Лев толстой. Лев николаевич толстой

Недавно американка японского происхождения получила премию «Ясная Поляна» за роман «Моя рыба будет жить», который вышел в издательстве АСТ. Произведение она задумывала, как книгу о дзен-буддизме «для чайников». Но в процессе написания история разрослась до книжки обо всём на свете - религии, географии, экологии, квантовой физике, войне и ее последствиях, быте и нравах современной Японии, а главное - тесных отношениях писателя и читателя.

Шекспир и Мураками – мои учителя

– Рут, вы, наверное, знаете, что Ясная Поляна тесно связана с именем Льва Толстого…

– Я, конечно, читала «Войну и мир», «Анну Каренину», «Смерть Ивана Ильича», его статьи. Сложно получить филологическое образование в США и не изучать Льва Толстого.

– А еще именно он говорил о непротивлении злу насилием. По-моему, вполне в духе буддизма?

– Я помню, как в Америке развивалось движение за гражданские права, все тогда увлекались Мартином Лютером Кингом. А еще восхищались Махатмой Ганди и его непротивлением злу насилием. И я тогда и не догадывалась, что Толстой – человек, от которого все пошло. Замечательно, что идеологом философии стал писатель. К ним же отношение такое несерьезное: мол, это человек, который пишет какие-то истории. А тут совершенно другое. Толстой – очень важный человек в моей жизни.

– А еще какие писатели повлияли на ваше творчество?

– Их много. И от каждого я взяла понемногу. Тот же Толстой научил меня выписывать характеры и строить сюжет. Шекспир рассказал мне много о поэзии, Курт Воннегут – о юморе, Габриэль Гарсия Маркес – о чудесах, Харуки Мураками – о божественных мирах.

– Ваше творчество называют смесью Сэлинджера и Мураками?

– Мне это нравится. Можно сказать, я польщена. Здорово, что у вас в России сравнение с Сэлинджером считается похвалой. В Америке так было не всегда. Я еще раз прочитала его «Над пропастью во ржи» в 2006 году, перед тем как начать писать свой роман. И образ главного героя все время вертелся в моей голове. Я многое, конечно, прочла у Мураками. И роман «Моя рыба будет жить» – в чем-то своеобразное посвящение ему. Не зря одного из персонажей я так и назвала – Харуки.

– Вы с ним когда-либо общались?

– Нет, он очень серьезный писатель, поэтому не общается с людьми. (Смеется.)

Землетрясение в Японии разрушило замысел книги

– Сколько в романе «Моя рыба будет жить» правды и вымысла?

– Это художественное произведение, основанное на реальных событиях: например, землетрясении в Японии, цунами. Многие факты из жизни героини Рут взяты из моей жизни. Муж Оливер тоже фигурирует в книге.

– Я слышал, что вы переписали книгу после того, как цунами обрушилось на Японию?

– Все верно. Это была большая трагедия для Японии: цунами, землетрясение, авария на атомной станции Фукусима. Настоящая катастрофа, после которой мир изменился. До нее была одна Япония. После – совсем другая. И чтобы двигаться в повествовании вперед, нужно было принять эти события. Они разрушили не только мир, но и мой художественный замысел.

– Вы так трогательно рассказываете о Японии, хотя родились и живете, как я понимаю, в США. Кем себя ощущаете?

– Меня вырастила мама-японка. Я много лет провела в Японии, работала на местном телевидении, в прессе. У меня там есть родственники, друзья. То есть связи очень сильные. Я – американка с сильным японским влиянием.

– Чем вам помогает буддизм?

– Очень сложно жить в согласии с самим собой. Дзен помогает мне в этом. Я начала заниматься медитацией серьезно в 1992 году в Америке. Занимались с учителем из Тибета. В 2001 году я перебралась на западное побережье и встретила учителя Нормана Фишера. Но корни этого увлечения гораздо глубже. Мои бабушка и дедушка увлекались дзен-буддизмом. Я знала о медитации и буддийских практиках с детства. И даже пробовала медитировать, кода была совсем маленькой. Так что я играю с этим всю свою жизнь.

Два месяца жила в монастыре. Сбрила ради этого волосы

– Как вы сочетаете медитацию и писательство?

– Это две очень схожие вещи. Наверное, почти все писатели – немного буддисты. (смеется). Хотя поняла это не с самого начала. Я думала, что если продолжу заниматься практикой дзен, то не смогу писать. Но выяснилось, что это не так. Дзен и писательство – это как две руки, которые встретились. Сейчас мы один-два раз в год собираемся на неделю и вместе медитируем. Группа – примерно 50 человек. Сейчас мой день начинается с того, что я медитирую. Затем выпиваю чашечку кофе и сажусь писать.

– Кто ваш главный читатель?

– Я сама. Затем муж. В данном случае он был героем книги, поэтому обязательно дала ему прочитать. Мой редактор, она мой друг. И мне нравится мысль: пишу что-то, что порадует ее. Но я не думаю в этот момент о мире в целом. Он слишком велик.

Наша жизнь немыслима без книг. С авторами мы знакомимся постепенно: одних знаем с детских лет, другие открываются в юношеском возрасте, постигать третьих порой приходится всю жизнь. Именно к таким мастерам слова, наталкивающим на серьезные раздумья о мире и о себе, относится Лев Николаевич Толстой.

Советский писатель В.Быков поднимает в своем тексте проблему влияния творчества Л.Н.Толстого на процесс формирования личности.

Вдумчивый читатель полностью погружается в описанные события в «Анне Карениной», «Воскресении», «Войне и мире» и вслед за героями произведений совершает собственные нравственные открытия, становящиеся базой мировоззрения.

Говоря о влиянии творчества и самой личности русского классика на читателя, Быков удивляется: «…откуда у этого барина… ведшего замкнутый, «усадебный» образ жизни… знание потаенной человеческой души?». Автор текста отмечает, что Толстой был умен, наблюдателен и оказывал действенное влияние «на формирование и совершенствование человеческих душ».

Быков видит причину колоссального влияния Л.Н.Толстого на читателя в его душевном неравнодушии, в непрестанном поиске ответов на извечные жизненные вопросы.

С выводом автора нельзя не согласиться: Лев Толстой – действительно уникальная личность мировой культуры. Поражает глубина духовных исканий творца, неуемное стремление к совершенству и сопричастность со всеми происходящими вокруг событиями.

Можно назвать массу примеров положительного влияния творчества классика на людей. Герои бессмертного романа «Война и мир»: Наташа Ростова, князь Болконский, Пьер Безухов, княжна Марья – на протяжении всего повествования ищут смысл жизни, совершенствуются духовно. О таких людях, как любимые персонажи самого Толстого, он говорил, что ради честной жизни приходится ошибаться, начинать и бросать, но вечно бороться, поскольку «спокойствие – душевная подлость».

Л.Н.Толстой многих читателей расшевелил, заставил задуматься о смысле бытия. Нельзя поддаваться безразличию и самоуспокаиваться, чтобы достичь желаемого – необходимо действовать неустанно.

Обновлено: 2017-02-28

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Классик российской литературы Лев Толстой родился 9 сентября 1828 года в знатной семье Николая Толстого и его жены Марии Николаевны. Отец и мать будущего литератора были дворянами и принадлежали к почитаемым родам, поэтому семейство безбедно проживало в собственном поместье Ясной Поляне, расположенном в Тульской области.

В родовой усадьбе прошло детство Льва Толстого. В этих местах он впервые увидел течение жизни рабочего народа, услышал изобилие старых легенд, притч, сказок, здесь возникло и его первое влечение к литературе. Ясная Поляна - это место в которое писатель возвращался на всех этапах своей жизни, черпая мудрость, красоту, вдохновение.

Не смотря на знатное происхождение, Толстому с детства пришлось узнать горечь сиротства, ведь мать будущего писателя умерла, когда мальчику было всего два года. Отец ушел из жизни не многим позже, когда Льву исполнилось семь лет. Опеку над детьми сначала взяла бабушка, а после ее смерти - тетя Палагея Юшкова, забравшая четверых детей семейства Толстых с собой в Казань.

Взросление

Шесть лет проживания в Казани стали неформальными годами взросления писателя, ведь в это время формируется его характер, мировоззрение. В 1844 году Лев Толстой поступает в Казанский университет, сначала на восточное отделение, затем, не находя себя в изучении арабского и турецкого языков, на юридический факультет.

Писатель не проявлял значительного интереса к изучению права, но он понимал необходимость получения диплома. После сдачи экстерном экзаменов, в 1847 году Лев Николаевич получает долгожданный документ и возвращается в Ясную Поляну, а затем в Москву, где начинает заниматься литературным творчеством.

Военная служба

Не успев закончить двух задуманных повестей, весной 1851 Толстой отправляется на Кавказ вместе с братом Николаем и начинает военную службу. Молодой писатель участвует в боевых операциях российской армии, выступает в числе оборонителей Крымского полуостров, освобождает родную землю от турецких и англо-французских войск. Годы службы подарили Льву Толстому бесценный опыт, познание жизни простых солдат и граждан, их характеров, героизма, стремлений.

Годы службы ярко отражены в повестях Толстого «Казаки», «Хаджи-Мурат», а также в рассказах «Разжалованный», «Рубка леса», «Набег».

Литературная и общественная деятельность

Возвращаясь в Петербург в 1855 году, Лев Толстой уже был знаемым в литературных кругах. Помня уважительное отношение к крепостным в доме своего отца, писатель всячески поддерживает отмену крепостного права, осветляя данный вопрос в рассказах «Поликушка», «Утро помещика» и др.

Стремясь увидеть мир, в 1857 году Лев Николаевич отправляется в путешествие заграницу, посещая страны западной Европы. Ознакомляясь с культурными традициями народов, мастер слова фиксирует информацию в своей памяти, чтобы после отобразить наиболее важные моменты в своем творчестве.

Активно занимаясь общественной деятельностью, Толстой открывает в Ясной Поляне школу. Писатель всячески критикует телесные наказания, которые широко практиковались на то время в учебных заведениях Европы и России. С целью совершенствования образовательной системы, Лев Николаевич выпускает педагогический журнал под названием «Ясная Поляна», а в начале 70-х годов составляет несколько учебников для младших школьников, среди которых «Арифметика», «Азбука», «Книги для чтения». Данные наработки эффективно использовались при обучении еще нескольких поколений детей.

Личная жизнь и творчество

В 1862 году писатель связал свою судьбу с дочкой врача Андрея Берса Софьей. Молодая семья поселилась в Ясной Поляне, где Софья Андреевна усердно пыталась обеспечить атмосферу для литературной работы мужа. В это время Лев Толстой активно работает над созданием эпопеи «Война и мир», а также, отображая жизнь в России после реформы, пишет роман «Анна Каренина».

В 80-х годах Толстой переезжает с семьей в Москву, стремясь дать образование своим подрастающим детям. Наблюдая голодную жизнь простых людей, Лев Николаевич способствует открытию около 200 бесплатных столов для нуждающихся. Также в это время писатель публикует ряд актуальных статей о голоде, ярко осуждая политику правителей.

К периоду литературы 80-90-х годов относятся: повесть «Смерть Ивана Ильича», драма «Власть тьмы», комедия «Плоды просвещения», роман «Воскресенье». За яркий настрой против религии и самодержавия Льва Толстого отлучают от церкви.

Последние годы жизни

В 1901 - 1902 годах писатель тяжело болеет. С целью скорейшего выздоровления врач настоятельно рекомендует поездку в Крым, где Лев Толстой проводит полгода. Последнее путешествие прозаика в Москву совершилось в 1909 году.

Начиная с 1881 года, писатель стремится уехать из Ясной Поляны и уединиться, но остается, не желая причинить боль жене и детям. 28 октября 1910 года Лев Толстой все же решается сделать осознанный шаг и прожить остаток лет в простой избе, отказываясь от всех почестей.

Неожиданная болезнь в дороге становится препятствием планам писателя и свои последние семь дней жизни он проводит в доме начальника станции. Днем смерти выдающегося литературного и общественного деятеля стало 20 ноября 1910 года.

Подготовлено на основе электронной копии 23-го тома Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной Российской государственной библиотекой

Электронное издание 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого доступно на портале www.tolstoy.ru

Предисловие и редакционные пояснения к 23-му тому Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого можно прочитать в настоящем издании

Если Вы нашли ошибку, пожалуйста, напишите нам [email protected]

Предисловие к электронному изданию

Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928-1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и координации Британского совета осуществили сканирование всех 90 томов издания. Однако для того чтобы пользоваться всеми преимуществами электронной версии (чтение на современных устройствах, возможность работы с текстом), предстояло еще распознать более 46 000 страниц. Для этого Государственный музей Л. Н. Толстого, музей-усадьба «Ясная Поляна» вместе с партнером – компанией ABBYY, открыли проект «Весь Толстой в один клик». На сайте readingtolstoy.ru к проекту присоединились более трех тысяч волонтеров, которые с помощью программы ABBYY FineReader распознавали текст и исправляли ошибки. Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца – второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные произведения публикуются в электронном виде на сайте tolstoy.ru .

В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

Руководитель проекта «Весь Толстой в один клик»

Фекла Толстая

Перепечатка разрешается безвозмездно.

Л. Н. ТОЛСТОЙ. 1881 г.

Фото Дьяковченко

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ.

МОЯ ЖИЗНЬ

5 мая 1878. – Я родился в Ясной Поляне, Тульской губернии Крапивенского уезда, 1828 года 28 августа. – Это первое и последнее замечание, которое я делаю о своей жизни не из своих воспоминаний <и впечатлений>. Через 3 месяца мне будет 50 лет <и едва ли изменюсь еще много до своей смерти>, и я думаю, что стою на зените своей жизни. Я буду описывать не мои соображения о том, что привело меня к тому и внешнему и душевному состоянию, в котором я нахожусь, а последовательно те впечатления, которые я пережил в эти 50 лет. Я не буду делать догадок и предположений о том, как то и то действовало на меня и какое имело влияние, я буду описывать то, что я чувствовал, невольно избирая то, что оставило более сильные отпечатки в моей памяти.

Теперешнее свое положение, с точки которого я буду оглядывать и описывать свою жизнь, я избрал потому, что я нахожусь только теперь, не более, как год, в таком душевном состоянии спокойствия, ясности и твердости, в каком я до сего никогда в жизни не был.

С 1828 по 1833

Вот первые мои воспоминания <такие, которые я не умею поставить по порядку, не зная, что было прежде, что после. О некоторых даже не знаю, было ли то во сне, или наяву. Вот они.> Я связан, мне хочется выпростать руки, и я не могу этого сделать. Я кричу и плачу, и мне самому неприятен мой крик, но я не могу остановиться. Надо мною стоят нагнувшись кто-то, я не помню кто, и всё это в полутьме, но я помню, что двое, и крик мой действует на них: они тревожатся от моего крика, но не развязывают меня, чего я хочу, и я кричу еще громче. Им кажется, что это нужно (т. е. то, чтобы я был связан), тогда как я знаю, что это не нужно, и хочу доказать им это, и я заливаюсь криком противным для самого меня, но неудержимым. Я чувствую несправедливость и жестокость не людей, потому что они жалеют меня, но судьбы и жалость над самим собою. Я не знаю и никогда не узнаю, что такое это было: пеленали ли меня, когда я был грудной, и я выдирал руки, или это пеленали меня, уже когда мне было больше года, чтобы я не расчесывал лишаи, собрал ли я в одно это воспоминание, как то бывает во сне, много впечатлений, но верно то, что это было первое и самое сильное мое впечатление жизни. И памятно мне не крик мой, не страданье, но сложность, противуречивость впечатления. Мне хочется свободы, она никому не мешает, и меня мучают. Им меня жалко, и они завязывают меня, и я, кому всё нужно, я слаб, а они сильны.

Другое воспоминание радостное. Я сижу в корыте, и меня окружает странный, новый, не неприятный кислый запах какого-то вещества, которым трут мое голенькое тельцо. Вероятно, это было отруби, и, вероятно, в воде и корыте меня мыли каждый день, но новизна впечатления отрубей разбудила меня, и я в первый раз заметил и полюбил мое тельцо с видными мне ребрами на груди, и гладкое темное корыто, и засученные руки няни, и теплую парную стращенную воду, и звук ее, и в особенности ощущение гладкости мокрых краев корыта, когда я водил по ним ручонками. Странно и страшно подумать, что от рождения моего и до трех, четырех лет, в то время, когда я кормился грудью, меня отняли от груди, я стал ползать, ходить, говорить, сколько бы я ни искал в своей памяти, я не могу найти ни одного воспоминания, кроме этих двух. Когда же я начался? Когда начал жить? И почему мне радостно представлять себя тогда, а бывало страшно; как и теперь страшно многим, представлять себя тогда, когда я опять вступлю в то состояние смерти, от которого не будет воспоминаний, выразимых словами. Разве я не жил тогда, эти первые года, когда учился смотреть, слушать, понимать, говорить, спал, сосал грудь и целовал грудь, и смеялся, и радовал мою мать? Я жил, и блаженно жил. Разве не тогда я приобретал всё то, чем я теперь живу, и приобретал так много, так быстро что во всю остальную жизнь я не приобрел и 1 / 100 того. От пятилетнего ребенка до меня только шаг. А от новорожденного до пятилетнего страшное расстояние. От зародыша до новорожденного – пучина. А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость. Мало того, что пространство и время и причина суть формы мышления, и что сущность жизни вне этих форм, но вся жизнь наша есть большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них.

Следующие воспоминания мои относятся уже к четырем, пяти годам, но и тех очень немного, и ни одно из них не относится к жизни вне стен дома. Природа до пяти лет – не существует для меня. Всё, что я помню, всё происходит в постельке, в горнице, ни травы, ни листьев, ни неба, ни солнца не существует для меня. Не может быть, чтобы не давали мне играть цветами, листьями, чтобы я не видал травы, чтобы не защищали меня от солнца, но лет до 5-6 нет ни одного воспоминания из того, что мы называем природой. Вероятно, надо уйти от нее, чтобы видеть ее, а я был природа.

Следующее за корытцем воспоминание есть воспоминание Еремевны. «Еремевна» было слово, которым нас, детей, пугали. И, вероятно, уже давно пугали, но мое воспоминание о ней такое: Я в постельке, и мне весело и хорошо, как и всегда, и я бы не помнил этого, но вдруг няня или кто-то из того, что составляло мою жизнь, что-то говорит новым для меня голосом и уходит, и мне делается, кроме того, что весело, еще и страшно. И я вспоминаю, что я не один, а кто-то еще такой же, как я (это, вероятно, моя годом младшая сестра Машинька, с которой наши кроватки стоят в одной комнатке), и вспоминаю, что есть положок у моей кроватки, и мы вместе с сестрою радуемся и пугаемся тому необыкновенному, что случилось с нами, и я прячусь в подушки, и прячусь и выглядываю в дверь, из которой жду чего-то нового и веселого. И мы смеемся, и прячемся, и ждем. И вот является кто-то в платке и в чепце, всё так, как я никогда не видал, но я узнаю, что это – та самая, кто всегда со мной (няня или тетка, я не знаю), и эта кто-то говорит грубым голосом, который я узнаю, что-то страшное про дурных детей и про Еремевну. Я визжу от страха и радости и точно ужасаюсь и радуюсь, что мне страшно, и хочу, чтобы тот, кто меня пугает, не знал, что я узнал ее. Мы затихаем, но потом опять нарочно начинаем перешептываться, чтобы вызвать опять Еремевну.

Подобное воспоминанию Еремевны есть у меня другое, вероятно, позднейшее по времени, потому что более ясное, но навсегда оставшееся для меня непонятным. В воспоминании этом играет главную роль немец Федор Иванович, наш учитель, но я знаю наверно, что еще я не нахожусь под его надзором, следовательно это происходит до пяти лет. И это первое мое впечатление Федор Ивановича. И происходит это так рано, что я еще никого – ни братьев, ни отца, никого не помню. Если и есть у меня представление о каком-нибудь отдельном лице, то только о сестре, и то только потому, что она одинаково со мной боялась Еремевны. С этим воспоминанием соединяется у меня тоже первое представление о том, что в доме у нас есть верхний этаж. Как я забрался туда, сам ли зашел, кто меня занес, я ничего не помню, но помню то, что нас много, мы все хороводом держимся рука за руку, в числе держащихся есть чужая женщина (почему-то мне помнится, что это прачка), и мы все начинаем вертеться и прыгать, и Федор Иванович прыгает, слишком высоко поднимая ноги и слишком шумно и громко, и я в одно и то же мгновение чувствую, что это нехорошо, развратно, и замечаю его и, кажется, начинаю плакать, и всё кончается.

Вот всё, что я помню до пятилетнего возраста. Ни своих нянь, теток, братьев, сестру, ни отца, ни комнат, ни игрушек я ничего не помню. Воспоминания более определенные начинаются у меня с того времени, как меня перевели вниз к Федору Ивановичу и к старшим мальчикам.

При переводе моем вниз к Федору Ивановичу и мальчикам я испытал в первый раз и потому сильнее, чем когда-либо после, то чувство, которое называют чувством долга, называют чувством креста, который призван нести каждый человек. Мне было жалко покидать привычное (привычное от вечности), грустно было, поэтически грустно, расставаться не столько с людьми, с сестрой, с няней, с теткой, сколько с кроваткой, с положком, с подушкой, и страшна была та новая жизнь, в которую я вступал. Я старался находить веселое в той новой жизни, которая предстояла мне, я старался верить ласковым речам, которыми заманивал меня к себе Федор Иванович, старался не видеть того презрения, с которым мальчики принимали меня, меньшого, к себе, старался думать, что стыдно было жить большому мальчику с девочками и что ничего хорошего не было в этой жизни наверху с няней, но на душе было страшно грустно, и я знал, что я безвозвратно терял невинность и счастие, и только чувство собственного достоинства, сознание того, что я исполняю свой долг, поддерживало меня. Много раз потом в жизни мне приходилось переживать такие минуты на распутьях жизни, вступая на новые дороги я испытывал тихое горе о безвозвратности утраченного. Я всё не верил, что это будет, хотя мне и говорили про то, что меня переведут к мальчикам, но, помню, халат с подтяжкой, пришитой к спине, который на меня надели, как будто отрезал меня навсегда от верха, и я тут в первый раз заметил не всех тех, с кем я жил наверху, но главное лицо, с которым я жил и которую я не помнил прежде. Это была тетинька Татьяна Александровна. Помню невысокую, плотную, черноволосую, добрую, нежную, жалостливую. Она надевала на меня халат, обнимая подпоясывала и целовала, и я видел, что она чувствовала то самое, что и я, что жалко, ужасно жалко, но должно. – В первый раз я почувствовал, что жизнь не игрушка, а трудное дело. Не то ли я почувствую, когда буду умирать: я пойму, что смерть или будущая жизнь не игрушка, а трудное дело.

Зачеркнуто: Я хочу попытаться описать <тот ход> всё, что я передумал и перечувствовал за эти 50 лет. Описать всё это было бы или слишком легко, если бы я писал только всё то, что сделало мое внешнее положение, или слишком трудно, если бы я хотел описать всё то, что сделало мою душу такою, какой она есть теперь, и я попытаюсь найти середину: буду описывать то, что сильнее действовало на меня и что привело меня

Я не скажу, что мне абсолютно все понятно в Толстом. Зато он дает много нужного и важного: жить не только для себя, но и для людей, быть честным, справедливым. Только прочитав Толстого, я поняла, что каждый человек должен пройти свою полосу в поисках истины в жизни. И еще… Я навсегда сохраню благодарность к Толстому, человеку и писателю, который подсказал мне, что «спокойствие – душевная подлость».

Среди толстовских героев есть и мой любимый. Это Пьер Безухов. Для меня он – воплощение самого доброго, светлого, Пьер никогда не убьет человека. Он в жизни своей только раз держал в руках оружие, когда дрался с Долоховым. Но этот неловкий, неуклюжий, настолько рассеянный, что может вместо своей шляпы надеть и не заметить треугольную шляпу генерала, этот Пьер, который никогда даже не ездил верхом, окажется на Бородинском поле, хотя он мог бы по своему положению в обществе и по состоянию переждать конца сражения в более безопасных местах. А он приедет на батарею Раевского, он готов выполнять любое распоряжение, лишь бы ему позволили остаться на поле, потому что на этом поле решалась судьба России. А еще у Пьера красивая душа. Князь Андрей не смог простить ошибку Наташе, а Пьер в самую трудную для Наташи минуту принес ей в дар свою любовь.

Как-то В.Маяковский в шутку однажды сказал: «Превращусь не в Толстого, так в толстого». Но в этой иронической гиперболе – невольный восторг: Толстой – явление духовное, поэтому Лев Толстой может и должен формировать душу юного современника.

Какие же уроки нравственности можно получить у него? Пожалуй, нет лучшего момента воспитания совести, как обращение к урокам Толстого. Есть в романе «Война и мир» замечательный эпизод, подсказывающий нам, как жить по законам совести. Отправляя единственного сына на войну, старик Болконский просит Кутузова, чтобы тот долго не держал его при штабе, а употреблял бы в «опасных местах». И князь Андрей искренне признателен и благодарен отцу. За что? За многое. Всей душой любя «Андрюшеньку», старик, тем не менее, жертвует им – для него же самого: чтобы сын, как и отец, честно служил России, жил по законам совести, не прячась за других.

Еще один поучительный эпизод из романа. Кутузов (после сцены, когда он увидит французов, раздирающих сырое мясо, в другом месте – русского солдата, который что-то ласково говорил французу) после победы на Бородинском поле благодарит солдат за верную службу. И вот, обращаясь к полкам, вдруг скажет: «Знаю, трудно вам, ну да вы у себя дома. А им-то, показывая рукой на французов, каково? И их пожалеть надо». Пожалеть врага?

— Ну да. И себя – вот какой вывод делает Толстой. Жестокость – она ведь обоюдна. Вот потому и скажет француз Рафаэль: «Воевать с таким народом – преступление». Замечательная сцена моральной победы над врагом, одержанная Кутузовым – человеком.

Кому Россия обязана своей победой в Отечественной войне двенадцатого года? Конечно же, таким солдатам, как Тихон Щербатый. Конечно же, мы отдаем предпочтение «топору» Щербатого, нежели «игле» Платона Каратаева. И действительно, Платон Каратаев шьет рубаху (подумать только!) французу, врагу своему. Ну, какой же это солдат, защитник Родины? То ли дело Тихон Щербатый – с топором, всегда в движении, питающий лютую ненависть к врагу. «А ведь Каратаев по-своему тоже солдат, солдат в моральной схватке (может, даже им самим неосознанной) за «людское» в человеке, за «мир» в душах, а значит, и на земле Платон Каратаев уникален в том отношении, что в нем Толстой воплотил обобщенную картину нравственного состояния народа. Неслучайно ведь Пьеру Безухову для того чтобы найти, наконец, мир с самим собой, необходима была встреча с Платоном Каратаевым. Каратаева застрелил у березы француз, конвоирующих русских пленных. Но невольно возникает вопрос: мог ли им быть тот, которому Платон шил рубаху? Конечно, Платон Каратаев является не уникальной личностью, но есть в ней рациональное для нас, мы не можем зачеркнуть нравственно – гуманистическое в этой личности.

Ценным нравственным наследием для нас могут служить дневниковые записи писателя. Почти всю свою жизнь Толстой вел дневники, в которых не только описывал события минувшего дня, но и пытался разобраться в своих поступках, душевных движениях. Самопознанием и познанием мира являются дневниковые записи писателя. А для нас – толстовскими нравственными уроками. Как исповедь звучат дневниковые строки из воспоминаний Толстого о детстве.

Что формирует характер детской души? Беседы, нравственные поучения? «Нет, — вспоминает Толстой — Атмосфера, окружающая ребенка». Атмосфера любви удивительно передана в дневниковой записи: «Я люблю няню, няня любит меня и Митеньку, а Митенька любит меня и няню. А няню любит Тарас, а я люблю Тараса, и Митенька любит. А Тарас любит меня и няню. А мама любит меня и няню, а няня любит маму, и меня, и папу, и все любят, и всем хорошо».

Нравственность искусственно не воспитать, она накапливается в недрах семьи. Для нас героиня Толстого Наташа Ростова очаровательна. Но ведь и отец Наташи очень добрый, гостеприимный человек, вызывающий наше чувство симпатии.

Всю жизнь Толстого занимала главная тема его творчества – тема единения людей, гармонии жизни. А, может, она тоже из детства; может, она связана с той удивительной игрой, придуманной Николаем, старшим братом. «Николенька объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, …и все будут любить друга, все сделаются муравейными братьями, …но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, …а были бы постоянно счастливы, эта тайна была …написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги…». Поиски «зеленой палочки», с целью осчастливить род человеческий – это детская игра станет серьезнейшим воспоминанием и переживанием и для уже взрослого Льва Толстого.

Насколько сложной, запутанной была жизнь для самого Толстого, говорит следующая дневниковая запись: «В первый раз живо почувствовал случайность всего этого мира, зачем я, такой ясный, простой, разумный, добрый живу в этом запутанном, сложном, безумном, злом мире? Зачем?».

Оказывается, важнейшие вопросы жизни его героев: что дурно? Что хорошо? Для чего жить и что такое я? – были и вопросами их автора. И действительно это так. Известные мне факты биографии Толстого – подтверждение тому. В поисках гармонии жизни одно время Толстого будет занимать вопрос «о непротивлении злу». Толстовскую проповедь: «когда бьют по одной щеке, подставляй другую» в свое время вождь пролетариата В.И.Ленин называл «юродивой». А если вдуматься. По – моему, тут не все так наивно. Рациональное здесь в том, что смысл этой «проповеди» заключается в одном из нравственнейших умений, которому мы можем учиться у Толстого, а именно: человек не достоин любви, если прощать не умеет.

И еще одному толстовскому нравственному умению мы должны просто учиться. Учиться любить так, как любил писатель. «Люблю я ее, когда ночью или утром я проснусь и вижу – она смотрит на меня и любит. И никто – главное, я – не мешаю ей любить, как она знает, по – своему. Люблю я, когда она сидит близко ко мне, и мы знаем, что любим друг друга, как можем … Люблю, когда она рассердится на меня и вдруг, в мгновенье ока, у ней мысль и слово иногда резкое: оставь, скучно; через минуту она уже робко улыбается мне».