Уна о нил и сэлинджер. Отзывы на книгу "Уна & Сэлинджер" Фредерик Бегбедер. Это не вымысел

Фредерик Бегбедер

Уна & Сэлинджер

С такой же гордостью, с какой моя кошка Кокошка приносит мне на подушку растерзанного, окровавленного, но еще живого воробья, я кладу эту книгу вместе с моим заскорузлым сердцем к ногам мадам Лары Мишели

Are you going to Scarborough fair?

(War bellows blazing in scarlet battalions)

Parsley, sage, rosemary and thyme

(Generals order their soldiers to kill)

(And to fight for a cause they’ve long ago forgotten)

She once was a true love of mine.

Неизвестный йоркширский бард, XVI век

(заключенные в скобки антимилитаристские строчки добавлены Полом Саймоном в 1966 году)

Copyright © Editions Grasset & Fasquelle, 2014

© Н. Хотинская, перевод, 2015

© Издание на русском языке, ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Это не вымысел

Когда Диане Вриланд задавали вопрос, сколько в ее самых необычайных воспоминаниях фактов, а сколько вымысла, она отвечала: «It’s faction».

Эта книга – чистый faction. Все в ней точно соответствует действительности: персонажи реальны, места существуют (или существовали), факты подлинны, а даты можно проверить по биографиям и учебникам истории. Все остальное вымышлено, и я прошу детей, внуков и правнуков моих героев великодушно простить меня за кощунственное вторжение.

В Соединенных Штатах для подобных романов Труменом Капоте был придуман ярлык: «non-fiction novel». В интервью Джорджу Плимптону в «Нью-Йорк таймс» 16 января 1966 года он определил свой замысел как «повествование, в котором автор использует все приемы художественной литературы, при этом по возможности придерживаясь фактов». На французский это следовало бы перевести как «невымышленный роман». Ужас!

Я предпочитаю «faction», ведь это слово существует и в нашем языке. Оно содержит намек – забавный в наше мирное время – на то, что автор этого повествования мог бы быть кем-то вроде солдата в дозоре или вождя опасного мятежа.

Персонажи этой книги прожили жизни, полные тайн, – что дает простор авторской фантазии. Однако я торжественно заявляю: будь эта история неправдой, я был бы глубоко разочарован.

Весной тысяча девятьсот восьмидесятого года завсегдатаи парка Пали в Нью-Йорке стали свидетелями довольно необычной сцены. У ограды припарковался длинный черный лимузин; было около трех часов пополудни. Шофер распахнул дверцу перед пассажиркой лет шестидесяти, в белом костюме и темных очках. Она медленно вышла из машины, постояла немного, нервно теребя жемчуга на шее, словно молилась, перебирая четки, и направилась в левый угол парка. Неспешно приблизившись к скрытому зарослями водопаду, дама достала из сумочки несколько осколков фарфора. Затем она повела себя более чем странно: опустилась на колени и принялась лихорадочно рыть землю наманикюренными ногтями. Прохожий, поедая хот-дог, мимоходом удивился, зачем эта бродяжка роется в клумбе, а не ищет чем поживиться в мусорном контейнере, расположенном в противоположном конце сквера. В тот момент он не обратил особого внимания, но ему показалось, что она закопала в ямку осколки фарфора и руками утрамбовала сверху холмик, стоя под кустами на четвереньках, как ребенок в песочнице. Обедающие под открытым небом от изумления перестали жевать, когда дама, явно не из простых, поднялась, отряхнула перепачканные землей руки и с достоинством села в свой «кадиллак». Несмотря на темные очки, на лице ее можно было прочесть удовлетворение от хорошо сделанной работы. Она выглядела чудачкой, каких можно встретить порой на улицах Нью-Йорка, особенно с тех пор, как стали общедоступны барбитураты. Шофер захлопнул дверцу, обошел машину, сел за руль, и длинный лимузин бесшумно заскользил к Пятой авеню.

Джерри, введение

Мне хочется рассказать историю. Смогу ли я когда-нибудь рассказать что-нибудь иное, кроме моей собственной истории?

Пьер Дрие Ла Рошель. Гражданское состояние, 1921

В начале 2010-х годов я заметил, что не вижу больше моих ровесников. Я был окружен людьми на двадцать-тридцать лет меня моложе. Моя девушка родилась в год, когда я в первый раз женился. Куда же делось мое поколение? Сверстники исчезали постепенно: большинство было слишком занято работой и детьми; настал день, когда они просто перестали выходить из своих офисов или домов. У меня так часто менялся адрес и телефон, что старые друзья не могли больше со мной связаться; некоторые из них, случалось, умирали; я невольно думал, что эти две трагедии, не иначе, связаны между собой (без меня жизнь останавливается). Отсутствие ровесников в моем окружении имело, возможно, и другую причину: я избегал своего отражения. Сорокалетние женщины пугали меня неврозами, идентичными моим: тут и ревность к молодости, и очерствение сердца, и неразрешимые физические комплексы, и страх, что их больше никто не захочет, если вообще еще хотят. Мужчины же моих лет мусолили воспоминания о былых загулах, пили, ели, толстели и лысели, непрерывно жалуясь кто на жену, кто на одиночество. «Земную жизнь пройдя до половины», люди говорили только о деньгах – особенно писатели.

Я стал самым настоящим геронтофобом. Я изобрел новый вид апартеида: мне было хорошо только с теми, кому я годился в отцы. Общество юнцов обязывало к усилиям по части гардероба, заставляло пересмотреть свою речь и культурный багаж: оно пробуждало меня, воодушевляло, возвращало мне улыбку. Здороваясь, я должен был скользнуть ладонью по ладоням моих юных собеседников, потом, сжав кулак, стукнуть им об их кулаки, после чего ударить себя в левую сторону груди. Простое рукопожатие выдало бы разницу поколений. Приходилось также избегать шуток моего времени: боже упаси, например, сказать, что я умею грести, как Жерар д’Абовиль («Это еще кто?»). Встречая одноклассников, я их не узнавал и, вежливо улыбаясь, поспешно обращался в бегство: мои ровесники решительно были слишком стары для меня. Я как мог избегал обедов с супружескими парами. Светские обязанности страшили меня, особенно сборища сорокалетних в квартирах серо-бурого цвета с ароматизированными свечами. Своим знакомым я не мог простить именно этого: они меня знали. Знали, кто я, а мне это не нравилось. В сорок пять лет я хотел вновь обрести чистоту. Посещал только новенькие бары для отвязной детворы, блестящие чистым пластиком ночные клубы с туалетами без всяких воспоминаний, модные рестораны, о существовании которых мои былые дружки узнавали только через пару-тройку лет, листая «Мадам Фигаро». Мне случалось иногда подцепить девушку, которая вскоре с умилением сообщала мне, что мы с ее матерью отплясывали на одних вечеринках. Единственная уступка старости: я не писал в «Твиттере». Не видел интереса посылать фразы незнакомым людям, когда можно собрать их в книгах.

Признаю, что, отказываясь общаться с ровесниками, я отказывался стареть. Я забыл, что молодиться и быть молодым – не одно и то же. В каждой морщинке на лице ближнего своего видишь собственную смерть в действии. Я искренне полагал, что, якшаясь только с юнцами, знающими скорее о Роберте Паттинсоне, чем о Роберте Редфорде, проживу дольше. Какой-то расизм по отношению к самому себе. Можно играть в Дориана Грея, не пряча на чердаке пагубного портрета: достаточно отрастить бороду, чтобы не видеть больше своего истинного лица в зеркале; бывать время от времени диск-жокеем со своими старыми сорокапятками; носить достаточно широкие футболки, чтобы не было видно растущего животика; не надевать очки для чтения (как будто, если читать книгу, держа ее на вытянутых руках, помолодеешь); снова взять в руки теннисную ракетку и надеть спортивный костюм American Apparel цвета антрацит с белой каймой, позировать для фото в витринах магазинов Kooples , танцевать с серфингистками-малолетками в Blue Cargo на пляже Ильбарриц и каждый день маяться похмельем.

За что мы любим обаятельного бородатого француза, автора романов« 99 франков» и «Любовь живет три года» Фредерика Бегбедера, так это за элегантный, слегка циничный романтизм. О чем бы ни писал анфан террибль современной французской литературы, он пишет о любви и, конечно, о себе любимом. О поисках настоящих чувств в компании насквозь фальшивой парижской богемы(«Каникулы в коме»); о нечаянно нагрянувшей — в заснеженной Москве(«Идеаль»); о любви мимолетной(«Романтический эгоист»).

Наш любитель русской водки, борща, «луны, и бус, и всех молодых соседок» начал писать в 9 лет, а к 35 годам за скандальный и самый известный его роман« 99 франков» был даже с грохотом выгнан из компании Young and Rubicam, поскольку очень жестко, местами гротескно обличал всю подноготную рекламного бизнеса.

Про его бурные, страстные романы с моделями, актрисами и проходящими мимо красотками знали всегда абсолютно всё и абсолютно все. Но сегодня, как признается Фредерик, единственной настоящей любовью, музой и абсолютным идолом стала дочь Хлоя. Он считает ее настоящим другом до конца своей жизни, которая любит его просто так и ни за что.

На этот раз месье Бегбедер рассуждает о любви возвышенной, а потому всегда мучительной — в новом романе« Уна & Сэлинджер».

Герои этой книги — реальные люди: 21-летний начинающий писатель Джерри Сэлинджер знакомится в одном из модных клубов Нью-Йорка начала 1940-х годов с 15-летней Уной О’Нил, дочерью известного драматурга, и влюбляется в нее. Отношения молодых людей продлились недолго, через несколько месяцев японцы напали на Пёрл-Харбор и Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую. Сэлинджер отправился воевать в Европу, а Уна решила попытать счастья на кинопробах к фильму Чарли Чаплина. Она получила главную роль — в жизни великого комика, став его женой. А Сэлинджер честно воевал, потом пробивался сквозь журнальные публикации в большую литературу и, наконец, создал свою главную вещь — «Над пропастью во ржи».

Сам Фредерик Бегбедер так рассказывает о новом романе: «Эта книга — чистый „вымысел“. Все в ней точно соответствует действительности: персонажи реальны, места существуют(или существовали), факты подлинны, а даты можно проверить по биографиям и учебникам истории. Все остальное вымышлено, и я прошу детей, внуков и правнуков моих героев великодушно простить меня за кощунственное вторжение… Персонажи этой книги прожили жизни, полные тайн, — что дает простор авторской фантазии. Однако я торжественно заявляю: будь эта история неправдой, я был бы глубоко разочарован».

Отрывок из книги« Уна & Сэлинджер»:

« Уроженец Нового Орлеана, молоденький блондинчик с высоким, пронзительным голосом, непрестанно улыбался, сопровождая трио наследниц: Глорию Вандербильт, Уну О’Нил и Кэрол Маркус, — то были первые „it-girls“ в истории западного мира, скрытые за дымовой завесой. Днем он рассылал тексты в газеты, которые их пока не печатали. А ночью, протерев свои круглые очки платочком из черного шелка, вновь водружал их на нос, а шелковый квадратик возвращал в левый наружный карман белого пиджака, аккуратно расправив четыре треугольничка, направленные вершинами в потолок, точно стрелы, целящиеся в воздушные шарики над головой. Он полагал, что, для того, чтобы сойти за умного, надо быть хорошо одетым, и в его случае это было верно. Ему исполнилось шестнадцать лет, звали его Трумен Капоте, а сцена происходила по адресу: Восточная третья, угол Пятьдесят третьей улицы.

— Крошки мои, вы мои лебеди.

— Почему это ты называешь нас лебедями? — спросила Глория, выпустив клуб дыма ему в лицо.

— Ну так, во-первых, вы такие беленькие, — отвечал Капоте, едва сдерживая кашель, — потом, вы так изящно двигаетесь, у вас длинные грациозные шейки…

— И острые оранжевые клювы, а?

— Да, у тебя, Глория, очень острый клювик, ты доказываешь нам это каждый вечер. Но он скорее красный, если по нему размазано, как и по твоим передним зубкам, содержимое тюбика губной помады.

— Но где же наши крылья? — спросила Уна.

Глаза Трумена Капоте(голубые) были устремлены только на официанта, молодого антильца с неправильным прикусом, смахивавшего на Янника Ноа задолго до рождения Янника Ноа.

— Будьте любезны, молодой человек, принесите нам, пожалуйста, четыре мартини с водкой — так я буду уверен, что скоро увижу вас снова.

Трумен улыбнулся самой красивой из трех своих спутниц.

— Пока вы спали, Уна, darling, я подрезал вам крылья, — ответил он ей, — чтобы не дать вам улететь далеко от меня. Вы у меня в плену на ближайшее десятилетие. Не волнуйтесь, годы пройдут быстро».

Уна & Сэлинджер Фредерик Бегбедер

(Пока оценок нет)

Название: Уна & Сэлинджер

О книге «Уна & Сэлинджер» Фредерик Бегбедер

Творчество французского писателя Фредерика Бегбедера у читателя вызывает очень неоднозначные оценки. Кто-то называет его почти безумцем, так как в его романах много места занимает тема наркотиков и секса, кто-то просто из-за его острого языка и любви к провокациям называет скандально популярным писателем. Тем не менее его книги пользуются успехом.

Но вот появился новый труд Фредерика Бегбедера по названием «Уна & Сэлинджер». Это произведение совершенно ничем не похоже на предыдущие работы автора. Он создал не очередной скандальны опус, а настоящую романтическую историю двух известных людей. Это история любви длиной в жизнь, хотя они и были знакомы всего несколько месяцев.

Сам Фредерик Бегбедер упоминает о своеобразном стиле написания романа. Здесь в качестве героев использованы образы настоящих людей, живущих в те времена. И в свое время эти люди были знамениты на весь мир. Но параллельно автор использует уже и свой вымысел. Тем не менее история любви Уны и Сэлинджера получилась очень трогательной, немного грустной, но все же оставляющая в сердце уверенность в бессмертии любви.

Роман «Уна & Сэлинджер» рассказывает о любви Уны О’Нил, которая является дочерью знаменитого драматурга Нобелевского лауреата. Ей 15 лет. Джерри Сэленджеру 21 год и он будущий знаменитый культовый писатель Америки. Молодые люди познакомились в Нью-Йорке перед началом Второй Мировой войны. Молодые люди провели всего несколько месяцев вместе, когда началась война. Сэлинджер уезжает в Европу воевать, а Уна тем временем проходит кинопробы у самого Чарли Чаплина. А потом, не смотря на большую разницу в возрасте, становится женой знаменитого актера и матерью его восьмерых детей.

Сэлинджер же после войны становится всемирно известным писателем, но быть вместе уже было не суждено. Хотя они и любили друг друга всегда.

Фредерик Бегбедер при написании романа знал только о том, что Сэлинджер был влюблен в жену Чарли Чаплина. И это был достоверный факт. Остальное он написал от себя – их переписку (на самом деле она действительно существует, но автору ее никто не дал), их беседы и разговоры. Также писатель очень натурально описал боевые действия в Европе и участие в них главного героя. Сэлинджер пережил послевоенную депрессию, из которой он тяжело выбирался. И может в этом и есть причина закрытия от общества и скрытный образ жизни писателя на протяжении всей его жизни.

Роман Фредерика Бегбедера «Уна & Сэлинджер» отчасти можно считать биографичным. В нем присутствуют невымышленные герои и многое в романе действительно происходило когда-то в прошлом. И все же книга – это история о вечной любви. Читателю есть над чем задуматься. К тому же произведение написано очень красиво.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Уна & Сэлинджер» Фредерик Бегбедер в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Скачать бесплатно книгу «Уна & Сэлинджер» Фредерик Бегбедер

(Фрагмент)


В формате fb2 : Скачать
В формате rtf : Скачать
В формате epub : Скачать
В формате txt :

8 отзывов

Оценил книгу

Бегбедер с первых же строк романа заявляет, что Сэлинджер - его любимый писатель, то ли таким образом объясняя причину своего интереса к известному автору, то ли оправдываясь за весь тот шлак, которым он обдал читателя в последующие несколько сотен страниц. В принципе, общая фабула произведения проста и банальна: объектом его наблюдения становятся недолгие отношения между Джеромом Сэлинджером и Уной О"Нил, дочкой драматурга Юджина О"Нила и впоследствии женой Чарли Чаплина.

Повествование начинается с того, как Бегбедер, воодушевившись идеей написания книги о Сэлинджере, отправляется в город Корниш, где живет писатель (тут, я думаю, очевидно, кого из этих двух персон можно охарактеризовать данным словом), с целью задать ряд интересующих его вопросов (на тот момент автор "Над пропастью во ржи" еще был жив). Но подъехав уже к самому дому, Бегбедера в последний момент охватывает страх и он упускает возможность пообщаться с Джеромом, чем, возможно, на пару лет продлил жизнь последнего.

Не имея возможности получить доступ хоть к какому-то первоисточнику отношений Сэлинджера и Уны, Бегбедер признает, что описанная история и диалоги в ней его вольная интерпретация. Он пытается представить и спародировать, как бы говорили герои его произведения, но на протяжении всей книги не покидает чувство, что в каждом эпизоде, где Джером и Уна остаются вдвоем, рядом сидит Бегбедер и руками шевеля губы влюбленных, озвучивает за них весь диалог. Сэлинджер, говорящий словами Бегбедера, я вам скажу, выглядит уже не такой привлекательной личностью.

Судьбу самого Сэлинджера, как писателя, он пытается выразить одной простой цепочкой: "влюбленность в Уну - уход на войну - ужасы войны и неспособность прижиться в мирное время выливается в "Над пропастью во ржи" - дальнейшее затворничество". То есть Фредерик просто собрал четыре известных факта о Сэлинджере: Уна, война, Ловец и затворничество, и объединил их одной идеей, подменив весь творческой путь писателя своим однобоким суждением. При этом за весь роман он ни разу не упомянул о "Саге о Глассах", которая по мнению большинства поклонников писателя, все же является более знаковым произведением. Это навевает на мысли, что сам Фред прочитал у Сэлинджера только одну книгу. И, пожалуй, именно неглубокое и несколько примитивное понимание "своего любимого автора" портит впечатление об этом романе больше, чем даже выдуманные истории отношений Сэлинджеры и Уны.

Оценил книгу

Есть книги, которые вызывают неоднозначные чувства вплоть до самой последней странички. Пока не прочитаете последнее слово, не сможете сказать, понравилось ли вам произведение. А есть книги, которые вызывают восторг уже с первых страниц и это чувство не покидает вас на протяжении всего времени. Так вот новую книгу Бегедера я смело отношу ко второй категории. Она замечательная, элегантная, местами ироничная и бесконечно трогательная.

В основе сюжета лежат реальные события. Несколько лет назад эти люди действительно ходили по нашей грешной земле и хранили в своих воспоминаниях невероятную историю любви. Любви сказочной, трогательной и, увы, несчастной. Речь идет об отношениях Уны О`Нил и Джерри Сэлинджера.

Итак, если вы:
1. Романтически настроенная леди;
2. Любите Бегбедера;
3. Любите Сэлинджера;
4. Любите Чаплина и вам интересна его личная жизнь;
5. Вы любите. И это, пожалуй, самый важный пункт.

То вам стоит взять эту книгу в руки и прочесть ее.

В этом романе не только Уна и Джерри. Межу ними удачно вписался и сам Фредерик, который лавирует между строчками и является, как будто бы, неотъемлемой частью истории. Но он не перетягивает одеяло на себя, а прекрасно дополняет историю своими эмоциями и мыслями.

Книга станет для вас источником хорошей музыки, романтического настроения и умеренной дозой французского обаяния.

Надо накапливать воспоминания, чтобы было чем занять свое одиночество

Оценил книгу

Фредерик Бегбедер - примечательная фигура в литературной среде современности. Он не просто популярный писатель, он скандально популярный. Острый на язык, активный левацкий социалист, провокатор и нигилист. После успеха романов «99 франков» и «Любовь живет три года», Бегбедер нацелился на лавры романиста-биографа.

«Уна и Сэлинджер» это биографический роман о взаимоотношениях Уны О’Нилл, дочери Нобелевского лауреате Юджина О’Нилла, и всемирно известного культового писателя Джерома Сэлинджера. Они познакомились в начале сороковых годов. Он - никому неизвестный начинающий писатель и она – шестнадцатилетняя светская львица, юная наследница, красавица и самая популярная дебютантка Нью-Йорка. Шумная компания, река алкогольных коктейлей, откровенные наряды и фривольные разговоры сделали свое дело. Уна навсегда поселилась в сердце Сэлинджера. Он пронесет эту любовь через все военные годы, через годы своего затворничества в лесах Новой Англии, через всю оставшуюся жизнь. Для Уны он лишь просто человек из толпы поклонников. Но, все-таки, она его любила…. Даже не смотря на то, что вышла замуж за вдвое старше себя Чарли Чаплина и родила ему восьмерых детей.

Фредерик Бегбедер за неимением достоверных источников, лишь зная сам факт влюбленности Сэлинджера в Уну, многое «досочинил». Он прописал все диалоги, которые могли бы между ними состояться, сочинил переписку (которая действительно существует в семейных архивах, и в которой отказали Бегбедеру), изобразил участия будущего американского прозаика во Второй мировой войне так достоверно и реально, что создается впечатление, что это полноценная документалистика. На самом деле, это книга с реально когда-то существовавшими героями, но с вымышленными жизненными историями. В ткань повествования врываются мысли самого Бегбедера, его критика и замечания как событий тех дней (войны, политики, расовой дискриминации) так и современности (беженцы, опять же политика, современное искусство и тд.). В этом весь Бегбедер. Ему всегда есть, что сказать.

Эта книга не только о романе Уны и Сэлинджера. Она – зеркало всей эпохи, в котором отражается повседневная жизнь американской «золотой молодежи» для которых контрастом служат сцены из театра военных действий в Европе и их восприятие американцами. Фредерик Бегбедер, вооружившись проверенными историческими источниками, очень достоверно и ярко изобразил пребывание Сэлинджера на войне, его послевоенную депрессию и «синдром ветерана», а также приоткрыл свое виденье причин самоизоляции самого скрытного писателя Америки. Может, это просто еще одна версия? А может, хоть тут Бегбедер сказал правду? В любом случае книга стоит того, чтобы ее прочитать. Пусть это будет еще она версия биографии Сэлинджера, рассказанная Бегбедером.

Оценил книгу

Не захотел Московский книжный клуб читать со мной свежий роман Бегбедера, а зря. Я прочла, в целом осталась довольна, избавившись от предубеждения против модного французского автора. Не скажу, что пущусь теперь читать все его романы только из принадлежности их к французской культуре, но убедилась: умеет и может.

Фредерик не вводит никого в заблуждение, с самого начала устанавливая рамки достоверности происходящего в романе. Мне, любительнице Сэлинджера, интересно было узнать об отношениях Уны и Джерри не только как о факте из биографии классика. Мне, как любительнице истории, интересно было узнать подробнее об американских войсках, в которых сражался Джерри, в Европе, в годы Второй мировой. Чтение "Уны и Сэлинджера" вызывало непритворные эмоции: отчаяние, грусть, сострадание - когда читала Бегбедера о войне; улыбку, грусть светлую, романтическое настроение - когда читала Бегбедера о любви будущего всемирно известного писателя и несостоявшейся актрисы, будущей многодетной матери, супруги Чарли Чаплина. О последнем, кстати, - тоже очень интересно.

Мне было приятно читать этот текст, мне нравилась конструкция романа. Мне кажется, что схвачен образ Сэлинджера, что выдвинутые Бегбедером предположения относительно Сэлинджера могут быть верными. Мне не нравится отношение к женщинам, как к маленьким девочкам, какое есть у автора и его героев: "ангел", "грудки", "зубки" - вот это все. В книге очень много личного, очень много самого Бегбедера, но это не успело надоесть настолько, чтоб я намного снизила оценку. Читатель узнает даже о том, что Бегбедер сам влюблен и скоро женится на девушке, которая моложе его не на один десяток лет. Но, как бы читатель не относился к возрастным мезальянсам, влюбленность автора, кажется, сообщает приятное настроение и его литературному детищу.

Фредерик Бегбедер

Уна & Сэлинджер

С такой же гордостью, с какой моя кошка Кокошка приносит мне на подушку растерзанного, окровавленного, но еще живого воробья, я кладу эту книгу вместе с моим заскорузлым сердцем к ногам мадам Лары Мишели

Are you going to Scarborough fair?
(War bellows blazing in scarlet battalions)
Parsley, sage, rosemary and thyme
(Generals order their soldiers to kill)
Remember me to one who lives there
(And to fight for a cause they’ve long ago forgotten)
She once was a true love of mine.

Неизвестный йоркширский бард, XVI век (заключенные в скобки антимилитаристские строчки добавлены Полом Саймоном в 1966 году)

Copyright © Éditions Grasset & Fasquelle, 2014

© Н. Хотинская, перевод, 2015

© Издание на русском языке, ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Когда Диане Вриланд задавали вопрос, сколько в ее самых необычайных воспоминаниях фактов, а сколько вымысла, она отвечала: «It’s faction».

Эта книга – чистый faction. Все в ней точно соответствует действительности: персонажи реальны, места существуют (или существовали), факты подлинны, а даты можно проверить по биографиям и учебникам истории. Все остальное вымышлено, и я прошу детей, внуков и правнуков моих героев великодушно простить меня за кощунственное вторжение.

В Соединенных Штатах для подобных романов Труменом Капоте был придуман ярлык: «non-fiction novel». В интервью Джорджу Плимптону в «Нью-Йорк таймс» 16 января 1966 года он определил свой замысел как «повествование, в котором автор использует все приемы художественной литературы, при этом по возможности придерживаясь фактов». На французский это следовало бы перевести как «невымышленный роман». Ужас!

Я предпочитаю «faction», ведь это слово существует и в нашем языке. Оно содержит намек – забавный в наше мирное время – на то, что автор этого повествования мог бы быть кем-то вроде солдата в дозоре или вождя опасного мятежа.

Персонажи этой книги прожили жизни, полные тайн, – что дает простор авторской фантазии. Однако я торжественно заявляю: будь эта история неправдой, я был бы глубоко разочарован.

ФБ * * *

Весной тысяча девятьсот восьмидесятого года завсегдатаи парка Пали в Нью-Йорке стали свидетелями довольно необычной сцены. У ограды припарковался длинный черный лимузин; было около трех часов пополудни. Шофер распахнул дверцу перед пассажиркой лет шестидесяти, в белом костюме и темных очках. Она медленно вышла из машины, постояла немного, нервно теребя жемчуга на шее, словно молилась, перебирая четки, и направилась в левый угол парка. Неспешно приблизившись к скрытому зарослями водопаду, дама достала из сумочки несколько осколков фарфора. Затем она повела себя более чем странно: опустилась на колени и принялась лихорадочно рыть землю наманикюренными ногтями. Прохожий, поедая хот-дог, мимоходом удивился, зачем эта бродяжка роется в клумбе, а не ищет чем поживиться в мусорном контейнере, расположенном в противоположном конце сквера. В тот момент он не обратил особого внимания, но ему показалось, что она закопала в ямку осколки фарфора и руками утрамбовала сверху холмик, стоя под кустами на четвереньках, как ребенок в песочнице. Обедающие под открытым небом от изумления перестали жевать, когда дама, явно не из простых, поднялась, отряхнула перепачканные землей руки и с достоинством села в свой «кадиллак». Несмотря на темные очки, на лице ее можно было прочесть удовлетворение от хорошо сделанной работы. Она выглядела чудачкой, каких можно встретить порой на улицах Нью-Йорка, особенно с тех пор, как стали общедоступны барбитураты. Шофер захлопнул дверцу, обошел машину, сел за руль, и длинный лимузин бесшумно заскользил к Пятой авеню.

Джерри, введение

Мне хочется рассказать историю. Смогу ли я когда-нибудь рассказать что-нибудь иное, кроме моей собственной истории?

Пьер Дрие Ла Рошель. Гражданское состояние, 1921

В начале 2010-х годов я заметил, что не вижу больше моих ровесников. Я был окружен людьми на двадцать-тридцать лет меня моложе. Моя девушка родилась в год, когда я в первый раз женился. Куда же делось мое поколение? Сверстники исчезали постепенно: большинство было слишком занято работой и детьми; настал день, когда они просто перестали выходить из своих офисов или домов. У меня так часто менялся адрес и телефон, что старые друзья не могли больше со мной связаться; некоторые из них, случалось, умирали; я невольно думал, что эти две трагедии, не иначе, связаны между собой (без меня жизнь останавливается). Отсутствие ровесников в моем окружении имело, возможно, и другую причину: я избегал своего отражения. Сорокалетние женщины пугали меня неврозами, идентичными моим: тут и ревность к молодости, и очерствение сердца, и неразрешимые физические комплексы, и страх, что их больше никто не захочет, если вообще еще хотят. Мужчины же моих лет мусолили воспоминания о былых загулах, пили, ели, толстели и лысели, непрерывно жалуясь кто на жену, кто на одиночество. «Земную жизнь пройдя до половины», люди говорили только о деньгах – особенно писатели.

Я стал самым настоящим геронтофобом. Я изобрел новый вид апартеида: мне было хорошо только с теми, кому я годился в отцы. Общество юнцов обязывало к усилиям по части гардероба, заставляло пересмотреть свою речь и культурный багаж: оно пробуждало меня, воодушевляло, возвращало мне улыбку. Здороваясь, я должен был скользнуть ладонью по ладоням моих юных собеседников, потом, сжав кулак, стукнуть им об их кулаки, после чего ударить себя в левую сторону груди. Простое рукопожатие выдало бы разницу поколений. Приходилось также избегать шуток моего времени: боже упаси, например, сказать, что я умею грести, как Жерар д’Абовиль («Это еще кто?»). Встречая одноклассников, я их не узнавал и, вежливо улыбаясь, поспешно обращался в бегство: мои ровесники решительно были слишком стары для меня. Я как мог избегал обедов с супружескими парами. Светские обязанности страшили меня, особенно сборища сорокалетних в квартирах серо-бурого цвета с ароматизированными свечами. Своим знакомым я не мог простить именно этого: они меня знали. Знали, кто я, а мне это не нравилось. В сорок пять лет я хотел вновь обрести чистоту. Посещал только новенькие бары для отвязной детворы, блестящие чистым пластиком ночные клубы с туалетами без всяких воспоминаний, модные рестораны, о существовании которых мои былые дружки узнавали только через пару-тройку лет, листая «Мадам Фигаро». Мне случалось иногда подцепить девушку, которая вскоре с умилением сообщала мне, что мы с ее матерью отплясывали на одних вечеринках. Единственная уступка старости: я не писал в «Твиттере». Не видел интереса посылать фразы незнакомым людям, когда можно собрать их в книгах.

Признаю, что, отказываясь общаться с ровесниками, я отказывался стареть. Я забыл, что молодиться и быть молодым – не одно и то же. В каждой морщинке на лице ближнего своего видишь собственную смерть в действии. Я искренне полагал, что, якшаясь только с юнцами, знающими скорее о Роберте Паттинсоне, чем о Роберте Редфорде, проживу дольше. Какой-то расизм по отношению к самому себе. Можно играть в Дориана Грея, не пряча на чердаке пагубного портрета: достаточно отрастить бороду, чтобы не видеть больше своего истинного лица в зеркале; бывать время от времени диск-жокеем со своими старыми сорокапятками; носить достаточно широкие футболки, чтобы не было видно растущего животика; не надевать очки для чтения (как будто, если читать книгу, держа ее на вытянутых руках, помолодеешь); снова взять в руки теннисную ракетку и надеть спортивный костюм American Apparel цвета антрацит с белой каймой, позировать для фото в витринах магазинов Kooples , танцевать с серфингистками-малолетками в Blue Cargo на пляже Ильбарриц и каждый день маяться похмельем.

К началу 2010-х годов я знал назубок биографию Рианны; судите сами, сколь серьезные опасения внушало мое положение.


Тремя годами раньше в ресторанчике в Ганновере, штат Нью-Гэмпшир, мне попалась на глаза вот эта фотография очаровательной покойницы.

Эту молодую женщину зовут Уна О’Нил: отметьте ее прическу под Джин Тирни (косой пробор, открытый лоб), ослепительной белизны зубки и напряженную яремную жилку на шее, выражающую ее веру в жизнь. Сам факт, что такая девушка жила на свете, обнадеживает. Эта темнокудрая малышка дышит полной грудью, кажется, верит, что нет ничего невозможного. А между тем ее детство… Девочке было два года, когда отец бросил ее мать и поселился в Европе с новой женой; тогда Уна писала ему душераздирающие открытки: «Папочка, я так тебя люблю, не забывай меня!» Он увиделся с ней только через восемь лет.

В 1940 году Уна О’Нил была влюблена в моего любимого писателя.