Достоевский черная жемчужина русской литературы. II. Романы Достоевского и русская легенда. Среди петрашевцев. катастрофа. сибирь

Памяти Надежды Александровны Тэффи посвящается

«Такой она и была на протяжении всей жизни – смелой, острой на язык, ироничной, умной, очаровательной, исключительной, несравненной».
Ст. Никоненко

Нынешнее поколение вряд ли знакомо с более чем полувековым творчеством Надежды Александровны Тэффи*, пришедшимся на первую половину прошлого века. А ведь в дореволюционной России её произведения были широко известны. Тэффи и в эмиграции, где она провела 34 года своей жизни, удалось с успехом продолжить своё любимое дело, завоевав достойное место среди русских писателей своего времени. В летописи русской литературы Тэффи занесена в разряд не только писательницы, но и поэтессы, мемуаристки, переводчицы.

Место рождения Н.А.Тэффи до сих пор точно не установлено. По одной из версий им может быть Санкт-Петербург, по другой – Волынская губерния. Она родилась 21 мая 1872 года** в семье адвоката-криминалиста, профессора Александра Владимировича Лохвицкого. Мать Нади, француженка по происхождению. Ноэр – такова была её девичья фамилия. Надежда Лохвицкая получила прекрасное домашнее образование, закончила гимназическое обучение. С большой долей вероятности можно утверждать, что вся молодая поросль в семье Лохвицких унаследовала литературные способности от предков. Так, например, согласно семейным преданиям, у прадеда и деда, по отцовской линии, эти способности без сомнения были***. В этом отношении не составляют исключение отец и мать Надежды. Александр Владимирович происходил из старинного дворянского рода. Профессор криминалистики и адвокат, издатель и редактор журнала «Судебный вестник», прекрасный оратор, остроумный человек, он был автором многочисленных трудов по юриспруденции. Мать не только интересовалась, но и великолепно знала европейскую литературу, особенно поэзию.

Не приходится удивляться поэтому, что увлечение литературным творчеством у детей проявилось в довольно раннем возрасте. Надя, как и её три сестры и брат, любила сочинять стихи. Сёстры Лена, Маша и Варвара, помимо стихов, писали пьесы. В итоге, время спустя, сестра Маша стала известной поэтессой – Миррой Лохвицкой, которую называли «русской Сафо». А Надежда, начав с поэзии в 13 лет****, переключилась затем в основном на прозу, прославившись написанием рассказов, очерков, литературных портретов, пьес, мемуаров… Свои известность, славу и признание Тэффи завоевала в результате успешного периода своей литературной деятельности на протяжении 51 года в России и эмиграции. По сформировавшемуся к настоящему времени мнению, начало её систематического занятия литературным творчеством может быть отнесено к 1900 году. Именно в этом году она переехала в Санкт-Петербург после развода с мужем, Владиславом Бучинским, из его имения в Тихвине. Восьмилетний брак с Бучинским был прерван, несмотря на то что в их семье к этому времени было трое детей: две девочки и один мальчик. Дети остались с отцом*****.

К моменту переезда в Петербург у Надежды Александровны уже сложились собственные пристрастия к классической русской литературе. С детства её кумирами были А.С.Пушкин и Л.Н.Толстой. А позже на неё оказали мощное влияние произведения Ф.М.Достоевского, Н.В.Гоголя, а также Ф.Сологуба и А.Аверченко. За её плечами был, пусть сравнительно небольшой, но важный опыт в стихосложении. Вероятнее всего, это обстоятельство послужило причиной тому, что поначалу она проявила себя как поэтесса. Её литературный дебют был обозначен появлением 2-го сентября 1901 года в еженедельнике «Север» стихотворения «Мне снился сон, безумный и прекрасный…», за которое начинающий автор удостоился денежного вознаграждения.

Литературная деятельность Надежды Александровны в дореволюционный период в России длилась в течение почти 18 лет. По существу, как оценивают критики, её творчество в этот длительный промежуток времени был плодотворным и успешным. Вскоре, после дебюта в еженедельнике «Север», её произведения стали появляться в приложении к журналу «Нива». В годы Первой русской революции (1905-1907) в ряде сатирических журналов публиковались её острозлободневные стихи, пародии, эпиграммы, фельетоны. Именно в эти годы был сформирован основной жанр её творчества – юмористический рассказ. Вначале её фельетоны особенно часто публиковались в газете «Речь» и в «Биржевых новостях». Неоднократно отмечено, что этими талантливо написанными сатирическими произведениями она привлекла к себе внимание многочисленных читателей и, что, благодаря им, она стала широко известной во всей России. Вместе с тем, не меньшей популярностью пользовались её рассказы, публикуемые с завидным постоянством в таких газетных и журнальных изданиях как «Грядущая Россия», «Звено», «Современные записки», «Русские записки», «Сатирикон», а после закрытия его – «Новый Сатирикон». Помимо этих двух изданий, она сотрудничала с газетой «Русское слово» вплоть до её закрытия в 1918 году. Сравнительно короткое время она была в составе редакций большевистских газетных изданий «Вперёд» и «Новая жизнь», однако работа в этих изданиях не оставила заметного следа в её творчестве.

Как одарённый писатель, Тэффи нашла признание не только в среде разных сословий, но и при царском дворе. Одним из поклонников её таланта был царь Николай II. Известно, например, что на вопрос кого из современных писателей пригласить для участия в юбилейном сборнике, посвящённом трёхсотлетию Дома Романовых, праздновавшегося в 1913 году, царь ответил: «Тэффи, только Тэффи».

По сравнению с первой книгой стихов «Семь огней» (1910), оставшейся почти незамеченной, вышедший в этом же году сборник «Юмористические рассказы», был воспринят критиками и читателями более благосклонно. Эти рассказы, как и появляющиеся вслед за ними другие прозаические произведения Тэффи, пользовались оглушительным успехом. Всего же до эмиграции вышли в свет 16 сборников. В их числе: двухтомник «Юмористические рассказы» (1911), «И стало так», «Карусель», «Житьё-бытьё», «Нежный зверь», «Восемь миниатюр» … Подобное впечатление производили её пьесы, ставившиеся на сценах ведущих театров страны: «Женский вопрос» и др. События, происшедшие в 1917-м и частично в 1918-м годах, нашли отражение в очерках рассказах «Заведующие паникой», «Петроградское житие», «Рассудок на верёвочке», «Уличная эстетика» и др. В дореволюционное время её называли «жемчужиной русского юмора».

В своих «Воспоминаниях» Тэффи рассказала о подробностях её отъезда в конце 1918 года из России в эмиграцию. Подчеркнём лишь, что решение об эмиграции ею было принято спонтанно после полутора лет скитаний по российскому югу, где намечались её совместные публичные литературные выступления вместе с А.Аверченко. Она добрались до Константинополя, а затем из Турции попала в Париж. С одной стороны, у неё теплилась надежда на скорое возвращение на родину. С другой, её одолевал страх перед жестокой реальностью, возникшей в России. Она писала: «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарём, тупой идиотской злобы. Холода, голода, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти…».

Её творческая деятельность в период эмиграции была насыщенной, плодотворной и успешной. Факты говорят сами за себя. Ей удалось продолжить сотрудничество со многими газетами и журналами, охотно публиковавших её, правда, немногочисленные поэтические произведения, а главное – прозу. Её очерки и рассказы появлялись в таких эмигрантских изданиях как «Общее дело», «Возрождение», «Руль», «Сегодня», «Звено», «Современные записки», «Жар-птица» … В её рассказах нашли отражение, в частности, зарисовки дореволюционной России. Начиная с тридцатых годов, вплоть до пятидесятых, она обращалась к мемуарному жанру. Так появились автобиографические рассказы «Первое посещение редакции», «Псевдоним», «Как я стала писательницей», «45 лет»… Особое место в её творчестве заняла серия художественных очерков – литературные портреты писателей, поэтов, политических деятелей. В основном они были посвящены тем, с кем она встречалась, либо была хорошо знакома, приятельствовала или дружила. Она оставила для потомков яркие воспоминания об А.Аверченко, Л.Андрееве, И.Бунине, К.Бальмонте, З.Гиппиус, А.Керенском, А.Куприне, В.Ленине, В.Мейерхольде, Г.Распутине, И.Репине, И.Северянине, Ф.Сологубе, Ф.Шаляпине и др. В течение более чем тридцатилетнего пребывания за границей вышло не менее 19 книг, среди которых, например, были сборники рассказов «Рысь», «О нежности», «Книга июнь», «Всё о любви»», «Земная радуга», пьесы «Момент судьбы» и «Ничего подобного», два сборника поэзии «Шамрам» и «Passiflora», а также единственный роман – «Авантюрный роман» (1931). Читающая публика проявляла огромный интерес ко всему написанному Тэффи. Вместе с тем, большинство из читателей выделяло её рассказы «Ке фер?» («Что делать?») и «Демоническую женщину», в то время как сама писательница считала лучшим сборник своих рассказов «Ведьма».

В эмигрантских кругах её хорошо знали ещё и потому, что она была организатором литературного салона, участницей «сред» на «башне» Вячеслава Иванова, а также литературных собраний «Зелёная лампа», находилась в сотрудничестве с Союзом театральных деятелей и киноработников, была членом правления парижского Союза русских писателей и журналистов…

У многих женщин такого рода самоотдача и невероятная занятость не оставляла ни одного шанса на личную жизнь. У Тэффи же всё сложилось иначе. Гражданский брак её с П.А.Тикстоном, к сожалению, сравнительно короткий (Тикстон скончался в 1935 году), оказался счастливым для них обоих и сопровождался взаимной нежной, глубокой любовью. Тикстон для Тэффи был близким и преданным другом.

Выше уже упоминалось о том, что многие из её произведений были пронизаны юмором. Не лишне добавить к этому, что по части остроумия и юмора её сравнивали с А.Аверченко и С.Чёрным. Вместе с тем, подчёркивая оригинальность её юмора, литературоведы отмечают, что Тэффи никогда не была сторонницей чистого юмора. Свидетельством этому является соединение его с грустью, а впоследствии даже с трагическими нотками. Сама писательница говорила по этому поводу: «У меня, как на фронтоне древнего греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее». А вот что пишет Ст. Никоненко в предисловии к книге Н.А.Тэффи «Моя летопись: «Она, в отличие от многих юмористов, не выдумывает смешные положения, чтобы получить комический эффект. Она подмечает действительно смешное в жизни, в повседневной будничной обстановке, во взаимоотношениях людей». Ему вторят другие критики, утверждая, что «её отличает тонкое понимание человеческих слабостей, мягкосердечие и сострадание к своим персонажам».

В своих произведениях она проявила тонкий психологизм и любовь по отношению к детям. Так или иначе, но она снискала репутацию неординарного, остроумного, наблюдательного и беззлобного писателя, талант которой ценили многие собратья по перу. А.И.Куприн подчёркивал безукоризненность её русского языка, стройность, чистоту, поворотливость, бережливость фразы…

Среди многочисленных поклонников таланта Тэффи был и И.В.Бунин. О лучших её рассказах, опубликованных в «Сатириконе» он сказал, что они написаны «здорово, просто, с большим остроумием, наблюдательностью и чудесной насмешливостью». Г.Иванов, отдав дань её чувству юмора, говорил о ней как о культурном, умном, хорошем писателе. Б.Пантелеймонов на своей книге «Святой Владимир» написал текст следующего содержания: «Надежде Александровне Тэффи, очаровательной, несравненной, умной, исключительной – благодарный Б.Пантелеймонов». К.Бальмонт посвятил Тэффи несколько стихотворений. А.Вертинский неоднократно исполнял песни на её стихи. Таких песен было несколько: «К мысу радости», «Три пажа», «Чёрный карлик», «Песня о всех усталых»…

Во время оккупации немцами Франции во время Второй мировой войны, Тэффи по болезни оставалась в Париже. Поскольку количество русских эмигрантских изданий резко сократилось, у неё не было возможности поддерживать своё материальное положение на прежнем уровне. Ей приходилось жить в холоде и страдать от голода. Однако, несмотря на это, она не сотрудничала ни с одним изданием коллаборационистов. Лишь иногда соглашалась выступать с чтением своих произведений перед русскими эмигрантами.

К середине 1952 года здоровье Н.А.Тэффи резко ухудшилось. День её кончины пришёлся на 6 октября 1952 года. Спустя два дня её отпели в Соборе Александра Невского в Париже и похоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Виталий Ронин

* Псевдоним – «Тэффи» она использовала впервые, подписав юмористические рассказы и пьесу «Женский вопрос», вышедшие в 1907 году. О том, как он возник, существуют две версии, изложенные Надеждой Александровной в рассказе «Псевдоним».

** День рождения Н.А.Лохвицкой окончательно не установлен. В нескольких энциклопедических источниках приводятся разные даты: 3, 6, 9, 21 мая.

*** В анкете-биографии Тэффи писала: «Наследственность своего писательского дара я могу считать атавистической, т.к. прадед мой Кондратий Лохвицкий… писал мистические стихотворения, часть которых под общим названием «О Филадельфии Богородической» сохранилась в исторических трудах Киевской Академии». Дед же писательницы, Владимир Кондратьевич, сочетал в себе таланты философа и литератора.

**** В своём первом очерке «Первое посещение редакции», открывающим книгу «Моя летопись», Надежда Александровна писала: «Я мечтала быть художницей». Судя по всему это её стремление предшествовало развитию влечения к литературному творчеству. Её интерес к живописи, по-видимому, определил в дальнейшем дружбу с художником А.Бенуа.

***** В последние годы жизни у Тэффи сложились близкие отношения со старшей дочерью Валерией.

Будучи произведением самиздата, «Черная книга» Геннадия Русского является не только документом эпохи, но и уникальным памятником литературы. Недавно «Трилогия московского человека» вышла в издательстве «Никея». К сожалению, автор книги не дожил до выхода этого издания.

Есть произведения, которые сложно поместить в рамки, поставить в какой-то ряд, включить в классификацию. В любом ряду «Черная книга» Геннадия Русского будет стоять особняком, потому что сравнить ее по большому счету не с чем. Кто-то найдет в повествовании отзвуки фольклора, кто-то вспомнит Ремизова и Шергина, кто-то - Одоевского и Погорельского, Гоголя и Булгакова.

Действие первой части трилогии происходит в Москве конца 20-х годов. Удивительно, что на момент создания «Черной книги» ее автор был мало знаком с творчеством Булгакова, роман «Мастер и Маргарита» тогда еще не был опубликован. Очевидно, время было такое, что описывать его в категориях реализма не представлялось возможным. Персонажами «Черной книги» в равной степени являются бесы и легко узнаваемые исторические лица от Сталина и Троцкого до Маяковского.

Одну из глав этого увлекательного повествования мы с разрешения издательства «Никея» уже на сайте.

Текст «Черной книги» воспринимается легко, но простота эта - вершина айсберга, подводную часть которого составляет энциклопедическая образованность автора и обаяние его многогранной личности, которое и сейчас, спустя годы, не оставляет читателя равнодушным. Так кто же он - таинственный автор «Черной книги»?

Родился он 18 марта 1930 года и в духе советской эпохи получил звонкое иностранное имя Генрих, позже в крещении принял имя Геннадий. По образованию Генрих Павлович Гунькин был искусствоведом, но вся его жизнь связана с литературой. Он был влюблен в Русский Север, в его природу и культуру, и посвятил этой теме несколько книг. Главным университетом Генриха Павловича была Ленинская библиотека, в залах которой он проводил долгие часы. Книжником, книгочеем, библиофилом он оставался всю жизнь, превратив, насколько это было возможно, в библиотеку и свое жилище.

Вот что рассказала Лидия Ивановна Иовлева, прожившая вместе с Генрихом Павловичем 51 год: «Это была сложная и противоречивая личность. С одной стороны, он был человек от природы очень застенчивый, но при этом любил веселье, дружеское общение. О его застенчивости хотелось бы рассказать такую историю: в конце 70-х годов мы ехали на север, по-моему, в Вологду. С нами в купе оказались две пенсионерки. Они читали желтые книжки издательства “Искусство” из серии “Дорога к прекрасному”. И Генрих Павлович не только категорически отказался признаться соседкам по купе в том, что является автором книг, которые они читают и обсуждают, но и запретил это делать мне. Для попутчиц автор так и остался инкогнито, хотя ему приятно было, когда его узнавали и просили автографы».

Для Генриха Павловича, по словам его спутницы жизни, было естественно сидеть на даче и писать «в стол». Но это не значит, что он не хотел публиковаться. Когда во второй половине 60-х появился самиздат, это стало для автора «Черной книги» выходом к читателю. Но зачастую этот выход был анонимным. Самиздат был связан опасностью, это походило на игру, очень привлекательную для автора человека», который, по словам знавших его людей, всю жизнь оставался в душе мальчишкой. Он писал под псевдонимом даже тогда, когда это было необязательно, свои книги о Русском Севере он подписывал Генрих Гунн.

Умер Генрих Павлович в 2006 году в Тунисе, куда поехал движимый детской мечтой увидеть развалины Карфагена.

История издания

Грань между авторством и анонимностью была в самиздате того времени очень зыбкой. Когда после выхода «Черной книги» появилось и стало распространяться в самиздате ее продолжение, два рассказа из части «Соловецкое чудотворство» были опубликованы за рубежом в парижской газете « Русская мысль» как анонимный лагерный фольклор. Это -своего рода признание. Не имея личного лагерного опыта, автор смог так воспроизвести ситуацию, чтобы ее можно было принять за свидетельство очевидца.

При переиздании «Черной книги» в России произошла любопытная конспирологическая история вполне в духе самиздатовских времен. В то время редактором издательства «Столица» был известный библиофил и библиограф Петр Паламарчук, который загорелся идеей издать «Черную книгу». Он прочел книгу издание «Посева», но не имел представления о том, кто автор. И стал опрашивать своих знакомых. Достаточно быстро общий знакомый нашелся. Это был писатель Феликс Светов, который познакомил автора и издателя. В это время Лидия Ивановна, жена автора, находилась в загранкомандировке вместе с женой издателя. В командировке женщины проводили достаточно много времени вместе, но времена были еще советские, 1989 год, и Лидия Ивановна, узнав о том, что муж ее спутницы разыскивает автора «Черной книги», что называется «прикусила язык». О том, что была в поездке с женой нового автора «Столицы», жена издателя узнала только в Москве.

В 1991 году в издательстве «Столица» увидела свет вся трилогия. Это единственное издание, которое было подготовлено при участии автора. Книга вышла «советским» тиражом 50 000 экземпляров, но тогда на волне издательского бума ее появление прошло практически незамеченным.

В 2006 году книга вышла в издательстве «Библиополис» через две недели после кончины Генриха Павловича.

...судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем
желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и
спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони...
Ф. М. Достоевский

Русский духовный идеал - живая и действенная сила нашей жизни во все времена. Это тот внутренний, чистый, нетленный свет , по которому русские узнают (чуют) друг друга. «Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком... И все понятно. И не надо никаких слов. Вот чего нельзя с иностранцем » . Думаю, что безупречный мастер в выражении «мимолетного» В. В. Розанов в своем высказывании подразумевал помимо особой душевной пластичности, восприимчивости-чуткости, подлинности проявления, таинственного ощущения родства, прежде всего, присущую русской душе неизбывную устремленность к единению с благодатной духовной силой.

Название статьи, на первый взгляд, казалось бы, парадоксальное, призвано подчеркнуть, что «внутренней формой», хочется сказать - внутренним пламенем творчества Ф. М. Достоевского является сокровенное духовно-сердечное упование русского человека на освобождение от греха, благодатное преображение, возможность реальной жизни во Христе. Речь идет о мистическом опыте Богообщения, поиске Царства Божия, имеющегося в самом человеке: «Царствие Божие внутрь вас есть» (Евангелие от Луки: 17, 21) («η Βασιλεία του Θεού έντος υμών έστι»). Согласно святоотеческому учению, в потаенной келье сердца человек обретает вход в Царство Небесное. Преподобный Исаак Сирин (VII в.) пишет: «Постарайся войти во внутреннюю клеть свою и узришь клеть небесную. И первая, и вторая - одно; одним входом входишь в обе. Лествица в Небесное Царство находится внутри тебя, она существует таинственно в душе твоей» .

«Народ русский в огромном большинстве своем православен и живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеем эту идею отчетливо и научно» (Ф. М. Достоевский) .

Характерная сущность православной духовности впервые в истории была воплощена в византийском аскетическом опыте, исихазме и мистическом богословии Фаворского Света св. Григория Паламы.

Византии суждено было стать Одигитрией Руси, Путеводительницей в горний мир, открывшей наши очи духовному зрению. «Все мы являемся чадами византийской культуры», - напишет во второй половине XIX в. К. Н. Леонтьев, автор трактата «Византизм и славянство» (1875). «Кто не понимает Православия, тот никогда не поймет и народа нашего» (Ф. М. Достоевский). Вместе с тем, говоря о духовно-культурной преемственности Византии и Древней Руси, необходимо подчеркнуть ряд моментов.

Во-первых, Византия и Россия - два преемственно и тесно связанных, но различных культурно-исторических мира, два «типа духовности» , ибо «всецелое усвоение одним народом от другого его религиозной идеи не есть еще усвоение и всей культуры последнего, всего его культурного строя» .

Во-вторых, говоря о Крещении Руси в византийской купели, необходимо подчеркнуть очень важный факт, обычно остающийся без внимания. Дело в том, что рубеж X–XI вв. был в Византии временем напряженного горения веры, сильнейшего возвышения аскетической духовности, расцвета монастырской жизни Афона, проповедей преподобного Симеона Нового Богослова (926–1022), одного из наиболее мистичных богословов, «поэта Божественной любви». В искусстве этого периода возродилось едва ли не крайнее из его аскетических направлений, стремление к отрешенной духовности в ее абсолютной полноте. Это более соответствовало монашеским идеалам, чрезмерным, непосильным для мирской среды, хотя и устремлявшейся к ним. Таким образом, Древняя Русь с самого начала своей христианской жизни приняла от Византии все самое духовно насыщенное , что она могла дать, восприняла ориентацию на максимальные духовные ценности , как норму и единственно возможный путь .

В-третьих, Древней Руси выпало на долю завершение многовековой грандиозной «постройки синергийной культуры, вобравшей в себя весь опыт христианского аскетического Востока» . Византии, павшей под натиском турок, не суждено было полноценно реализовать культурный потенциал, накопленный в ее последних богословско-аскетических прозрениях. Древнерусская церковно-художественная культура во многом явилась вершиной всей восточнохристианской культуры, берущей свое начало в поздней античности . Главная линия преемственности художественной культуры от эллинизма и раннего христианства через Византию до Древней Руси состояла в стремлении выразить умопостигаемые и умонепостигаемые духовные ценности в чувственно воспринимаемых формах. Многоглаголевой Византии, в горячих спорах выработавшей православную догматику, Русь противопоставила «умное молчание»: монашеское аскетическое делание, «умозрение в красках» (икону) «звуковоплощенную молитву» (знаменный распев), «монументальное богословие» (самобытное зодчество: древнерусский храм невозможно спутать с византийским). Вместе с тем на Руси было прекрасно известно и о богословских прениях, например о победе святителя Григория Паламы в полемике с Варлаамом на соборе 1352 года.

В исследовании, посвященном прп. Андрею Рублеву, выдающийся русский историк искусства М. В. Алпатов делает ключевое умозаключение: «Создание Рублева так и осталось неизвестно за пределами Московской Руси. Но можно думать, что если бы «Троица» стала известна византийцам, они признали бы в ней счастливое завершение (курсив мой - Г. С. ) своих многовековых исканий» .

В-четвертых, в «Троице» Андрея Рублева, написанной «в похвалу преподобному Сергию», воплощен идеал жизнестроительства русского народа - православный идеал, сердечно-целостно воспринятый из Византии, высветленный и согретый русской душой. Перед нами обновление как подлинное существование христианской традиции, раскрытие того, что еще нераскрыто, что прикровенно существует в глубинах народного духа. Говоря словами Достоевского, - «раскрытие перед миром русского Христа».

Спустя пятьсот лет после паламитских споров «богословие света» явило себя в духовном мистическом опыте прп. Серафима Саровского как критерий познания благодати, Самого Бога . В Новое время русский духовный идеал был отчетливо сформулирован одним из классиков отечественной философии, представителем ее магистрального направления, «метафизического персонализма» (Н. П. Ильин), П. Е. Астафьевым (1846–1893): «Душа человеческая - всего дороже. Таков основной мотив Православия, самодержавия и всей народности нашей» . Внутренняя Красота , Божье дыхание в душе и есть самое главное, самое ценное, существенное. В XX в. И. А. Ильин (1882–1953) писал, что из глубины Православия родилась в нас эта уверенность, что священное есть самое главное в жизни, без него жизнь становится унынием и пошлостью.

Традиция «умного делания» в Византии получила, как известно, свою письменную фиксацию в аскетических святоотеческих сочинениях. Характерно название сборников этих творений - «Филокалия» («Φιλκαλία», на церковно-славянском - «Добротолюбие». Впервые название «Филокалия» появляется благодаря св. Василию Великому (IV в.), озаглавившему так сборник сочинений своего учителя Оригена, составленный в его память. По-гречески «филокалия» буквально означает любовь к красоте. Но Красота - одно из имен Бога в Византии, так же, как и Добро .

Термин «филокалия» для православной Византии был не менее важен, чем для языческой Греции термин «калокагатия» . Филокалия - запечатленный в слове аскетический опыт, наследие «науки из наук», «художества из художеств», как называют аскетику Святые Отцы. Конечная же цель аскетики - целенаправленное приготовление духа, души и тела к встрече со Христом.

Суть православной аскетики сконцентрирована в словах апостола Павла: «Сам же Бог мира да освятит все во всей полноте, и ваш дух, и душа, и тело во всей целостности да сохранятся без порока в пришествие Господа Иисуса Христа» (1 Фес. 5, 23). В этих словах говорится о встрече человека со Христом. Под Пришествием Господа Иисуса Христа здесь подразумевается и пришествие, которого сподобились и сподобляются отдельные подвижники в процессе православного аскетического подвига еще и в этой жизни, и в этом мире. Пришествие - не только факт мировой истории, но и факт, раскрывающийся в личном, внутреннем опыте православной жизни. Человек призван участвовать во встрече с Христом всем своим существом, «во всей полноте». Именно в этом сохранении без порока духа, души и тела, целенаправленное приготовление их к встрече со Христом и заключается назначение (курсив мой - Г. С. ) аскетики, «функция которой сводится к сознательному контролю за всеми процессами, протекающими на духовном, душевном и телесном уровнях, а также к правильной координации этих процессов между собой» . В. И. Мартынов определяет аскетику как процесс, приводящий все силы и уровни человеческого существа в такой порядок, при котором возникают реальные предпосылки для соединения человека с Богом . Дух - та область человеческого существа, в которой происходит непосредственная встреча с Богом. «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божьего, потому что почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно (1 Кор. 2, 14). Око духа раскрывается только в результате телесных и душевных трудов, которые составляют область аскетики в общепринятом смысле слова, аскетики как системы упражнений, ограничений, выводящих человека из тиранического подчинения миру. Без трудов души и тела око духа не откроется, и человек так и не встретится с Богом.

Конечная же цель аскетики - преображение сознания, достижение состояния внутренней молитвы.

Аскетика являет собой теоретико-практические указания для особо возлюбивших Бога, для монашествующих, людей, «не имеющих в себе ничего, что не было бы обращено к Богу». (В. И. Мартынов). Византийский император Алексей Комнин (1081–1118) говорил, что монахи - это соль земли православной, свет миру. Монашество освещало миру путь на Небо, оберегало его от нравственной порчи, оцерковляло жизнь светскую и гражданскую .

Монашеству принадлежит совершенно исключительная роль в русской культуре XII–XVII вв., когда над всей русской стихией как будто виднеется черный монашеский клобук. Русь этого периода может быть названа «страной монахов и преподобных» . Стремление к монашеской жизни сопоставимо только с непревзойденными образцами ранневизантийского подвижничества IV–VI вв. в Египте и Сирии. Именно аскетическое подвижничество в лике преподобного Сергия Радонежского выработало русский духовный идеал на многие столетия. «...Фигура монаха являлась реальным центром не только духовной, но и социально-политической и культурной жизни, … вся общественная жизнь была ориентирована на аскетический подвиг... Святая Русь - это конкретная, реально существующая форма синергийной культуры . Святая Русь - это версия преображения земного мира в икону мира небесного» . На Руси святость стала высшей духовной ценностью. В XIV в. Константинопольский патриарх Филофей Коккин в 1355 г. благословляет преподобного Сергия золотым мощеносным крестом, а в 1370 г. в послании Святому Благоверному Великому Князю Дмитрию Ивановичу называет русских «святым народом»: «для вас (русских), этого обитающего в тех краях святого Христова народа (το τού Χριστού άγιον έθνος), за страх перед Богом, за любовь и веру (вашу), молюсь и люблю всех вас, как уже сказал, больше, чем другие (народы)» .

Итак, русской душе присуще стремление к православному идеалу, воплощенное в полной мере в аскетической практике монашества. Именно здесь лежат корни идеи Достоевского о том, что спасение России придет из иноческой кельи. Его влекла фигура русского инока. В письме А. Н. Майкову Достоевский пишет о монастыре: «В этом мире я знаток и монастырь русский знаю с детства» .

Но откуда проистекает исключительная отзывчивость, «всеоткрытость» русского человека Православию? Вспомним прозрение Ф. И. Тютчева, слова раскрывающие идею сокровенной родственности русско-славянской природы православному духовному идеалу: «Русский человек - христианин не только в силу Православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он - христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которые составляют как бы основу его нравственной природы...» .

Достоевский таинственно, глубинно связан с Россией. Одним из важнейших, неотъемлемых качеств русской классической литературы и философии является «познание самой России и созерцание Ее тайны. Для русской души самый кардинальный вопрос есть вопрос: «Что такое Россия?» Познание России являет собой «соборное делание». Через художественный мир только одного Достоевского невозможно открыть всю Россию. Но Достоевский принадлежит к тем русским писателям (Пушкин, Гоголь, Тютчев, Лев Толстой), без которых сущность России не постижима. Достоевский продолжает в русской литературе линию Гоголя, «пророка православной культуры» (В. В. Зеньковский), раскрывшего в своей духовной прозе идею сущностной религиозности русской культуры. Достоевский скажет, что «Россия навсегда осталась у ног Христа», что «в судьбах настоящих и в судьбах будущих православного христианства – в том и заключена вся идея народа русского, в том его служение Христу и жажда подвига за Христа. Жажда эта истинная, великая и не переставаемая в народе нашем с древнейших времен, непрестанная, может быть, никогда, - и это чрезвычайно важный факт в характеристике народа нашего и государства нашего» .

Существует феномен особой связанности русского и России. Русский только тогда становится русским, когда он весь проникнут Россией, когда он слышит ее внутреннюю музыку, созерцает ее Лик, постигает ее сердцем: «Я скажу: “Не надо рая, дайте Родину мою”» (С. Есенин), «О России петь, что стремиться в храм» (И. Северянин), «Русь! Иль во мне, в душе самой уж расцветаешь ты незримо» (В. Набоков). Удивительную последовательность внутреннего роста смыслов в душе русского человека, логику его приобщения к Логосу гениально выразил Н. В. Гоголь: «А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам». «...Если вы действительно полюбите Россию, вы будете рваться служить ей» . Любовь к России - это исток русской духовности, которая благодаря Православию обрела свою форму, способность к осознанию самобытности и, соответственно, места в мировой культуре в качестве русско-славянской части восточно-христианской цивилизации, входящей в Pax Christiana.

Великая русская литература - «серьезное дело серьезного народа» (Л. Н. Толстой), высокое служение России. Не случайно французский литературовед Мельхиор Вогюэ, читая Достоевского, писал, что здесь не литературой пахнет. Достоевский утомляет, как чистокровные лошади. Великая русская литература - перерастает рамки беллетристики, становясь инструментом созидания жизни , всего ее духовно-душевного состава. Это поиск и путь к Истине. П. А. Флоренский подчеркивал присущее русским отношении к истине как существу живому. «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть великий подарок Бога человеку» (Н. В. Гоголь). В особой роли литературы и философии в нашей культуре проявляется почтительное отношение к слову, воспринятое Русью от Византии. «...Русский язык стал звучащей и говорящей плотью». «Эллинистическую природу русского языка можно отождествить с его бытийственностью». Каждое слово словаря Даля есть орешек акрополя, ... наш маленький Кремль» . Подлинная русская литература не терпит подделок, неправды, неискренности. Отсюда иногда некоторая шероховатость, как бы неуклюжесть, едва ли не корявость, неотделанность стиля. Но отсюда же и глубинная, жизненная правда, естественность и истинность. Характерно восклицание Л. Н. Толстого после прочтения одного из сочинений Тургенева: «Тургенев опускается до приемов».

Достоевский с очевидностью показал, что именно святость, стремление к чистому сердцу («Сердце чисто созижди во мне, Господи»), благодатному, синергийному существованию составляет фундаментальную основу русской духовности. Восприятие Достоевского без понимания его глубинной укорененности в православной духовности ведет к искажению подразумеваемых писателем смыслов. Например, в современной культуре истолкование обмирщенным сознанием употребляемых писателем слов «красота», «всечеловечность» вне породившего их церковного контекста нередко лишает их высокой духовной составляющей, ведет к одномерному восприятию. Достоевский говорит о горней Красоте, Красоте как одном из имен Бога. А говоря о всеотзывчивости, всечеловечности русского человека, его призвании «быть братом всех людей», подразумевает его призвание к стоянию в Истине, способность Ее хранить, чтобы раскрыть всем ищущим и взыскующим, то есть говорит о верности православной, кафолической , всеобъемлющей вере.

«Русский человек ничего не знает выше христианства, да и представить не может... вникните в Православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации» .

Для Достоевского ни человек, ни созидаемая им культура не могут жить без идеала. В России этот идеал Православие. Но как возможна православная культура? Ключевой характеристикой православной культуры является синергия как единство человеческих усилий и божественной благодати. Не есть ли путь постижения Бога неминуемое отречение от человека в себе? В романе «Идиот» Достоевский, казалось бы, дает именно такой ответ. «Князь Мышкин - это человек, который...имеет доступ к Божественной стихии мира». «Если в душу светит и вливается эта стихия, человек субстанционально становится добрым и милостивым; зло в нем преодолевается и человек становится существенным». «Он также внутренне убежден, что каждый человек обладает этими святыми воротами и носит в себе освященный остов метафизического добра» .

«Неужто, - задается вопросом И. А. Ильин в статье «Образ идиота у Достоевского», - можно достигнуть сверхчеловеческого, став лишь неполноценным человеком? ...только ценою отречения от человека в себе?» И отвечает, что в «Братьях Карамазовых» Достоевский показал двух благочестивых: «здорового, но чистого сердцем старца Зосиму и его любимца Алешу Карамазова, в котором бушует необузданная стихия карамазовских страстей и который, тем не менее, идет по жизни чистым. Путь князя Мышкина, таким образом, не единственный возможный путь на земле. Есть и другие пути» .

«Русский человек плохо знает Евангелие, но Христа он знает». Именно погружаясь во внутренний мир русского человека, Достоевский все более открывал для себя Христа. Что касается святоотеческой литературы, то обратимся к свидетельству Н. С. Лескова, который лично знал Достоевского «и имел неоднократно поводы заключить, что этому даровитейшему человеку, страстно любившему касаться вопросов веры, в значительной степени не доставало начитанности в святоотеческой литературе, с которою он начал свое знакомство в довольно поздние годы жизни, и по кипучей страстности своих симпатий не находил в себе спокойности для внимательного и беспристрастного ее изучения» . Вместе с тем отметим специальную работу, посвященную анализу святоотеческих источников творчества Ф. М. Достоевского. Это книга С. Сальвестрони «Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского» (СПб.: Академический проект, 2001). Событием 2010 г., предшествующего двум памятным датам, связанным с Достоевским, стал выход двухтомника «Евангелие Достоевского» .

Христианский гуманизм Достоевского, как и образ Алеши Карамазова, вызвал неприятие со стороны К. Н. Леонтьева. Философ, проходивший «школу аскетизма» в Оптиной пустыни в течение ряда последних лет своей жизни , утверждавший, что в России либерализм пропитал и церковное сознание, следовательно, необходима культура сурового греческого Православия монашеского типа, выразил свое отношение в статье «Наши новые христиане. Против розового христианства Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского». К. Н. Леонтьев старался убедить читателя, что Достоевский и Толстой недостаточно хорошо знают святоотеческую литературу и делают, соответственно, неверные выводы, как бы приземляя, «облегчая» христианство в угоду слабой человеческой натуре. Отзыв на эту статью написал Н. С. Лесков , в свою очередь показавший, что Леонтьев излишне самонадеян относительно глубины своего знания византийско-аскетического наследия.

К. Н. Леонтьев упрекал также Достоевского в искусственности образа Алеши Карамазова, говоря, что подобных монахов нет в современных русских монастырях. Однако очень прозорливое замечание принадлежит В. В. Розанову, который, как известно, с большой теплотой и симпатией относился к Леонтьеву. И, может быть, как никто, видел и понимал суть его натуры. («Изумительно чистое сердце, настоящая жемчужина на дне моря в своей Оптиной пустыни».) Розанов писал, что Достоевский показал тип монаха, который был свойственен ранней Византии, золотому «веку патристики». Именно в этом монашестве Достоевский видел спасение России, надеясь, что оно придет из сердца ИНОКА, воспринявшего очистительный свет преображения . «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся» (прп. Серафим Саровский). После посещения Оптиной пустыни Достоевский сделал запись: «Удивятся же все, если скажу я, что спасут Россию молитвы этих смиренных старцев, ищущих покоя и уединения».

В размышлениях Достоевского значительное место занимает в связи с Православием «Восточный вопрос» и взаимоотношения Русской Церкви с христианским Востоком.

В «Дневнике писателя» за ноябрь 1877 он писал: «Восточный вопрос есть в сущности своей разрешение судеб Православия... Утраченный образ Христа сохранился во всем свете чистоты своей в Православии». Достоевский становится одним из борцов за преодоление насильственной изоляции Русской Церкви, обусловленной петровскими реформами и последовавшей за ней секуляризацией с лютеранским уклоном. Он видит неблагоприятные последствия отрыва Русской Церкви от христианского Востока, что проявилось, например, в исчезновении в России старчества, оставив русский народ и монашество без этой высшей формы духовного окормления. «России... полезно теперь, на некоторое время, забыть хоть немножко Петербург и побывать на Востоке», - пишет Достоевский. Мыслитель говорит о необходимости преодоления разобщенности между православными народами, видит церковное разрешение Восточного вопроса в объединении всех православных народов и созыве Вселенского Собора.

Достоевский, «тайновидец духа», прозрел, что в России давно и сложно перемешаны две культуры, говоря терминами К. Н. Леонтьева: византийско-аскетическая (культура преображения человека, запечатленная в византийском «Добротолюбии», старчестве, русском идеале святости) и прогрессистско-эвдемоническая (утилитарная, связанная с поклонением вещам, стремлением к комфорту и внешнему удобству жизни). Как писал К. Н. Леонтьев: «Живем мы, правда, все в одно время, но живем не одним и тем же... Я верю, что в России будет пламенный поворот к Православию, прочный и надолго... Я верю этому, потому что у русских болит душа... Православие или, другими словами, культура византийского аскетизма (выделено мной - Г. С. ), есть единственный противовес всеобщего, мелкого удовольствия» .

Достоевский - представитель подлинно русского искусства, искусства, которое говорит человеку о его призвании к горнему как идеалу и животворному источнику земного бытия. «В чем сила русского искусства, русской литературы (кроме таланта самого по себе)?» - спрашивал Г. В. Свиридов и отвечал: «Я думаю, она в чувстве совести» . Совесть же - это голос Бога в душе. Характерно в этом отношении понимание искусства, которое принадлежит И. А. Ильину. Мыслитель говорит о «художественном искусстве» как о собственно искусстве: «художество дает опытное переживание священной глубины в привычно-несвященных образах действительности. Истинное искусство говорить человеческому духу о Духе и духовном; и чем художественнее эта речь, тем ближе искусство подходит к религии, - не в том смысле, что оно выбирает конфессиональные образы и темы, но в том смысле, что оно раскрывает в самом простом, обыденном, светском образе, в с виду незначительной теме - сокровенную значительность, предметную глубину, духовный огонь. Божий луч, Божие веяние и присутствие. И в этом его очистительная сила» .

Каждый подлинный писатель приходит в мир со своим «новым словом» (Ап. А. Григорьев). «Новое слово» Достоевского заключалось в том, чтобы «при полном реализма найти в человеке человека», найти в нем образ Божий, раскрыть в человеке его призвание к горнему, его стремление ко Христу. И, соглашаясь с Н. Н. Страховым, что Достоевский раскрыл русского человека в ситуации трагической борьбы за самого себя (в то время как Лев Толстой - в ситуации твердой верности русского своим национальным инстинктам), представляется невозможным принять мысль философа о том, что художественный гений Достоевского заключался, скорее, в изображении борьбы с властью извращенных идей над душой русского человека, чем в постижении фундаментальной природы этой души .

Достоевский раскрыл реальность живого родника духа, которого жаждет русская душа, которым она укрепляется и живится.

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Грант 10-01-00483а

1 Достоевский Ф. М. Собр. соч. в 15 т. Т. 13. СПб.: Наука, 1994.
2 Розанов В. В. Уединенное. М.: Советская Россия, 1990. С. 30.
3 Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием (Брянчаниновым). М., 1985. С. 249.
4 Достоевский Ф. М.
5 Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности / Новый мир, 1988. № 7, № 9.
6 Астафьев П. Е. Национальность и общечеловеческие задачи // Астафьев П. Е. Философия нации и единство мировоззрения. М., 2000. С. 34.
7 Стиль, который может быть назван подлинно византийским , сформировался в иератическом искусстве мозаик Равенны (VI в.). Из всех стилей, созданных когда-либо византийскими художниками, именно этот стиль глубже и строже выражал суть православной духовности. Великий расцвет такого типа искусства приходится на первую половину XI в.: мозаики Осиос Лукас в Фокиде, Неа Мони на Хиосе, древнейшие мозаики Сан-Мрако в Венеции, мозаики и фрески Софии Киевской.
8 Попова О. С. Византийская духовность и стиль византийской живописи VI–XI вв. (Равенна и Киев) // Византийский временник. М., 1998. Т. 55 (80). Ч. 2. С. 216–221.
9 Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 183.
10 Бычков В. В. К вопросу о древнерусской эстетике (методологические заметки) // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985. С. 400.
11 Алпатов М. В. Рублев и Византия // Алпатов М. В. Этюды по истории зарубежного искусства. М.: Искусство, 1967. Т. 1. С. 111.
12 Лосский В. Н. Богословие Света в учении св. Григория Паламы / Лосский В. Н. По образу и подобию. М., 1995. С. 71.
13 Астафьев П. Е. Национальность и общечеловеческие идеалы / Астафьев П. Е. Философия нации и единство мировоззрения. М.: Москва, 2000.
14 «Бог есть Красота, Сверхкрасота, Всекрасота, без начала и конца, безо всякого изъяна, источник и прообраз всякой красоты и всех красот» (св. Дионисий Ареопагит).
15 Прохоров Г. М. Дионисий Ареопагит. Сочинения. Толкования Максима Исповедника. СПб.: Алетейя, 2002.
16 Калокагатúя - (καλοκαγαθία: от καλός - прекрасный, αγαθός - хороший), понятие прекрасно-доброго, выражающее представление о синкретическом единстве этического и эстетического, нравственного и физического совершенства.
17 Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, Русский Путь, 2000. С. 41.
18 Там же. С. 40.
19 Соколов И. И. Состояние монашества в Византийской церкви с середины IX до начала XIII века. СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2003.
20 Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, Русский Путь, 2000. С. 181.
21 Синергия (букв. - сотрудничество, соработничество) - соединение тварной, человеческой, энергии, с нетварной, Божественной, соработничество человека и Бога. Сущностью культуры Московской Руси и является принцип синергийности, способность человека к соединению с Красотой как с нетварной энергией.
22 Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, Русский Путь, 2000. С. 181–182.
23 Медведев И. П. Русские как «святой народ»: взгляд из Константинополя XIV в. // Византийское богословие и традиции религиозно-богословской мысли в России. СПб, 2000. Вып. 3. С. 83–88.
24 Цит. по: Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание / Ф. М. Достоевский и Православие. М.: Отчий дом. 1997. С. 236.
25 Сочинения Тютчева Ф. И. : Стихотворения и политические статьи. СПб., 1990. С. 475.
26 Мамлеев Ю. Философии русской патриотической лирики / Горичева Т., Мамлеев Ю. Новый Град Китеж. (Философский анализ русского бытия). Париж: Беседа, 1989. С. 91.
27 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1876 / Достоевский Ф. М. Мысли. Высказывания. Афоризмы. Париж: Издательство «Пять континентов», 1975. С. 112.
28 Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Нужно любить Россию (Из письма к гр. А. П. Т.....му). 1844 / Гоголь Н. В. Нужно любить Россию. М.: Русская симфония, 2007.
29 Русская литература заключает в себе глубочайшие философские и религиозные искания и прозрения. И хотя «людям, озабоченным реальными делами и вещами, смыслы, идеи, умозрения и вся философия представляются пустыми призраками», «... метафизика господствует над миром и изменяет его своими формулами » (курсив Г.С. ) // П.А. Бакунин «Запоздалый голос сороковых годов: (По поводу женского вопроса). – СПб.: тип. В Безобразова и К°, 1881. С. V.
30 Мандельштам О. Э. О природе слова / Мандельштам О. Э. Слово и культура: Статьи. М.: Сов. писатель, 1987. С. 58.
31 Ф. М. Достоевский, решив возобновить издание «Дневника писателя», писал (письмо И. С. Аксакову от 4 ноября 1880 г.): «Вам дружески признаюсь, что, предпринимая с будущего года «Дневник», часто и многократно на коленях молился Богу, чтобы дал мне сердце чистое, слово чистое, безгрешное, нераздражительное, независтливое» / Цит. по: Андреев И. М.Русские писатели XIX века. М., 1999. С. 330.
32 Καθολικός - (греч.) всеобъемлющий, универсальный.
33 Достоевский Ф. М. Записная книжка /Достоевский Ф. М. Мысли. Высказывания. Афоризмы. Париж: Издательство «Пять континентов», 1975.
34 Ильин И. А. Образ идиота у Достоевского / Ильин И. А. Собр. соч. в 11 т. Т. 6. Кн. 3. С. 380.
35 Ильин И. А. Образ идиота у Достоевского / Ильин И. А. Собр. соч. в 11 т. Т. 6. Кн. 3. С. 395.
36 Лесков Н. С. Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви) / Лесков Н. С. О литературе и искусстве. Л.: ЛГУ. 1984. С. 119.
37 Евангелие Достоевского / В 2-х. т.: Т. 1: Личный экземпляр Нового Завета 1823 года издания, подаренный Ф. М. Достоевскому в Тобольске в январе 1850. Т. 2: Исследования. Материалы к комментарию. М.: Русскiй Мiръ, 2010.
38 Сначала под духовным водительством о. Климента Зедергольма, затем, после его ухода из жизни, под окормлением великого старца Амвросия Оптинского, принявший там монашество, погребенный в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой Лавры, в которую он переехал, исполняя послушание своего духовного отца.
39 Лесков Н. С. Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви) / Лесков Н. С. О литературе и искусстве. Л.: ЛГУ. 1984.
40 «Если удастся, то сделаю дело хорошее: заставлю сознаться, что чистый, идеальный христианин - дело не отвлеченное, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее, и что христианство есть единственное спасение Русской Земли ото всех ее зол» / Достоевский Ф. М. Из письма к Н. А. Любимову, секретарю «Русского вестника», 11 июня, 1876 г.
41 См. освещение позиции Достоевского по отношению к Восточному вопросу в недавно вышедшей книге. В. А. Котельникова «“Что есть Истина?” Литературные версии критического идеализма». СПб.: Издательство «Пушкинский дом», 2010. С. 296–312.
42 К. Н. Леонтьев. 4-ое Письмо с Афона. 23.08.1872 // Начала, 1992, № 2.
43 Свиридов Г. В. Музыка как судьба. М.: Молодая гвардия, 2002. С. 126.
44 Ильин И. А. О религиозном очищении / Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. Т. 2. Гл. 15. М.: Русская книга, 2002.
45 Страхов Н. Н. Литературная критика. М., 1984. С. 111.

Начну с того, что Ф.М. Достоевский - мой любимый Писатель. Это непревзойденный Гений, чьи произведения по глубине мысли, тонкости раскрытия человеческой психологии, мельчайшим нюансам обрисовки характеров не имеют себе равных.

Вообще, в Русской и мировой Литературе есть два Гения, изучать творчество которых обязан каждый, желающий развиваться умственно и духовно, человек.Без этого фундамента душа останется недоразвитой, недополучит того необходимого, без чего невозможно Жить и Мыслить полноценно. Это Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой. По моему глубокому убеждению, равных им не было ни до, ни после на планете Земля.

Здесь речь пойдет о романе Достоевского "Идиот".

Если Ф.М. - мой любимый Писатель, то "Идиот" - мое любимейшее его произведение.Это роман в 4ех частях, огромный труд. Роман не только можно, но и нужно читать и перечитывать, поскольку на осмысление его нужно время - думаю, этот Шедевр гениальной мысли до конца непостижим, ибо в разном возрасте понимается по-разному и раскрывается снова и снова, воспринимается по-новому в каждый период жизни.

Центральная фигура романа - князь Мышкин, в котором, по мысли Писателя,воплощены все высочайшие достоинства Человеческой души.Это милосердие, сострадание, жертвенность и, главное,поистине христианская Любовь к ближнему.То, что заповедовал людям Христос, воплощено в князе.Высокая нравственность и качества его чуткого, понимающего, сострадательного сердца недоступны окружению Мышкина и воспринимаются, как чудаковатость, ненормальность, отклонение.

Писатель показал, насколько трудна жизнь и стезя настоящего Человека, высокого сердцем и душой, среди его современников, насколько люди не готовы воспринять и принять подобную Фигуру.Люди, гораздо низшие, недоразвитые, порочные, считают себя не только выше князя, но и позволяют себе пренебрежительное, насмешливое отношение, а его всепрощение, смирение и доброта воспринимаются не как высочайшие качества ангельской души, а как слабость. "Идиот!" - раздаются злорадные шепотки за спиной у Мышкина.Но князь, по-прежнему добр и сердечен ко всем без исключения...

В романе показана почти немыслимая жертвенность - князь всегда думает сначала о ближнем, о благе ближнего (и дальнего), о себе же забывает.В итоге даже любящие друзья перестают понимать Мышкина,слишком очевиден и огромен контраст между личностью князя и привычным одобряемым укладом общества.

В итоге князь, исчерпав все силы души и сердца на благо ближнему, погибает - его болезнь поглощает его, и он в действительности теряет рассудок.Писатель показывает, что миру денег и выгоды не нужны доброта и сердечность (князь там - лишний раздражающий элемент!), что в итоге в этом мире славы, лицемерия и выгоды погибнут за ненадобностью все нравственные начала, что приведет мир к самоуничтожению: поглотив все чистое и светлое; человечество, не имеющее сострадания и доброты, окажется поглощено собственными пороками.

С князем Мышкиным связаны все сюжетные линии романа, с ним пересекаются все действующие лица произведения.

Этот роман - классика Русской Литературы, шедевр, не имеющий себе равных! Он НЕОБХОДИМ каждому мыслящему человеку, как обязательная ступень к вершинам духовного развития.

Валентин Распутин

РОССИИ НУЖНА ЛИТЕРАТУРА, ДОСТОЙНАЯ ПУШКИНА И ДОСТОЕВСКОГО

СЛОВО, ПРОИЗНЕСЁННОЕ В ЮБИЛЕЙНЫЕ ДНИ ФЁДОРА МИХАЙЛОВИЧА ДОСТОЕВСКОГО

У нас невольно, от постоянного общения с ними, создаются зримые и монументальные образы самых великих художников в литературе: Пушкин, блистающий талантами, как рыцарскими доспехами, по духу и образу жизни истинно рыцарь, высоко поднявший значение и честь литературы, защищавший честь России и свою личную честь; Гоголь - как нахохлившаяся вещая птица, слетевшая на многострадальную нашу землю из неведомых высот; Толстой - точно корневище огромного дуба, глубоко в землю опустившего корявые и мускулистые лапы корней и вбирающего все начала жизни и все учения мира... Толстой, сиротствующий без креста на своём могильном холме...И Достоевский со скрещенными на коленях руками и мученическим лицом, с пристально устрем­лёнными вперёд глазами, как на известном портрете Перова, и в глубокой думе, выдающей огромную работу ума и души. Толстой - произведение природное, былинное, похожее на мифологического Пана, при всей своей могучести так и оставшееся незавершённым; Достоевский - произведение духовное, не корневое, а плодное и по мысли, по характеру работы совершенное. Его глубины - это немеренность человеческой души, безудержные страсти его героев сравнимы с горячим выплеском лавы из запущенных и обременённых грехом пластов, до них чудом достаёт смиренный и пронзительный луч любви и вызывает извержение, после которого должны последовать или гибель от непереносимой боли, или преображение. У Достоевского лицо духовника, озабоченного устройством душевных глубин, всё, о чём он говорит, он говорит доверительно, наклоняясь к вашему уху, порой сбиваясь, торопясь, потому что желающих подойти к нему много, но, не сбиваясь с доверительности, договаривая до конца. Вот это-то собеседование, требовавшее полного внимания, и признавалось не умеющими слушать за «болезненное впечатление». В храме другой язык, чем на улице. К чте­нию Достоевского приходится готовить душу, как к исповеди, иначе ничего не поймёшь.

Достоевский - пророк, Достоевский - поразивший мир своим буйным и выверенным психологизмом художник. Всё это неоспоримо. Конечно, пророк, многое предугадавший и многое сказавший навечно. В сущности, всё у него, за исключением двух-трёх политических статей в «Дневнике», сказано навечно, и чиновника, поступающего на государственную службу, следовало бы подвергать экзамену, читал ли он Достоевского и что он взял у Достоевского. Но для нас как-то не столь уж важно, что он пророк, для нас пророк - далёкое, поднебесное понятие, до которого не дотянуться, а так не хочется отпускать от себя Фёдора Михайловича и лишиться его близости и доверительности. Его пророчество объясняется тем, что он был умным и внимательным смотрителем русской жизни и как исповедник знал, где в человеке искать человека. У него десятки откровений, которые превосходят человеческий ум, даже самый проницательный, и которые, кажется, не могут быть земного происхождения, но озарение знает, в каком сосуде блеснуть.

Самое важное, быть может, для нас сегодня - припомнить, что из своей веч­ности Федор Михайлович говорит о народе, из которого он вышел, о литературе, которой он служил, о жизни, которую наблюдал. Он говорит:

«Все наши русские писатели, решительно все только и делали, что обличали разных уродов. Один Пушкин, ну да, может быть, Толстой, хотя чудится мне, что и он этим кончит... Остальные все только к позорному столбу и ставили, или жалели их и хныкали. Неужели же они в России не нашли никого, про кого могли сказать доброе слово, за исключением себя, обличителя?.. Почему у них ни у кого не хватило смелости (талант был у многих) показать нам во весь рост русского человека, которому можно было поклониться? Его не нашли, что ли!..»

Не больно-то его и искали. После Достоевского литература еще усердней за­нялась переустройством социальной жизни; как жуки-древоточцы, художники крошили, умиляясь в перерывах родным картинам вокруг, родным лицам и родным песням. Поумиляются - и снова за работу. Рухнуло здание (отчего так хочется думать, что, доживи Достоевский до возраста Толстого, этого не произошло бы с такой стремительностью и безоглядностью, с каким-то бурлацким «эх, ухнем!» - хотя здравый смысл подсказывает, что и он не удержал бы этого безотчётного разрушительного порыва, но так велик был авторитет Достоевского, таким обнадеживающим ореолом засияло его имя, что просвещённым русским людям представилось, что даже похороны Федора Михайловича, многотысячные, явившие огромную соединённую боль и волю, сумели остановить надвигающуюся революцию) - но рухнуло здание, принялись выстраивать новое, в литературе поменяли почерк с критического на социалистический, последний потребовал «героя нашего времени» по идеологическим меркам. Позднее, после войны, литература сумела-таки по­клониться воину, защитнику Отечества. Ещё позднее нашла она и подходящие чувства, и язык, чтобы поклониться старикам, хранителям народных традиций и языка, веры и совести, на своих плечах в несказанной муке вынесших Россию из голода, холода и неурядства, но поклонилась им литература уже с края могилы, в которую уходила русская деревня. А затем опять, и с ещё большей страстью, с ещё большим остервенением, началось поношение народа, не прекращающееся и по сей день: и такой он, и сякой.

Да, и такой, и сякой...

«Но народ сохранил и красоту своего образа, - отвечает Достоевский. - Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймёт и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружён народ наш, и сумеет найти в этой грязи брильянт. Повторяю: судите русский на­род не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым и в самой мерзости своей постоянно вздыхает. А ведь не все же в народе мерзавцы, есть прямо святые, да ещё какие: сами светят и всем нам путь освещают!»

Хорошо сказано Аглаей Епанчиной в «Идиоте»: «Есть два ума - главный и не главный». У Достоевского во взгляде на Россию и народ её был именно главный ум, видящий дальше изображения перед глазами, проницающий через времена, освещённый любовью и состраданием, подтверждённый их духовным значением.

Достоевский - наш современник. Не ахти какое открытие, каждый большой писатель больше времени, в которое он живёт, поскольку нерядовой талант - это кладовая со многими дверьми и это истины, раскрывающиеся, точно цветы во всякую весну, перед каждым новым поколением. Но Достоевский, как и Пушкин, ближе и современней нам целого ряда других великих, точней, обширней, сердечней и глубже. Даже постоянно читающие Фёдора Михайловича знают: у него строки имеют способность прирастать к прежнему тексту. Не было - и вдруг обнаружилось, обнаружилось в удивительном созвучии с происходящими событиями. Он сказал и о реформе образования, и о необузданных свободах, и о чужебесии, и о национальном вопросе, и о братстве, и о русских, отторгнутых от родины, но остающихся русскими, и о том, что наш всемирный путь лежит не через Европу (а он считал Европу второй родиной), а через нашу национальность. Более 120 лет назад он сказал решительно обо всем, что считается сегодня злободневным...

Две силы - родная вера и родная литература - духовно сложили русского человека, дали ему масштаб и открыли его. Такого влияния и такого значения литературы ни в одном народе увидеть больше нельзя. Когда насильственно отвергнута была вера, почти столетие литература, пусть и недостаточно, пусть и притчево, иносказательно, но продолжала духовное дело окормления и не позволила народу забыть молитвы. Теперь, при иных порядках, отвергается литература русского склада. В нашей словесности Смердяковы могли быть литературными героями, но не могли быть авторами, властителями дум. Теперь они родственной толпой, подбадривая и подталкивая друг друга, кинулись наперебой выводить смердяковское: «Россия-с, Марья Кондратьевна, одно не­вежество. Я думаю, что эту проклятую Россию надо завоевать иностранцам». Су­меет ли, в свою очередь, вера поддержать литературу, трудно сказать. Ибо России для её нравственного и духовного спасения и возвышения нужна не просто хоро­шая, честная, чистого письма литература - ей нужна литература сильная и влиятельная, жертвенного реализма, достойная Пушкина и Достоевского.

«Уроки литературы» 2002 год. – №3