он стал владельцем нескольких доходных домов в Петербурге, купил участок земли в Крыму. Куинджи, став миллионером, продолжал жить крайне скромно, но тратил большие суммы на поощрение бедных молодых живописцев, никому не отказывал в помощи.

В свободное время он с Верой Елевфериевной посещал театры и музыкальные вечера, заходил на чай к старым знакомым. Художник еще ближе сошелся с Дмитрием Менделеевым и его коллегой физиком Федором Петрушевским – живописец пытался осознать свое творчество, постичь природу света и цвета не только на практике. Кроме того, Куинджи заинтересовался городским пейзажем, но не локальным и замкнутым, его влекли освещенные панорамы. Увлеченный новой идеей, он стал искать подходящую площадку для рисования. Ей стала крыша старого доходного дома на Десятой линии Васильевского острова, откуда разворачивался захватывающий вид на Исаакиевский и Смольный соборы, открывался взору Финский залив. В конце 1880-х годов Куинджи выкупил все здание, ужасно запущенное и требующее основательного ремонта.

Художник сам взялся за хозяйство, сконструировал систему отопления, сам менял двери и замки, участвовал в отделке. Приведенные в порядок квартиры он сдал друзьям и знакомым, оставил себе одну квартиру для проживания и оборудовал там мастерскую. Жили Куинджи, как обычно, скромно, из мебели купили только самое необходимое и простое, и обходились без прислуги. Зато на крыше для всех обитателей дома художник разбил прекрасный сад. Куда со всего города слетались птицы, которых Куинджи кормил, рисовал и даже лечил. Карикатурист Павел Щербов однажды даже изобразил художника ставящим вороне клизму. Репин рассказывал, как Архип Иванович сделал трахеотомию задыхающемуся голубю, сам Куинджи очень гордился операцией, в ходе которой спас бескрылую бабочку.

Куинджи не только сам обслуживал себя и семью, но и в остальном был очень аскетичен. Он носил старую, но добротную одежду, путешествовал в вагонах третьего класса, останавливался в самых недорогих гостиницах, часто ночевал в палатках или шалашах. Семья Куинджи очень любила путешествовать. Летом супруги неизменно ездили в Крым, на Украину, посещали Кавказ, путешествовали по древним городам на Волге.

Архип Иванович в мастерской, 1896 год.

Начиная с 1888 года, Куинджи обратился к образам величественных горных вершин Кавказа - Эльбрусу и Казбеку. На Кавказ Куинджи впервые попал по приглашению Н.А.Ярошенко, но затем ездил туда вплоть до 1909 года. Количество кавказских этюдов было огромно. Примечательно, что многие этюды Куинджи писал в мастерской по памяти. Художника привлекала снежная вершина горы, то ослепительно белая, то ярко-малиновая в лучах заходящего солнца, то холодно-голубоватая вечером.

Дарьяльское ущелье. Лунная ночь

Цветник. Кавказ

Около 1890 года художник обратился к зимним этюдам - «Пятна лунного света в лесу. Зима», «Зима. Пятна света на крышах хат», «Солнечные пятна на инее» смотрелись превосходными образцами использования художником возможностей непосредственной работы на натуре. С их помощью Куинджи пришел к обобщению образа зимнего пейзажа.

Лунное пятно в зимнем лесу

Солнечные пятна на инее

Пейзажи Куинджи 1890-х годов утратили пластическую ясность и гармонию, свойственные его произведениям конца 1870-х годов. Они стали более индивидуальными по настроению, отражая чувства, которые испытывал сам художник. Природа представлялась Куинджи столь грандиозной, что человек казался в ней чем-то мелким и жалким. Куинджи вводил в картины тревожные, беспокойные сочетания фиолетовых, синих, красновато-коричневатых оттенков. Тема бренности земной жизни и вечной красоты, величия природы, появившаяся в творчестве ряда художников конца ХIХ века, звучала и в работах Куинджи.

Не смотря на уединение в мастерской, Куинджи, тем не менее, живо интересовался художественной жизнью Петербурга и Москвы. Он бывал на выставках, продолжал общение с передвижниками. Куинджи считал, что если передвижники войдут в число преподавателей высшей художественной школы России, они смогут завоевать умы молодежи и оказать воздействие на будущее русского искусства. Когда в 1888 году в Академии художеств разразился громкий коррупционный скандал, встал вопрос о реформировании заведения, поиске нового руководства и преподавателей. Судьбу Академии определил сам Александр III. «Выгнать всех, передвижников позвать» - распорядился император.

Куинджи в 1889 году принял предложение руководства Академии художеств возглавить мастерскую пейзажной живописи. Избрание Куинджи профессором послужило причиной окончательного разрыва художника с передвижниками.

В преподавательской деятельности Куинджи проявилось все своеобразие личности мастера. Он не давил на учеников авторитетом прославленного пейзажиста, уважал их индивидуальность. Из его мастерской вышли известные впоследствии пейзажисты Н.К.Рерих и А.А.Рылов, В.Г.Пурвит и Ф.Э.Рушиц, К.Ф.Богаевский и А.А.Борисов. Любовь Куинджи к ученикам можно сравнить лишь с любовью отца к детям, и они отвечали учителю не менее пылкими чувствами.

Работа в мастерской Куинджи шла без особой системы, но логика обучения была продумана очень тщательно. Куинджи считал, что для начинающего художника самым главным является вдумчивая, длительная работа на натуре, умение видеть природу и честно передавать увиденное. Поэтому он требовал, чтобы ученики на каждое занятие приносили этюды, которые они все вместе обсуждали. В его мастерской будущие художники копировали пейзажи художников Барбизонской школы, писали натюрморты с натуры, академические постановки. Куинджи придавал большое значение живописи на пленэре, но считал, что картина должна создаваться по памяти. Большое внимание уделял Куинджи приобретению учениками навыков в правильном использовании цветовых гармоний, мастер много говорил о композиции, о перспективе, о построении пространства в пейзаже.

В 1895 году в Академии художеств с большим успехом прошла выставка мастерской Куинджи. Мастер смог воспитать из разных по способностям, возрасту, образованию, происхождению людей группу единомышленников. Их произведения выделялись на академическом фоне зрелостью, живописным мастерством, знанием законов композиции. И в этом была огромная заслуга Куинджи. К сожалению, после конфликта студентов и профессуры, Куинджи был вынужден оставить Академию. 15 февраля 1897 года Куинджи подал президенту Академии художеств прошение об отставке. Студенты, оскорбленные грубым поведением ректора, решили объявить забастовку. Куинджи встал на защиту учеников, за что и был отстранен от преподавания. Руководителем пейзажной мастерской стал А.А.Киселев. Ученики Куинджи решили оставить Академию, но он убедил всех завершить обучение. В результате ученическая выставка пейзажистов стала триумфом Куинджи-педагога. Летом Куинджи вывозил своих учеников в свое крымское имение, а в апреле 1898 года повез всех своих воспитанников за границу на собственные средства. Он был убежден, что именно так должен расходовать свой капитал. Деньги шли на поощрение молодых талантов.

На этом завершилась недолгая деятельность Куинджи на педагогическом поприще, но своих учеников он не оставлял без помощи и поддержки до конца жизни. «Кругом такая нищета, что не знаешь, кто сыт, кто нет… Ведь они сидят, пишут, ведь только мы знаем, как это трудно. Картины совсем мало кому нужны, а их мало кто знает…» - говорил Куинджи. Когда друзья однажды упрекнули Куинджи, что он зря тратит деньги, он ответил: «А вы забыли, как сами были в таком положении?».

А.И.Куинджи с группой своих учеников, 1896 год.

В 1901 году, впервые после двадцатилетнего затворничества, Куинджи решил показать свои работы избранным зрителям. Среди них были ученики, старый друг художника Д.И.Менделеев, пейзажист А.А.Киселев, архитектор Н.В.Султанов и журналисты. Куинджи выставил в мастерской четыре картины: «Вечер на Украине», «Христос в Гефсиманском саду», «Днепр», новый вариант «Березовой рощи». Первые зрители стояли у холстов пораженные. Такая реакция была для Куинджи самой желанной. Он открыл двери мастерской, и в дом художника хлынул поток – друзья, журналисты и простые люди. На Куинджи лавиной обрушились новые статьи, но на этот раз критики рассыпались в комплиментах, об увиденном рассказывали, как о чуде. Живописец позже рассказывал: «Пережил такое, чего не хочу переживать до смерти. Как будто на кресте распят был».

Христос в Гефсиманском саду

Все чаще и чаще в его творчестве появлялись работы глубокого драматического начала, точно передающие душевное состояние художника. Не случайным представляется обращение Куинджи к жанровой картине, драматическому евангельскому сюжету. «Христос в Гефсиманском саду» - произведение‚ в котором отчетливо прозвучала тема одиночества, обреченности человека, вступившего в конфликт с обществом. Сюжет картины решался художником пейзажными средствами. Композиция произведения, драматургия темы разрабатывались достаточно прямолинейно: одинокая фигура Христа, залитая лунным светом, была расположена в центре, преследователи Христа были изображены в тени. Усиливая трагический накал сцены, художник резко сталкивал дополнительные цвета: задний план был написан в холодных сине-зеленых тонах, передний - в теплых коричнево-красноватых. В фигуре Христа краски вдруг загорались голубыми, желтоватыми, розоватыми оттенками. Столкновение добра и зла художник передал, противопоставляя свет и тень.

Обращение мастера к тематической картине – эпизод в его творческой биографии. Художник мог в пейзаже выразить самые разнообразные чувства. Но все же главные замыслы Куинджи в работе над пейзажем сводились к передаче величия и вечной красоты природы. Художник искал в окружающем его мире явления, которые поражали бы зрителя. Этим объясняется особое пристрастие Куинджи к изображению закатов. «Красный закат» был написан художником в сложнейших градациях красного цвета - от коричневато-бурых тонов земли переднего плана до полыхающих оттенков розового, малинового, фиолетового в небе. В «Закате в степи на берегу моря Куинджи заставлял звучать мощный цветовой аккорд, состоящий из бледных оттенков желтого, голубоватого, розоватого через желтые, красные, синие, фиолетовые тона неба, переходящие в насыщенные зеленые, бурые, коричневатые краски земли. «Закаты» Куинджи многозначны: они то отражают элегическую грусть созерцателя при виде угасающего светила, то бурны и экспрессивны.

Закат в степи на берегу моря

После дождя. Радуга

Отстранившись от преподавания в Академии художеств, Куинджи до конца жизни оставался членом ее совета. Он активно вмешивался во все текущие дела, отстаивая свои взгляды с резкостью и нетерпимостью по отношению к противникам. Его темпераментные выпады на собраниях совета привели к ссорам со многими друзьями. Куинджи продолжал всячески помогать молодым художникам. В 1904 году он выделил на поощрение талантливой молодежи фонд в сто тысяч рублей, который предназначался для ежегодной выплаты премий ученикам Академии художеств. Так появился конкурс имени Архипа Ивановича Куинджи. Первая конкурсная весенняя выставка открылась в 1905 году. Но она не могла служить тем идеям, которые вынашивал Куинджи. Он мечтал об объединении, где все художники были бы равны и могли творить свободно, без оглядки на вкусы заказчиков. В 1908 году ряд живописцев - участников академических выставок - решили создать новое общество, в которое Куинджи предложил вложить свой миллионный капитал. В него вошли Н.К.Рерих, А.А.Рылов, А.А.Борисов, Н.П.Химона, В.И.Зарубин, В.Е.Маковский, В.А.Беклемишев‚ А.В.Щусев и другие художники. Таким образом, ядро будущего объединения составляли ученики Куинджи. Собственно, это был своего рода «профсоюз» художников, который должен был оказывать материальную и моральную поддержку нуждающимся, организовывать выставки, строить выставочные помещения. К 1910 году в Обществе состоял сто один человек. К сожалению, за годы своего существования объединение так и не превратилось в сплоченную организацию. Мечте Куинджи о творческом единении художников, о слиянии всех в одну семью не суждено было осуществиться.

В 1909 году у Куинджи начала развиваться тяжелая сердечная болезнь.

Одна из последних фотографий Куинджи.

В период улучшения весной 1910 года Куинджи отправился в свое крымское имение, но в дороге он почувствовал себя настолько плохо, что вынужден был остановиться в Ялте. У него началось воспаление легких, его мучили изнурительные приступы удушья. В угрожающем для жизни состоянии Куинджи перевезли в Петербург. Страдания художника были невыносимы. Рерих, Зарубин, Рылов дежурили возле учителя, сменяя друг друга. 11 июля 1910 года Архип Куинджи скончался. Квартира его поразила всех своей скромностью, зато количество этюдов, хранившихся в мастерской, было огромно. По завещанию Куинджи весь его капитал и все художественное наследие были переданы обществу, носившему имя художника.

День прощания с Архипом Куинджи.

Архип Куинджи был похоронен в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры.

Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта www.art-assorty.ru
Текст статьи Марины Ярдаевой

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости , не могут оставлять комментарии к данной публикации.

Можно посмотреть пейзажи одного из самых ярких отечественных художников XIX века. Готовьтесь к выставке и читайте материал искусствоведа Инны Пуликовой о пяти картинах, которые определили творческий путь Куинджи.

«Осенняя распутица», 1870–1872

Архип Куинджи родился в Мариуполе в небогатой семье грека-сапожника. Точный год рождения неизвестен: в разных документах Куинджи были указаны разные даты - от 1840 до 1843 года. Он рано осиротел, и его воспитывали родственники по отцовской линии. Куинджи с детства увлекался рисованием, и однажды его рисунки заметил хлеботорговец, у которого работал Архип. Он предложил юному художнику отправиться в Феодосию к Ивану Айвазовскому и снабдил его рекомендательным письмом. Однако известный живописец мальчика в ученики не взял.

Проработав некоторое время ретушером в фотомастерских разных городов, Куинджи переехал в Петербург. Исследователи расходятся во мнении, был ли он официальным студентом Академии художеств , однако подтверждают, что в 1868 году Куинджи представлял свои работы на академической выставке. Тогда совет Академии признал его достойным звания свободного художника, а два года спустя - внеклассного художника.

В конце 1860-х он познакомился с передвижниками и написал ряд работ под влиянием их идеи об изображении действительности такой, какая она есть. Жанровый пейзаж «Осенняя распутица», написанный в тот период, принес ему звание классного художника.

«На острове Валааме», 1873

В начале 1870-х многих художников привлекал своей суровой и прекрасной природой остров Валаам на Ладожском озере. Побывал там и Куинджи - романтические виды Русского Севера появились в его картинах «Ладожское озеро» и «Валаам». В это время он совсем отошел от классических традиций и подражания античности, идеализации образа натуры. В определенной степени этому способствовал рост популярности естественных наук и научного подхода к изучению природы в России того времени. В 1873 году Куинджи работал над картиной «На острове Валааме», слухи о которой до ее завершения стали распространяться среди петербургских художников.

Илья Репин писал Павлу Третьякову о еще не законченной работе Куинджи: «…всем она ужасно нравится, и еще не дальше как сегодня заходил ко мне Крамской – он от нее в восторге» . Вполне возможно, что именно после одобрительных отзывов многих художников Павел Третьяков поручил своему брату Сергею, приехавшему в Петербург, приобрести картину «На острове Валааме». Она стала первым произведением Куинджи в собрании будущей Третьяковской галереи . Эта картина, представленная на академической выставке, была явно сильнее работ других художников, и известность Куинджи выросла в разы.

Даже Федор Достоевский в журнале «Гражданин» назвал «На острове Валааме» национальным пейзажем.

«Украинская ночь», 1876

Собрание Государственной Третьяковской галереи

В 1876 году V выставка передвижников прошла в неотапливаемой Академии наук: набирающих популярность конкурентов-передвижников Академия художеств не допустила в свои залы, и посетители рассматривали картины, не снимая шапок и калош. На этой выставке Куинджи представил картину «Украинская ночь», буквально ошеломившую публику, художников и критиков. Пейзаж поразил зрителей тем, как на фоне глубокой синей ночной тьмы изображен яркий лунный свет на белых стенах изб-мазанок.

В отзывах о пейзаже даже прозвучал специальный термин - «куинджевское пятно». Критики отмечали «новость и невиданной силы эффект… В иллюзии лунного света Куинджи пошел дальше всех, даже Айвазовского» . Газета «Русские ведомости» писала, что у картины постоянно стоит толпа, чьим восторгам нет конца. Один из самых влиятельных художественных критиков того времени Владимир Стасов оценил значение этой работы так: «Если бы он [Куинджи] написал только свой «Вид Финляндии», «Забытую деревню», «Степь», «Чумацкий тракт», - он был бы только хороший пейзажист, каких можно указать еще несколько». Но именно после «Украинской ночи», по словам Стасова, он «пошел по своей собственной, крайне оригинальной дороге» .

«Березовая роща», 1879

Собрание Государственной Третьяковской галереи

Работы Архипа Куинджи продолжали вызывать восхищение у посетителей его выставок. Они спорили о законах оптики, лунном свете, пытались понять, как создается удивительное свечение на его картинах. Успех художника признала и Академия художеств, но звание академика ему так и не присудила, ограничившись званием художника 1-й степени. В 1878 году Куинджи вместе с женой Верой отправился в Париж на Всемирную выставку, где в разделе русского искусства представил несколько пейзажей. Французская пресса не обошла их вниманием - критик Эдмон Дюранти, защищавший импрессионистов, писал: «Куинджи, бесспорно, самый любопытный, самый интересный между молодыми русскими живописцами. Оригинальная национальность чувствуется у него еще более, чем у других» .

Работы Куинджи высоко ценили коллеги. В 1879 году открытие VII выставки передвижников специально задержали на неделю, чтобы художник успел завершить три большие картины, обещанные организаторам.

Одна из этих картин - «Березовая роща» - дала возможность оценить нового Куинджи, мастерски работавшего с цветом в духе импрессионистов и постимпрессионистов. Это отметил и Александр Бенуа , назвав Куинджи «русским Моне».

«Лунная ночь на Днепре», 1880

Собрание Государственного Русского музея

Картина «Лунная ночь на Днепре» была написана Архипом Куинджи в то время, когда он окончательно вышел из Товарищества передвижных выставок: необходимость вписываться в определенную программу этого объединения сковывала художника. Картины Куинджи были необыкновенно популярны. Так, например, «Лунную ночь на Днепре», завораживавшую зрителей серебристым лунным сиянием, автор показывал зимой 1881 года всем желающим прямо в своей мастерской, открывая ее на два часа по воскресеньям. Затем для картины - случай небывалый в России - была организована выставка в зале Общества поощрения художеств, где экспонировалось только это полотно.

Художник Яков Минченков вспоминал: «…выставочный зал не вмещал публики, образовалась очередь, и экипажи посетителей тянулись по всей Морской улице». Картину приобрел великий князь Константин Николаевич, который взял «Лунную ночь…» - несмотря на уговоры Тургенева - с собой в кругосветное путешествие. Это не пошло на пользу картине - ее краски стали темнеть.

В поиске новых эффектных цветовых решений Куинджи экспериментировал с красками, различными пигментами, изучал влияние света на материалы. Его эксперименты, вызывавшие большой интерес коллег, впрочем, не были поддержаны другими художниками, которые опасались (и справедливо) недолговечности новых комбинаций красок.

В 1882 году, на вершине успеха и популярности, Архип Куинджи прекратил официальную работу художника, перестал выставляться. Все произведения, созданные в оставшиеся годы (около 500 картин), стали известны только после его смерти. Куинджи был финансово независим, его картины продавались, что позволило ему купить в Крыму имение Сара-Кикенеиз в 245 десятин. Он путешествовал по Кавказу, преподавал и принимал участие в сложном процессе обновления Академии художеств.

Последняя выставка работ Куинджи состоялась в 1901 году. После смерти художника в 1910 году, согласно завещанию, в котором он позаботился обо всех близких ему людях, его капитал (453 300 рублей) и все художественное наследие, оцененное в полмиллиона рублей, были переданы Обществу имени А.И. Куинджи.

Жизнь Архипа Ивановича Куинджи полна загадок и белых пятен. Никаких письменных свидетельств о ней художник не оставил - ни писем, ни записок, ни дневников. Исследователи сходятся на том, что у вообще были проблемы с грамотностью - он с трудом писал (буквы, не картины!) и не любил этого делать. Впрочем, отсутствие «автографов» - в случае с большими мастерами - беда невеликая; в руки искусствоведов, как правило, попадает немало текстов мемуарного и эпистолярного характера, созданных современниками - недостатка в тех, кто хочет «отметиться» своим знакомством с гениями, обычно не бывает. Но не с Куинджи. Его жизнь более или менее прозрачна лишь в «общественной» своей части - были периоды, когда художник довольно живо занимался художественной и педагогической деятельностью, эти периоды прокомментированы в литературе достаточно хорошо. Но живописец был непростым человеком и часто сознательно скрывался с освещенной «сцены» - эти годы реконструировать затруднительно.
Особенно много вопросов вызывают детство и молодость живописца. Достоверно известно, что он родился в татарском предместье Мариуполя в семье грека-сапожника, которого звали Иван Христофорович. Скорее всего, это случилось в 1842 году (плюс-минус год). С фамилией тоже не все ясно. В метрике Куинджи был назван Еменджи (с турецкого - «трудовой человек»). В переписи 1857 года он значится как Куинджи, а в виде на жительство, выданном в 1870 году - как «мещанин из привилегированных греков Куюнджи». В последних двух вариантах (с турецкого - «золотых дет мастер») звучит память о деде-ювелире. Любопытно, что старший брат художника вообще русифицировал эту фамилию и стал называться Спиридоном Золотаревым.
Куинджи в возрасте трех лет потерял отца, а следом за ним - и мать. Воспитывался у родственников. Те пытались дать ему хоть какое-то систематическое образование, но безуспешно - тому не способствовали ни материальное положение, ни собственные наклонности мальчика. Его интересовало только рисование. Он мечтал стать художником. Судьба не торопилась исполнить эту мечту, еще долго «бросая» юношу по разным жизненным углам. Куинджи перепробовал немало профессий, прежде чем сделал реальные шаги в мир большой живописи.
Первый такой шаг приходится на середину 1850-х годов, когда подросток, увлеченный толками о великом певце моря Айвазовском, отправился к нему в Феодосию. Увы, мастер доверил неофиту лишь растирать краски и красить заборы. Впрочем, есть сведения, что именно тогда Куинджи получил несколько серьезных уроков у ученика Айвазовского, довольно известного живописца А. Фесслера. Но, по большому счету, делать ему в Феодосии было нечего, и он вернулся в Мариуполь. Потом, судя по всему, жил в Одессе.
В Петербурге снедаемый любовью к искусству молодой человек появился, скорее всего, в первой половине 1860-х годов. Он дважды поступал в Академию художеств, и всякий раз безрезультатно - его художественная подготовка оставляла желать лучшего. Но энергия Куинджи была велика, и в конце концов, он добился успеха - в 1868 году Академия художеств присвоила ему звание «свободного художника» за картину «Татарская деревня при лунном освещении на южном берегу Крыма». Тогда же он получил право посещать занятия в Академии в качестве вольнослушателя.
В следующее пятнадцатилетие своей жизни Куинджи все время находится на виду - свидетельств о нем этого времени мы находим множество. В Академии он близко сошелся с Репиным и В. Васнецовым. Чутко прислушивался к новаторским речам Крамского о необходимости «нового искусства». Большинство его картин 1870-х годов показывает последовательное движение живописца к передвижничеству - вполне логично, что в 1875 году он стал членом Товарищества передвижных художественных выставок. Но ненадолго - в 1880 году, после серии триумфов, связанных с показом, в частности, работ «Украинская ночь» и «Березовая роща», он официально вышел из ТПХВ. Рамки «социального» искусства стесняли Куинджи, его влекли новые задачи и новые пути. Ему хотелось не «критиковать», а «изображать» и «поражать». Далее последовал шаг, показавшийся современникам и вовсе странным. С 1882 года - после буквально ошарашивших зрителей и никогда доселе не практиковавшихся выставок одной картины, которые устроил Куинджи, - он вообще перестал экспонировать свои новые картины, и этого правила придерживался до конца своей жизни, изменив ему лишь единожды - в начале 1900-х годов. То есть вся его новаторская работа последних тридцати лет жизни была скрыта от посторонних глаз.
В 1880-е годы Куинджи уже мог себе позволить такое. Он был богатым человеком, картины его ценились очень высоко, к тому же он довольно активно «занимался» недвижимостью, к концу этого десятилетия став владельцем трех петербургских домов на Васильевском острове.
Впрочем, богатство не испортило его характера. Семья Куинджи жила очень скромно, обходясь даже без прислуги. В личной жизни художнику вообще повезло. В 1874 году он женился на обрусевшей гречанке Вере Елевфериевне Кетчерджи (в «русском» варианте - Вере Леонтьевне Шаповаловой), которую знал и любил чуть ли не с детства. Дочь «достаточного» предпринимателя, она отказывала всем претендентам на ее руку и получила от отца разрешение выйти замуж за Куинджи, только когда тот разбогател. У них не было детей, но было то, что встречается редко - полное взаимопонимание. Они любили дуэтом исполнять музыкальные произведения: Вера Леонтьевна при этом играла на рояле, а Архип Иванович - на скрипке. Жили тихо и родственно - жена Куинджи все заботы о нем (вплоть до содержания в чистоте его палитры и кистей) взяла на себя.
О самом Куинджи ходили легенды. Много говорили о его любви к «братьям меньшим», о том, что будто бы он умел разговаривать с птицами. На крыше одного из своих домов художник разбил сад, в который слетались его пернатые друзья чуть ли не со всего Петербурга. Он кормил и лечил их. И не только их. Куинджи мог страшно расстроиться от того, что подклеенное им крыло у бабочки так и не «заработало».
Художник был потрясающе бескорыстен, всегда с готовностью бросался помогать каждому нуждающемуся и страждущему. Его благотворительные акции начала 1900-х годов изумляли современников. Тогда он подарил Академии художеств 100000 рублей, которые пошли на учреждение 24 ежегодных премий, присуждавшихся молодым живописцам. А в 1909 году отдал 150000 рублей и свое крымское имение новому независимому объединению художников - его стали называть Обществом имени А. И. Куинджи.
И собственные «дети», пусть и неродные, у Куинджи в конце концов появились. В 1892 году он (одновременно с Васнецовым, Поленовым, Шишкиным, Репиным) был утвержден в звании профессора обновленной Академии художеств, в реформировании которой принимал активное участие. Трехлетнее (с 1894 по 1897 год) руководство пейзажной мастерской стало необычайно плодотворным. Во многом благодаря стараниям Куинджи в русском искусстве громко заявили о себе такие художники, как Богаевский, Рерих, Рылов. Но и когда (по недоразумению) Куинджи пришлось оставить Академию, теплое сотрудничество наставника и учеников продолжалось - семья Куинджи была для них абсолютно родной. В конце жизни художник тяже то болел. Утомленное сердце отказывалось служить. Поздней весной 1910 года Куинджи привезли из Крыма в безнадежном состоянии. 11 июля того же года (24 июля по новому стилю) он скончался в своей петербургской квартире - буквально на руках учеников, которых успел созвать из разных уголков необъятной страны. Похоронили Куинджи на Смоленском кладбище (спустя сорок два года, в 1952 году, прах художника перенесли в Александро-Невскую лавру, в Некрополь мастеров искусств).