Георгий скребицкий - рассказы охотника. Георгий скребицкий - краткая биография и книги

Рассказы Георгия Скребицкого о жизни птиц, животных и рыб. Рассказы для чтения в начальной школе. Рассказы для внеклассного чтения и для семейного чтения.

Георгий Скребицкий. Длиннохвостые разбойники

Это было в самом начале весны.

В лесу под деревьями ещё лежал снег, но зато на открытых местах уже темнели первые проталины.

Древесные почки начали надуваться, и от этого ветки кустов и деревьев казались не такими голыми, как зимой, а чуть-чуть мохнатыми. Кругом в вершинах деревьев на разные голоса распевали овсянки, синицы, и где-то вдали отбивал барабанную дробь лесной барабанщик — дятел.

Мы с сыном шли по тропинке, прислушиваясь к голосам весеннего леса. Вдруг слышим — впереди нас застрекотали сороки, да тревожно так, словно что-то заприметили.

Вышли мы из-за кустов на лужайку. Смотрим — и понять ничего не можем, что там происходит. По лужку взад-вперёд мечется заяц, а около него — две сороки; то взлетят, то на землю сядут. Заяц на них так и наскакивает. Только какая- нибудь близко подлетит, он — прыг! — прямо к ней, норовит передними лапами ударить.

Отлетит сорока, а вторая уже сзади подлетает. Обернётся заяц и на ту бросится. Глядим мы и никак не разберём, кто же на кого нападает.

Стали подходить ближе. Заметил нас заяц и поскакал в лес. Сороки тоже прочь полетели. Летят, а сами стрекочут: видно, очень не хочется им улетать.

Подошли мы к тому месту, где сороки с зайцем дрались. Вдруг видим — прямо под ногами лежит в ямке маленький серый комочек.

Да ведь это зайчонок! Совсем крошечный, только недавно родился.

Тут мы и поняли, почему заяц на сорок нападал. Это зайчиха своего детёныша так храбро защищала. Значит, неверно говорят, что заяц — трусишка.

Взяли мы зайчонка, отнесли в ближайшие кусты, куда зайчиха только что ускакала, и посадили под самый кустик.

Мать его там непременно найдёт. Звери постоянно своим же следом назад возвращаются. Побежит зайчиха обратно и наткнётся на него. А сорокам зайчонка в кустах ни за что не найти.

Вышли мы обратно на лужайку. Глядим — сороки уж опять на том же месте вертятся. Прыгают, к земле приглядываются, зайчонка ищут. Вот ведь какие! Разбойники, да и только.

Георгий Скребицкий. Речной волк

Есть один интересный способ ловли хищной рыбы: щуки, окуня, судака... Это ловля на кружки.

Кружок делается из сухого дерева или из пробки. Сверху он окрашен в красный цвет, а снизу — в белый. Посредине кружка вставлена палочка. Через неё перекидывается намотанная на кружок прочная леска, а на конце привязывают грузило и тройной крючок на тонкой проволоке, чтобы попавшаяся хищная рыба не могла перекусить леску.

Ловля на кружки очень увлекательна, особенно там, где много крупной рыбы. Поэтому я, отправляясь в свою летнюю поездку в Карелию, захватил с собой в числе прочих рыболовных принадлежностей и десяток кружков.

Я много наслышался о рыбных богатствах карельских озёр, мне не терпелось поскорее самому половить там рыбу.

И вот наконец я на месте.

Переночевав в маленькой деревушке на самом берегу озера, рано утром я отправился на рыбалку.

Старичок хозяин, у которого я ночевал, одолжил мне свою лодку. Я положил в неё кружки, подсачек, ведёрко с заранее наловленными живцами, потом взял вёсла и отплыл от берега.

Утро было тёплое, серенькое. Дул лёгкий ветерок, подёргивая поверхность озера серебристой рябью. А у самых берегов вода была совершенно спокойная, и в ней отражались угрюмые скалы, местами поросшие мхом, и чахлые, полузасохшие сосны.

Сизые чайки носились над озером. Порой они падали в воду, схватывали мелких рыбёшек и вновь взлетали с добычей, роняя в озеро частые капли воды.

Я плыл недалеко от берега, отыскивая место, о котором говорил мне хозяин лодки.

Вот и заливчик. В этом месте скалы и лес отступают от озера, и далеко в глубь берега вдаётся узкая полоса воды, а по сторонам густой зелёной щёткой топорщатся камыши.

Я вынул из сумки глубомер — гирьку на длинной бечёвке — и измерил глубину: восемь с половиной метров. Немного отплыл и измерил ещё несколько раз. Так я нащупал края подводной ямы. Потом заплыл с таким расчётом, чтобы ветер гнал мои кружки через яму, насадил на крючки наживку и начал ловить.

Ветер дул вдоль берега, и мои кружки, словно стайка красных птиц, поплыли мимо зелёных зарослей камыша.

Начало ловли — хорошие минуты для рыбака. Что-то даст сегодняшнее утро?

Слегка направляя вёслами лодку, я медленно плыл вслед за кружками. Было совсем тихо, только изредка покрикивали летавшие над озером чайки.

Неожиданно где-то невдалеке от меня послышался сильный всплеск воды, потом отчаянный утиный крик, и из камышей выскочила, хлопая крыльями, дикая утка, а вслед за ней целый выводок утят. Они, как тёмные пушистые шарики, катились по воде следом за матерью.

Выбравшись на чистую воду, старая утка поплыла вдоль заливчика, испуганно оглядываясь и тревожными криками подзывая к себе утят.

Я сидел неподвижно, чтобы не напугать утиное семейство, пока оно вновь не скрылось в камышовых зарослях по другую сторону заливчика.

Мне очень хотелось узнать, что напугало утку-мать. Наверное, какой-нибудь зверь подобрался к утятам. Но кто же именно? Лиса не могла забраться так глубоко в воду, да и было бы слышно, если бы она пробиралась среди камышей. Может, выдра?

Я подождал ещё немного, не покажется ли кто-нибудь на чистую воду. Но никто не показывался, и я вновь занялся своими кружками.

Вдруг один из них прямо на моих глазах перевернулся белой стороной вверх и, как волчок, закружился в воде. Значит, рыба схватила живца и потащила в глубину, быстро разматывая леску.

Стараясь не плескать вёслами, чтобы не спугнуть рыбу, я повёл лодку к перевернувшемуся кружку. А он, то наклоняясь набок, то погружаясь в воду, уходил от меня. Рыба тянула снасть прочь от берега. Но вот я уже настигаю бегущий по воде кружок. Он уже у самой лодки. Я бросаю вёсла, быстро перегибаюсь через борт, хватаю кружок, потом леску. Резко дёргаю, чтобы подсечь рыбу, и чувствую, как кто-то невидимый в глубине вырывает её у меня из рук.

Я перехватил леску поудобнее и стал слегка подтягивать. Но рыба не поддавалась. Она тянула так сильно, что леска резала руку. «Ого, даже лодку тащит! Значит, хороша попалась!» От волнения я едва переводил дух, напрягая все силы, чтобы не упустить крупную добычу.

Туго натянутая леска впивалась в воду и чертила по ней своим концом. Рыба то тянула прочь от берега, то поворачивала к камышам. Я старался не дать ей затащить леску под лодку, а то зацепит за дно и сразу оборвёт.

Постепенно рыба стала уставать. Я начал подтягивать её к лодке. И вот не далее двух-трёх метров от борта из глубины показалось что-то большое, тёмное, словно я поднимал со дна затонувшее бревно. «Щука! Какая огромная! Разве такую вытянешь? »

У самого борта рыба точно опомнилась. Она шарахнулась так, что закачалась лодка. Я едва успел, распуская леску, дать ей ходу.

Отпустив щуку метров на двадцать, я стал вновь придерживать её и, приостановив, опять потащил к лодке. Прошло не менее часа напряжённой борьбы.

Наконец, подтянув добычу к самому борту, я опустил в воду острый багор и подвёл его к рыбе.

Рывок — и багор вонзился щуке под самые жабры. Она отчаянно забилась, обдавая меня с ног до головы водой. Я изо всех сил потянул за багор и едва втащил в лодку тяжёлую рыбу. Борьба закончилась. Пойманная щука лежала на дне лодки, изредка открывая свою страшную зубастую пасть. Ну и рыбина! В её пасть свободно входит ступня моего сапога. А зубы-то, зубы какие огромные! Как у хорошей дворовой собаки. И острые, как шило. Наверное, такая «рыбка» весит не меньше двадцати килограммов. А сколько ей может быть лет — полвека или побольше? Вся она была тёмно-бронзовая, с зеленоватым отливом. Настоящее водяное чудовище — гроза и бич всего живого, что только плавает в воде.

После такой удачи мне в это утро ловить рыбу больше уже не хотелось. Лучше поскорее вернуться в деревню, показать всем свою добычу, сфотографировать её, рассказать, как поймал, и при этом, хотя в слабой степени, ещё раз мысленно пережить все волнующие минуты редкой охоты.

Приплыв домой, я первым делом взвесил на колхозных весах пойманную щуку. В ней оказалось двадцать два килограмма.

Потом я рассказал по порядку всё, как было, собравшимся приятелям-рыбакам.

— Надо её выпотрошить, а то жарко, как бы не испортилась, — сказал мой хозяин. — Посмотрим, что у неё в желудке, чем сегодня позавтракала.

Он начал потрошить щуку, вынул желудок и разрезал его.

— Ба-ба-ба, да ведь она сегодня не рыбу кушала! — промолвил он, вынимая из рыбьего желудка что-то покрытое не то слипшемся шерстью, не то пухом. — Утёнок... А вот и ещё один... Ах, разбойница! Значит, она утят на воде ловила.

Тут я и вспомнил о всплеске воды в камышах и о дикой утке, выскочившей оттуда со своим семейством. Значит, вот кто охотился за утятами!

Я поглядел на щуку, на её огромную пасть. Да, такой пастью можно схватить не только утёнка, но и взрослую утку. Сколько живого переловит этот прожорливый водяной хищник! Недаром щука зовётся «речной волк».

Григорий Скребицкий. Домик в лесу

Уже начинало смеркаться. Еле волоча от усталости ноги и отбиваясь от несметного количества комаров, я поднялся на возвышенность и огляделся. В полумгле уходящего дня всюду виднелся лес и лес, и только очень далеко впереди из-за деревьев что-то синело — не то вода, не то дымка тумана над лесным болотом.

Куда же идти?

Местность была совсем незнакомая. А ведь карельская тайга — это не шутка. Можно пройти по ней десятки километров, не встретив ни души. Можно забраться в такие лесные топи, что обратно и не выберешься. А я, как на грех, на этот раз не взял с собой ни еды, ни спичек и, главное, не захватил компаса.

Вышел утром побродить немного за деревней по лесу, да сам и не заметил, как заблудился.

Я ругал себя за такую неосторожность, но что же теперь делать? Идти по тайге среди бурелома и страшных болотных топей, идти неизвестно куда или ночевать прямо в лесу, без огня, без еды, в этом комарином аду? Нет, ночевать здесь невозможно.

«Пойду, пока хватит сил, — решил я. — Пойду туда, где синеет вода или туман. Может, там озеро и я выберусь к какому-нибудь жилью».

Вновь спустившись с возвышенности и стараясь не потерять взятого направления, я пошёл вперёд.

Кругом был сосновый заболоченный лес. Ноги тонули в толстом покрове мха, как в глубоком снегу, поминутно натыкались то на кочки, то на остатки сгнивших деревьев. С каждой минутой становилось всё темнее и темнее. Потянуло вечерней сыростью, сильнее запахло багульником и другими болотными травами. Надвигалась глухая таёжная ночь. Привычные звуки дня сменились таинственными шорохами ночи.

Я — старый охотник, не раз ночевал в лесу, а главное, со мною надёжный спутник — ружьё. Чего же бояться? Но, признаюсь, в этот раз мне становилось всё более и более жутко. Одно дело — ночлег у костра, в знакомом лесу, а другое дело — ночёвка в глухой тайге, без огня, без еды... и это томящее чувство, что ты заблудился.

Я шёл наугад, то спотыкаясь о корни, то вновь неслышно ступая по мягкому моховому покрову. Кругом было совсем тихо. Ни один звук не нарушал покоя бесконечных лесных просторов.

От этой мертвящей тишины становилось ещё тоскливее и тревожнее. Казалось, кто-то страшный затаился в болотистых топях и вот- вот сейчас выскочит из них с диким, зловещим криком.

Настораживаясь от малейшего шороха и держа наготове ружьё, я вошёл в окраину болота.

Неожиданно раздался громкий треск валежника. Я невольно вскинул ружьё. Прочь от меня стремительно понёсся кто-то большой, тяжёлый. Было слышно, как под ним с треском ломались сухие сучья.

Я перевёл дух и опустил ружьё. Да это же лось, безобидный гигант таёжных лесов! Вот он уже мчится где-то далеко, его еле слышно. И вновь всё смолкает, погружается в тишину.

Я совсем потерял в темноте направление, по которому вначале шёл. Потерял и всякую надежду куда-нибудь добраться. Шёл с одной только мыслью: во что бы то ни стало выбраться из этой мрачной, заболоченной низины на какую-нибудь возвышенность, а там лечь под дерево, укутать голову курткой от комаров и ждать рассвета.

От сильной усталости мне даже не хотелось есть. Только бы поскорее лечь, отдохнуть, никуда больше не идти и ни о чём не думать.

Но вот впереди что-то темнеет — должно быть, лесной холм. Собрав остаток сил, я взобрался на него и чуть не вскрикнул от радости. Внизу, за холмом, ярко светил огонёк.

Забыв об усталости, я почти бегом спустился с холма и, пробравшись через колючие кусты можжевельника, вышел на поляну.

На краю её, под старыми соснами, виднелся маленький домик — наверное, промысловая избушка или сторожка лесника. А перед домиком ярко горел костёр. Как только я показался на поляне, от костра поднялась высокая фигура человека.

Я подошёл к огню:

— Здравствуйте! Можно у вас переночевать?

— Конечно, можно, — ответил рослый человек в какой-то странной широкополой шляпе.

Он внимательно оглядел меня:

— Вы что — охотник, наверное?

— Да, охотник из Заонежья. Заблудился немного. — Я назвал свою деревню.

— Ого, и занесло же вас в такую даль! Это километров тридцать отсюда будет. Измучились? Хотите поесть? Сейчас уха и чай поспеют. Отдыхайте пока.

Я поблагодарил и совсем без сил опустился рядом с костром.

В него было набросано много сосновых шишек, и их едкий дым разгонял комаров.

Вот когда я наконец вздохнул от всего сердца! До чего же хорош костёр в лесу, когда доберёшься до него после долгих, томительных скитаний... Сколько тепла и жизни в этих перебегающих золотых огоньках!.. А как уютно, хорошо бурлит, закипая, чайник, будто напевает песню об отдыхе после далёкого, трудного пути.

Мой новый знакомец отошёл от костра и скрылся в домике.

Я огляделся кругом. Огонь мешал рассмотреть, что находится за поляной. С одной стороны, прямо за домиком, слабо виднелся лес, а с другой стороны поляна словно обрывалась куда-то в темноту, и оттуда слышался лёгкий монотонный плеск волн. Наверное, там было озеро или река.

Хозяин вышел из домика, неся деревянную миску, ложки и хлеб.

— Ну, давайте закусим, — пригласил он, наливая из котелка в миску дымящуюся уху.

Кажется, никогда в жизни не ел я такой чудесной ухи и не пил такого душистого чая с малиной.

— Кушайте, кушайте, не стесняйтесь, у нас этой ягоды пропасть по гарям растёт, — говорил мне хозяин, пододвигая кузовок, доверху наполненный крупными спелыми ягодами. — Здорово вам повезло, что сюда забрели, а то могли бы в этих лесах проплутать. Вы что же, нездешний, верно?

Я рассказал, что приехал сюда на лето из Москвы.

— А вы здешний? Это ваш домик? — в свою очередь спросил я у него.

— Нет, я тоже из Москвы. Я художник, зовут меня Павел Сергеевич, — представился мой собеседник. — Вот уж никак не думал здесь, в тайге, москвича встретить! — засмеялся он. — Я-то в Карелии не первый год, третье лето провожу. Так мне, знаете, этот край по душе пришёлся, будто век тут прожил. У меня в Петрозаводске и лодка своя есть. Как приезжаю из Москвы, сейчас все пожитки в лодку — и поплыву. Сперва по озеру, а потом по этому заливу. Он ведь прямо в Онегу выходит. Первый раз я случайно сюда заплыл. У меня палатка с собой была, в ней и жил. А потом на ту хижину наткнулся и обосновался в ней.

— Что же это за хижина?

— Кто её знает! Верно, когда-нибудь лесная сторожка была или рыбачья избушка. Только никто здесь не бывает. Может, охотники зимой заходят. А вот летом я здесь живу, пишу этюды да рыбку ловлю.

— А вы не охотник? — спросил я его.

— Нет, не охотник, — ответил Павел Сергеевич. — Я, наоборот, стараюсь всякую живность сюда приманить. И чур, первое условие: возле этого домика не стрелять, а то сразу поссоримся.

— Что вы, зачем же я буду здесь стрелять! Лес велик, места хватит.

— Ну, значит, так и договорились. А теперь идёмте спать, — пригласил меня хозяин.

Мы вошли в домик. Павел Сергеевич засветил электрический фонарь и направил его в угол. Там я увидел широкие нары, завешенные пологом от комаров.

Мы забрались под полог, разделись и улеглись на мягкой постели из толстого слоя мха, укрытого чистой простынёй. Подушки были тоже набиты мхом. От этой постели и от всей хижины удивительно хорошо пахло лесной свежестью. Окно и дверь были открыты настежь. Под пологом было прохладно и совсем не кусали комары. Со зловещим завыванием носились они вокруг нас, но достать никак не могли, сколько ни пытались.

— Посмотрите-ка, что делается, — сказал Павел Сергеевич, вновь зажигая фонарик и направляя его на полог.

Я взглянул на освещённый круг прозрачной материи, и мне сделалось жутко: вся она казалась живой от сплошной массы облепивших её снаружи комаров. «Без полога за ночь нас совсем бы съели. Какое счастье, что я набрёл на эту лесную избушку!»

— Ну, а теперь послушаем, что говорит Москва, да и спать, — сказал Павел Сергеевич, доставая из угла полога маленький детекторный приёмник и наушники.

— Как, у вас и радио есть? — удивился я.

— А то как же! Газет здесь нет — надо же знать, что на свете делается. Да и хорошую музыку неплохо послушать. Как-то на днях Чайковского передавали, концерт для скрипки. Я положил наушники рядом на подушку и весь вечер слушал. Чудесно! Вы только представьте себе: кругом тайга, сосны шумят, озеро плещется — и тут же скрипка поёт... Знаете, слушаю, и кажется мне, что это вовсе не скрипка, а ветер — сама тайга поёт... Так хорошо — всю ночь бы не отрываясь слушал! — Павел Сергеевич достал папиросу и закурил. — А на будущий год обязательно привезу сюда маленькую динамку, установлю на потоке и проведу себе в домик электричество. Тогда и осенью здесь подольше оставаться можно, до самого ледостава. Буду писать тайгу в осеннем уборе.

Павел Сергеевич настроил радио и положил наушники между нами на подушку. Слышно было прекрасно, но я так устал, что ничего уже не мог слушать. Я повернулся к стене и заснул как убитый.

Проснулся я оттого, что кто-то легонько тряс меня за плечо.

— Привстаньте потише, — шептал Павел Сергеевич. — Поглядите на моих гостей.

Край полога был приподнят, и я выглянул из-за него.

Уже совсем рассвело. В раскрытую настежь дверь была видна полянка и за ней неширокий лесной затон. У самого берега покачивалась привязанная лодка.

Но что это? На берегу возле лодки, как у себя дома, разгуливала семья медведей: медведица и два уже подросших медвежонка. Они что-то подбирали с земли и ели.

Я смотрел на них, боясь шевельнуться, боясь неосторожным движением спугнуть этих чутких лесных зверей, так доверчиво подошедших к самому жилью человека.

А медведи всё продолжали свой утренний завтрак. Потом, видимо наевшись, медвежата начали возню. Они кувыркались и боролись друг с другом. Вдруг один из медвежат подбежал к берегу и мигом залез в лодку. Второй сейчас же последовал его примеру. Медвежата поместились в лодке и принялись её раскачивать. А старая медведица уселась тут же на бережок и следила за детворой.

Медвежата и в лодке затеяли борьбу. Они возились до тех пор, пока не свалились в воду. Фыркая и отряхиваясь, оба выскочили на берег и продолжали свою игру.

Не знаю, сколько времени длилось это необычайное зрелище — может, час, а может, и больше. Наконец медвежья семья убралась обратно в лес.

— Ну что, поглядели моих гостей? Хороши? — весело спросил Павел Сергеевич.

— Очень хороши. Неужели они не первый раз сюда приходят?

— Нет, очень часто, почти каждое утро. Я как сварю уху, бульон отцежу, а всю вываренную рыбу на бережку оставляю. Это им угощение. Первый раз медведица ещё в начале лета ко мне в гости пришла — видно, рыбу учуяла. С тех пор и навещает. Я и медвежат рыбой в лодку заманил. Начал туда класть, вот они лазить и повадились. А какие зарисовки я с этого медвежьего семейства сделал! Хотите поглядеть?

Я с радостью согласился.

Мы быстро оделись и выбрались из-под полога.

Домик состоял из одной комнаты. Под окном находился чисто выструганный стол, заваленный кусками холста, кистями, красками и разными рыболовными принадлежностями. В углу виднелись удочки, спиннинг, подсачек. Вообще сразу чувствовалось, что в этом домике живёт рыболов и художник.

— Ну, вот плоды моих трудов, — шутливо сказал Павел Сергеевич, подходя к столу, и начал показывать мне свою работу. Это были небольшие, незаконченные наброски.

Павел Сергеевич осторожно, с любовью брал их один за другим и ставил к стене. И передо мной начала раскрываться жизнь лесных обитателей карельской тайги. Тут были и знакомые мне медвежата — на залитой солнцем полянке, и лосиха с лосёнком, бродившие по моховому болоту, и лисье семейство у своей норы, и зайцы, и множество различных птиц — тетерева, глухари, рябчики... Звери и птицы, как живые, то, чутко насторожившись, глядели на меня, то мирно разгуливали среди зелёных кустов.

А какие чудесные уголки природы! Вот горный поток несётся среди серых гранитных скал и вдруг разливается в небольшой водоём...

— Здесь я форелей всегда ловлю, — говорит Павел Сергеевич. — А это Онежское озеро, когда выплываешь из залива. — И он показывает небольшой этюд: вода, солнце, лесистые берега, и у самого берега возле камышей — две гагары.

Как всё это живо и как знакомо! Словно сам бродил по глухой тайге, а потом выбрался на широкий водный простор Онеги.

Я пересмотрел все этюды. Каждый из них был хорош по-своему, и в каждом было что-то новое, своё, а главное — чувствовалась душа самого художника, горячо любящего этот суровый лесной край.

— Очень, очень хорошо! — сказал я, когда мы пересмотрели всё. — Счастливец, вам можно и не охотиться. Всё равно повезёте домой такие трофеи, которые нам, охотникам, и не снятся.

Павел Сергеевич улыбнулся:

— Да, карандаш и кисть мне вполне заменяют ружьё. И, кажется, ни я, ни дичь от этого не в убытке.

Мы вышли из домика. Было утро. Солнце только ещё поднялось, и лёгкий ночной туман розовым облаком плыл над тайгой.

Разведя костёр, мы напились чаю, и Павел Сергеевич подробно объяснил мне обратную дорогу к дому.

— Приходите ещё! — сказал он на прощание, когда я уже поднимался на холм.

Я обернулся. Весь домик был виден как на ладони, а перед ним — полянка, залив и дальше лес, лес до самого горизонта.

— Обязательно приду! — ответил я и спустился с холма в лесную чащу.

Георгий Скребицкий. Митины друзья

Зимой, в декабрьскую стужу, лосиха с лосёнком ночевали в густом осиннике. Начало светать. Порозовело небо, а лес, засыпанный снегом, стоял весь белый, притихший. Мелкий блестящий иней оседал на ветви, на спины лосей. Лоси дремали.

Вдруг где-то совсем близко послышался хруст снега. Лосиха насторожилась. Что-то серое мелькнуло среди заснеженных деревьев. Один миг — и лоси уже мчались прочь, ломая ледяную кору наста и увязая по колени в глубоком снегу. Следом за ними гнались волки. Они были легче лосей и скакали по насту не проваливаясь. С каждой секундой звери всё ближе и ближе.

Лосиха уже не могла бежать. Лосёнок держался возле матери. Ещё немного — и серые разбойники нагонят, разорвут обоих.

Впереди — поляна, плетень возле лесной сторожки, широко раскрытые ворота.

Лоси остановились: куда деваться? Но сзади, совсем рядом, послышался хруст снега — волки настигали. Тогда лосиха, собрав остаток сил, бросилась прямо в ворота, лосёнок — за ней.

Сын лесника Митя разгребал во дворе снег. Он еле отскочил в сторону — лоси чуть не сбили его с ног.

Лоси!.. Что с ними, откуда они?

Митя подбежал к воротам и невольно отшатнулся: у самых ворот — волки.

Дрожь пробежала по спине мальчика, но он тут же замахнулся лопатой и закричал:

— Вот я вас!

Звери шарахнулись прочь.

— Ату, ату!.. — кричал им вдогонку Митя, выскакивая за ворота.

Отогнав волков, мальчик заглянул во двор. Лосиха с лосёнком стояли, забившись в дальний угол, к сараю.

— Ишь как испугались, дрожат всё... — ласково сказал Митя. — Не бойтесь. Теперь не тронут.

И он, осторожно отойдя от ворот, побежал домой — рассказать, какие к ним во двор примчались гости.

А лоси постояли во дворе, оправились от испуга и ушли обратно в лес. С тех пор они всю зиму так и держались в лесу возле сторожки.

Утром, идя по дороге в школу, Митя часто издали видел лосей на лесной опушке.

Заметив мальчика, они не бросались прочь, а только внимательно следили за ним, насторожив свои огромные уши.

Митя весело кивал им головой, как старым друзьям, и бежал дальше, в село.

Биография

Георгий Скребицкий родился в России, в семье врача. Его детские годы прошли в провинциальном городке Чернь Тульской губернии , и детские впечатления от неяркой природы этих мест навсегда остались в памяти будущего писателя.

В 1921 году Скребицкий заканчивает Чернскую школу 2-й ступени и едет учиться в Москву, где в 1925 году заканчивает литературное отделение в Институте слова. Затем поступает на факультет охотоведения и звероводства в , чтобы досконально изучить с детства близкий ему мир природы и животных. По окончании обучения (1930) работает в , в лаборатории зоопсихологии . Кандидат биологических наук (1937).

Однако не научная карьера натуралиста-исследователя, а литературное творчество становится с конца 1930-х годов главным делом в жизни Георгия Скребицкого. В 1939 году по написанному им сценарию выходит научно-популярный фильм «Остров белых птиц», материалом для которого послужила научная экспедиция на птичьи гнездовья Белого моря .

Тогда же состоялся и собственно писательский дебют: публикуется рассказ «Ушан». «Это, - сказал Георгий Алексеевич впоследствии, - как бы щёлочка, через которую я заглянул в страну прошлого, страну моего детства» («Листопадник. Вместо предисловия»).

Уже первые сборники Скребицкого «Простофиля и хитрецы» (1944), «Рассказы охотника» (1948) поставили его в ряд лучших детских писателей-натуралистов.

Единомышленником и литературным соавтором Георгия Скребицкого с конца 1940-х годов стала известная писательница-анималистка Вера Чаплина . В своем совместном творчестве они обратились и к самым маленьким читателям - писали для них совсем короткие познавательные рассказы о природе в журнал «Мурзилка » и в книгу для первоклассников «Родная речь». Но эти простые и легкие для восприятия тексты оказались технически очень сложной работой для настоящих писателей и знатоков природы, какими в полной мере были Скребицкий и Чаплина. Им было важно, добиваясь простоты, не сбиться в примитивность. Требовалась особая точность слова, выверялся ритм каждой фразы, чтобы дать малышам образное и в то же время верное представление о том, как зимует белочка или чем живёт майский жук.

В соавторстве Скребицкий и Чаплина создают сценарии к мультфильмам «Лесные путешественники » (1951) и «В лесной чаще » (1954). После совместной поездки в Западную Белоруссию они публикуют книгу очерков «В Беловежской пуще » (1949).

В 1950-х годах Скребицкий продолжает работать над своими новыми сборниками рассказов: «В лесу и на речке» (1952), «Наши заповедники» (1957). Итогом творчества писателя стали две автобиографические повести «От первых проталин до первой грозы» (1964) и «У птенцов подрастают крылья» (1966); текст последней повести остался незавершенным - после смерти Георгия Скребицкого к печати его готовила Вера Чаплина.

Произведения

• «Простофили и хитрецы» (Детгиз, М.-Л., 1944)
• «На заповедных островах» (Детгиз, М., 1945)
• «Рассказы охотника» (Детгиз, М.-Л., 1948)
• «Беловежская пуща» (в соавторстве с В. В. Чаплиной; Петрозаводск, 1949)
• «В Беловежской пуще» (в соавторстве с В. В. Чаплиной; Детгиз, М.-Л., 1949)
• «Охотничьи тропы» (Воениздат, М., 1949, 1951)
• «Про наших птиц» (Детгиз, М., 1951)
• «В лесу и на речке» (Детгиз, М.-Л., 1952)
• «Лесное эхо» (Детгиз, М.-Л., 1952)
• «Под зоркой охраной» (Детгиз, М., 1953)
• «С ружьем и без ружья» (Детгиз, М., 1953)
• «На пороге весны» (Детгиз, М., 1953)
• «В Беловежской пуще» (в соавторстве с В. В. Чаплиной; Ставрополь, 1953)
• «В Беловежской пуще» (в соавторстве с В. В. Чаплиной; Смоленск, 1954)
• «Товарищи по охоте» (Детгиз, М., 1956)
• «Наши заповедники» (Детгиз, М., 1957)
• «Лесной прадедушка» (Детгиз, М., 1956, 1957)
• «На новом море» (Детгиз, М., 1957)
• «Листопадник» (Детгиз, М., 1960)
• «В шапке-невидимке» (Детгиз, М., 1961)
• «Прирученные и дикари» (Детгиз, М., 1961)
• «Что когда бывает» (Детгиз, М., 1961)
• «За лесной завесой» (Детгиз, М., 1963)
• «От первых проталин до первой грозы» (Детская литература, М., 1964, 1966, 1968, 1972)
• «У птенцов подрастают крылья» (Детская литература, М., 1966)
• «Четыре художника» (Центрально-Черноземное книжное издательство, Воронеж, 1975)
• «Весёлые ручьи» (Детская литература, М., 1969, 1973)

20 июля 1903 - 18 августа 1964

известный писатель-натуралист

Биография

Георгий Скребицкий родился в Москве , в семье врача. Его детские годы прошли в провинциальном городке Чернь Тульской губернии, и детские впечатления от неяркой природы этих мест навсегда остались в памяти будущего писателя.

В 1921 году Скребицкий заканчивает Чернскую школу 2-й ступени и едет учиться в Москву, где в 1925 году заканчивает литературное отделение в Институте слова. Затем поступает в Московский Высший лесотехнический институт, по окончании которого (1930) работает во Всесоюзном институте пушного звероводства, в лаборатории зоопсихологии Института психологии при МГУ. Кандидат биологических наук (1937).

Однако не научная карьера натуралиста-исследователя, а литературное творчество становится с конца 1930-х годов главным делом в жизни Георгия Скребицкого. В 1939 г. по написанному им сценарию выходит научно-популярный фильм «Остров белых птиц», материалом для которого послужила научная экспедиция на птичьи гнездовья Белого моря.

Тогда же состоялся и собственно писательский дебют: публикуется рассказ «Ушан». «Это, – сказал Георгий Алексеевич впоследствии, – как бы щёлочка, через которую я заглянул в страну прошлого, страну моего детства» («Листопадник. Вместо предисловия»).

Уже первые сборники Скребицкого «Простофиля и хитрецы» (1944), «Рассказы охотника» (1948) поставили его в ряд лучших детских писателей-натуралистов.

Единомышленником и литературным соавтором Георгия Скребицкого с конца 1940-х годов стала известная писательница-анималист Вера Чаплина . В своем совместном творчестве они обратились и к самым маленьким читателям – писали для них совсем короткие познавательные рассказы о природе в журнал «Мурзилка» и в книгу для первоклассников «Родная речь». Но эти простые и легкие для восприятия тексты оказались технически очень сложной работой для настоящих писателей и знатоков природы, какими в полной мере были Скребицкий и Чаплина. Им было важно, добиваясь простоты, не сбиться в примитивность. Требовалась особая точность слова, выверялся ритм каждой фразы, чтобы дать малышам образное и в то же время верное представление о том, «Как белочка зимует» или чем живёт майский жук.

В соавторстве Скребицкий и Чаплина создают сценарии к мультфильмам «Лесные путешественники»(1951) и «В лесной чаще»(1954). После совместной поездки в Западную Белоруссию они публикуют книгу очерков «В Беловежской пуще»(1949).

В 1950-х годах Скребицкий продолжает работать над своими новыми сборниками рассказов: «В лесу и на речке» (1952), «Наши заповедники» (1957). Итогом творчества писателя стали две автобиографические повести «От первых проталин до первой грозы» (1964) и «У птенцов подрастают крылья» (1966); текст последней повести остался незавершенным – после смерти Георгия Скребицкого к печати его готовила Вера Чаплина.

Произведения

• «Простофиля и хитрецы» (1944)
• «Рассказы охотника» (1948)
• «Охотничьи тропы» (Воениздат, М., 1949)
• «В лесу и на речке» (1952)
• «Наши заповедники» (1957)
• «Листопадник» (Детгиз, 1960)
• «От первых проталин до первой грозы» (1964)
• «У птенцов подрастают крылья» (1966)

Георгий Алексеевич Скребицкий (20 июля 1903 – 18 августа 1964) – известный писатель-натуралист.
Георгий Скребицкий родился в Москве, в семье врача. Его детские годы прошли в провинциальном городке Чернь Тульской губернии, и детские впечатления от неяркой природы этих мест навсегда остались в памяти будущего писателя.
В 1921 году Скребицкий заканчивает Чернскую школу 2-й ступени и едет учиться в Москву, где в 1925 году заканчивает литературное отделение в Институте слова. Затем поступает в Московский Высший лесотехнический институт, по окончании которого (1930) работает во Всесоюзном институте пушного звероводства, в лаборатории зоопсихологии Института психологии при МГУ. Кандидат биологических наук (1937).
Однако не научная карьера натуралиста-исследователя, а литературное творчество становится с конца 1930-х годов главным делом в жизни Георгия Скребицкого. В 1939 г. по написанному им сценарию выходит научно-популярный фильм «Остров белых птиц», материалом для которого послужила научная экспедиция на птичьи гнездовья Белого моря.
Тогда же состоялся и собственно писательский дебют: публикуется рассказ «Ушан». «Это, – сказал Георгий Алексеевич впоследствии, – как бы щёлочка, через которую я заглянул в страну прошлого, страну моего детства» («Листопадник. Вместо предисловия»).
Уже первые сборники Скребицкого «Простофиля и хитрецы» (1944), «Рассказы охотника» (1948) поставили его в ряд лучших детских писателей-натуралистов.
Единомышленником и литературным соавтором Георгия Скребицкого с конца 1940-х годов стала известная писательница-анималист Вера Чаплина. В своем совместном творчестве они обратились и к самым маленьким читателям – писали для них совсем короткие познавательные рассказы о природе в журнал «Мурзилка» и в книгу для первоклассников «Родная речь». Но эти простые и легкие для восприятия тексты оказались технически очень сложной работой для настоящих писателей и знатоков природы, какими в полной мере были Скребицкий и Чаплина. Им было важно, добиваясь простоты, не сбиться в примитивность. Требовалась особая точность слова, выверялся ритм каждой фразы, чтобы дать малышам образное и в то же время верное представление о том, «Как белочка зимует» или чем живёт майский жук.
В соавторстве Скребицкий и Чаплина создают сценарии к мультфильмам «Лесные путешественники»(1951) и «В лесной чаще»(1954). После совместной поездки в Западную Белоруссию они публикуют книгу очерков «В Беловежской пуще»(1949).
В 1950-х годах Скребицкий продолжает работать над своими новыми сборниками рассказов: «В лесу и на речке» (1952), «Наши заповедники» (1957). Итогом творчества писателя стали две автобиографические повести «От первых проталин до первой грозы» (1964) и «У птенцов подрастают крылья» (1966); текст последней повести остался незавершенным – после смерти Георгия Скребицкого к печати его готовила Вера Чаплина.
Произведения
«Простофиля и хитрецы» (1944)
«Рассказы охотника» (1948)
«Охотничьи тропы» (Воениздат, М., 1949)
«В лесу и на речке» (1952)
«Наши заповедники» (1957)
«Листопадник» (Детгиз, 1960)
«От первых проталин до первой грозы» (1964)
«У птенцов подрастают крылья» (1966)

ЛЕСНОЕ ЭХО

Мне было тогда лет пять или шесть. Мы жили в деревне.

Однажды мама пошла в лес за земляникой и взяла меня с собой. Земляники в тот год уродилось очень много. Она росла прямо за деревней, на старой лесной вырубке.

Как сейчас, помню я этот день, хотя с тех пор прошло более пятидесяти лет. День был по-летнему солнечный, жаркий. Но только мы подошли к лесу, вдруг набежала синяя тучка, и из неё посыпался частый крупный дождь. А солнце всё продолжало светить. Дождевые капли падали на землю, тяжело шлёпались о листья. Они повисали на траве, на ветвях кустов и деревьев, и в каждой капле отражалось, играло солнце.

Не успели мы с мамой стать под дерево, как солнечный дождик уже кончился.

- Погляди-ка, Юра, как красиво, - сказала мама, выходя из-под веток.

Я взглянул. Через всё небо разноцветной дугой протянулась радуга. Один её конец упирался в нашу деревню, а другой уходил далеко в заречные луга.

- Ух, здорово! - сказал я. - Прямо как мост. Вот бы по нему пробежаться!

- Ты лучше по земле бегай, - засмеялась мама, и мы пошли в лес собирать землянику.

Мы бродили по полянам возле кочек и пней и всюду находили крупные спелые ягоды.

От нагретой солнцем земли после дождя шёл лёгкий пар. В воздухе пахло цветами, мёдом и земляникой. Потянешь носом этот чудесный запах - будто какой-то душистый, сладкий напиток глотнёшь. А чтобы это ещё больше походило на правду, я срывал землянику и клал её не в корзиночку, а прямо в рот.

Я бегал по кустам, стряхивая с них последние дождевые капли. Мама бродила тут же неподалёку, и поэтому мне было вовсе не страшно заблудиться в лесу.

Большая жёлтая бабочка пролетела над полянкой. Я схватил с головы кепку и помчался за ней. Но бабочка то спускалась к самой траве, то поднималась вверх. Я гонялся, гонялся за ней, да так и не поймал - улетела куда-то в лес.

Совсем запыхавшись, я остановился и огляделся кругом. «А где же мама?» Её нигде не было видно.

- Ау! - закричал я, как, бывало, кричал возле дома, играя в прятки.

И вдруг откуда-то издали, из глубины леса, послышалось ответное: «Ау!»

Я даже вздрогнул. Неужели я так далеко убежал от мамы? Где она? Как же её найти? Весь лес, прежде такой весёлый, теперь показался мне таинственным, страшным.

- Мама!.. Мама!.. - что было сил завопил я, уже готовый расплакаться.

«А-ма-ма-ма-ма-а-а-а!» - будто передразнил меня кто-то вдали. И в ту же секунду из-за соседних кустов выбежала мама.

- Что ты кричишь? Что случилось? - испуганно спросила она.

- Я думал, ты далеко! - сразу успокоившись, ответил я. - Там в лесу кто-то дразнится.

- Кто дразнится? - не поняла мама.

- Не знаю. Я кричу - и он тоже. Вот послушай! - И я опять, но уже храбро крикнул: - Ау! Ау!

«Ау! Ау! Ау!» - отозвалось из лесной дали.

- Да ведь это эхо! - сказала мама.

- Эхо? А что оно там делает?

Я недоверчиво слушал маму: «Как же это так? Мой же голос - и мне отвечает, да ещё когда я уже сам молчу!»

Я опять попробовал крикнуть:

- Иди сюда!

«Сюда-а-а-а!» - откликнулось в лесу.

- Мама, а может, там всё-таки кто-нибудь дразнится? - нерешительно спросил я. - Пойдём-ка посмотрим.

- Вот глупый какой! - засмеялась мама. - Ну пойдём, если хочешь, только никого мы с тобой не найдём.

Я взял маму на всякий случай за руку: «Кто его знает, что это за эхо!», и мы пошли по дорожке в глубь леса. Изредка я покрикивал:

- Ты здесь?

«Зде-е-е-сь!» - отвечало впереди.

Мы перебрались через лесной овраг и вышли в светлый берёзовый лесок. Тут было совсем не страшно.

Я отпустил мамину руку и побежал вперёд.

И вдруг я увидел «эхо». Оно сидело на пеньке спиной ко мне. Всё серое, в серой лохматой шапке, как леший с картинки из сказок. Я вскрикнул и бросился назад к маме:

- Мама, мама, вон эхо на пеньке сидит!

- Что ты всё глупости говоришь! - рассердилась мама.

Она взяла меня за руку и храбро пошла вперёд.

- А оно нас не тронет? - спрашивал я.

- Не дури, пожалуйста, - ответила мама.

Мы вышли на полянку.

- Вон, вон! - зашептал я.

- Да это же дедушка Кузьма коров пасёт!

- Дедушка, а я думал, ты - эхо! - закричал я, подбегая к старику.

- Эхо? - удивился тот, опуская деревянную дудочку - жалейку, которую он выстругивал ножом. - Эхо - это, милый, не человек. Это лесной голос.

- А так. Ты крикнешь в лесу, а он тебе и откликнется. Каждое деревце, каждый кустик отзвук даёт. Вот послушай, как мы с ними переговариваемся.

Дед поднял свою дудочку - жалейку - и заиграл нежно, протяжно. Он играл, словно напевал какую-то грустную песенку. А где-то далеко-далеко в лесу ему вторил другой такой же голос.

Подошла мама и села на соседний пенёк. Дедушка кончил играть, и эхо тоже кончило.

- Вот, сынок, слыхал теперь, как я с лесом перекликаюсь? - сказал старик. - Эхо - это самая душа леса. Что птица свистнет, что зверь закричит - всё тебе передаст, ничего не скроет. А ты ходи по лесу да слушай его. Оно тебе всю лесную тайну откроет.

Так я тогда и не понял, что же такое эхо. Но зато на всю жизнь полюбил его, полюбил, как таинственный голос леса, как песню жалейки, как старую детскую сказку.

И теперь, через много-много лет, только услышу эхо в лесу - сразу вспоминается мне: солнечный день, берёзы, полянка и посреди неё на старом пне что-то лохматое, серое. Может, это наш деревенский пастух сидит, а может, и не пастух, а сказочный дедушка-леший. Сидит он на пеньке, строгает кленовую дудочку - жалейку. А потом будет играть на ней в тихий вечерний час, когда засыпают деревья, трава и цветы и медленно из-за леса выбирается рогатый месяц и наступает летняя ночь.

ПУШОК

В доме у нас жил ёжик, он был ручной. Когда его гладили, он прижимал к спине колючки и делался совсем мягким. За это мы его прозвали Пушок.

Если Пушок бывал голоден, он гонялся за мной, как собака. При этом ёж пыхтел, фыркал и кусал меня за ноги, требуя еды.

Летом я брал Пушка с собой гулять в сад. Он бегал по дорожкам, ловил лягушат, жуков, улиток и с аппетитом их съедал.

Когда наступила зима, я перестал брать Пушка на прогулки, держал его дома. Кормили мы теперь Пушка молоком, супом, мочёным хлебом. Наестся, бывало, ёжик, заберётся за печку, свернётся клубочком и спит. А вечером вылезет и начнёт по комнатам бегать. Всю ночь бегает, лапками топает, всем спать мешает. Так он у нас в доме больше половины зимы прожил и ни разу на улице не побывал.

Но вот собрался я как-то на санках с горы кататься, а товарищей во дворе нет. Я и решил взять с собою Пушка. Достал ящичек, настелил туда сена и посадил ежа, а чтобы ему теплей было, сверху тоже сеном закрыл. Ящик поставил в санки и побежал к пруду, где мы всегда катались с горы.

Я бежал во весь дух, воображая себя конём, и вёз в санках Пушка.

Было очень хорошо: светило солнце, мороз щипал уши, нос. Зато ветер совсем утих, так что дым из деревенских труб не клубился, а прямыми столбами упирался в небо.

Я смотрел на эти столбы, и мне казалось, что это вовсе не дым, а с неба спускаются толстые синие верёвки и внизу к ним привязаны за трубы маленькие игрушечные домики.

Накатался я досыта с горы, повёз санки с ежом домой. Везу - вдруг навстречу ребята: бегут в деревню смотреть убитого волка. Его только что туда охотники привезли.

Я поскорее поставил санки в сарай и тоже за ребятами в деревню помчался. Там мы пробыли до самого вечера. Глядели, как с волка снимали шкуру, как её расправляли на деревянной рогатине.

О Пушке я вспомнил только на другой день. Очень испугался, не убежал ли он куда. Сразу бросился в сарай, к санкам. Гляжу - лежит мой Пушок, свернувшись, в ящичке и не двигается. Сколько я его ни тряс, ни тормошил, он даже не пошевелился. За ночь, видно, совсем замёрз и умер.

Побежал я к ребятам, рассказал о своём несчастье. Погоревали все вместе, да делать нечего, и решили похоронить Пушка в саду, закопать в снег в том самом ящике, в котором он умер.

Целую неделю мы все горевали о бедном Пушке. А потом мне подарили живого сыча - его поймали у нас в сарае. Он был дикий. Мы стали его приручать и забыли о Пушке.

Но вот наступила весна, да какая тёплая! Один раз утром отправился я в сад: там весной особенно хорошо - зяблики поют, солнце светит, кругом лужи огромные, как озёра. Пробираюсь осторожно по дорожке, чтобы не начерпать грязи в калоши. Вдруг впереди, в куче прошлогодних листьев, что-то завозилось. Я остановился. Кто это - зверёк? Какой? Из-под тёмных листьев показалась знакомая мордочка и чёрные глазки глянули прямо на меня.

Не помня себя, я бросился к зверьку. Через секунду я уже держал в руках Пушка, а он обнюхивал мои пальцы, фыркал и тыкал мне в ладонь холодным носиком, требуя еды.

Тут же на земле валялся оттаявший ящичек с сеном, в котором Пушок благополучно проспал всю зиму. Я поднял ящичек, посадил туда ежа и с торжеством принёс домой.

СИРОТКА

Принесли нам ребята небольшого сорочонка… Летать он ещё не мог, только прыгал. Кормили мы его творогом, кашей, мочёным хлебом, давали маленькие кусочки варёного мяса; он всё ел, ни от чего не отказывался.

Скоро у сорочонка отрос длинный хвост и крылья обросли жёсткими чёрными перьями. Он быстро научился летать и переселился на житьё из комнаты на балкон.

Только вот какая с ним была беда: никак наш сорочонок не мог выучиться самостоятельно есть. Совсем уж взрослая птица, красивая такая, летает хорошо, а еду всё, как маленький птенчик, просит. Выйдешь на балкон, сядешь за стол, сорока уж тут как тут, вертится перед тобой, приседает, топорщит крылышки, рот раскрывает. И смешно и жалко её. Мама даже прозвала её Сироткой. Сунет ей, бывало, в рот творогу или мочёного хлеба, проглотит сорока - и опять начинает просить, а сама из тарелки никак не клюёт. Учили-учили мы её - ничего не вышло, так и приходилось ей в рот корм запихивать. Наестся, бывало, Сиротка, встряхнётся, посмотрит хитрым чёрным глазком на тарелку, нет ли там ещё чего-нибудь вкусного, да и взлетит на перекладину под самый потолок или полетит в сад, на двор…

Она всюду летала и со всеми была знакома: с толстым котом Иванычем, с охотничьей собакой Джеком, с утками, курами; даже со старым драчливым петухом Петровичем сорока была в приятельских отношениях. Всех он на дворе задирал, а её не трогал. Бывало, клюют куры из корыта, и сорока тут же вертится. Вкусно пахнет тёплыми мочёными отрубями, хочется сороке позавтракать в дружеской куриной компании, да ничего не выходит.

Пристаёт Сиротка к курам, приседает, пищит, клюв раскрывает - никто её покормить не хочет.

Подскочит она и к Петровичу, запищит, а тот только взглянет на неё, забормочет: «Это что за безобразие!» - и прочь отойдёт. А потом вдруг захлопает своими крепкими крыльями, вытянет кверху шею, натужится, на цыпочки привстанет да как запоёт: «Ку-ка-ре-ку!» - так громко, что даже за рекой слышно.

А сорока попрыгает-попрыгает по двору, в конюшню слетает, заглянет к корове в стойло… Все сами едят, а ей опять приходится лететь на балкон и просить, чтобы её из рук кормили.

Вот однажды некому было с сорокой возиться. Целый день все были заняты. Уж она приставала-приставала ко всем, никто её не кормит!

Я в этот день с утра рыбу на речке ловил, вернулся домой только к вечеру и выбросил на дворе оставшихся от ловли червей. Пусть куры поклюют.

Петрович сразу приметил добычу, подбежал и начал сзывать кур: «Ко-ко-ко-ко! Ко-ко-ко-ко!» А они, как назло, куда-то разбрелись, ни одной на дворе нет.

Уж петух прямо из сил выбивается! Зовёт, зовёт, потом схватит червяка в клюв, потрясёт им, бросит и опять зовёт - ни за что первый съесть не хочет. Даже охрип, а куры всё не идут.

Вдруг, откуда ни возьмись, сорока. Подлетела к Петровичу, растопырила крылья и рот раскрыла: покорми, мол, меня.

Петух сразу приободрился, схватил в клюв огромного червяка, поднял, трясёт им перед самым носом сороки. Та смотрела, смотрела, потом цоп червяка - и съела! А петух уж ей второго подаёт. Съела и второго и третьего, а четвёртого Петрович сам склевал.

Гляжу я из окна и удивляюсь, как петух сороку из клюва кормит: то ей даст, то сам съест, то опять ей предложит. А сам всё приговаривает: «Ко-ко-ко-ко!..» Кланяется, клювом червей на земле показывает: «Ешь, мол, не бойся, вон они какие вкусные».

И уж не знаю, как это у них там всё получилось, как он ей растолковал, в чём дело, только вижу, закокал петух, показал на земле червяка, а сорока подскочила, повернула голову на бок, на другой, пригляделась и съела прямо с земли. Петрович даже головой в знак одобрения тряхнул; потом схватил сам здоровенного червяка, подбросил, перехватил клювом поудобнее и проглотил: «Вот, мол, как по-нашему». Но сорока, видно, поняла, в чём дело, - прыгает возле него да поклёвывает. Начал и петух червей подбирать. Так наперегонки друг перед другом стараются - кто скорей. Вмиг всех червей склевали.

С тех пор сороку кормить из рук больше не приходилось. В один раз её Петрович выучил с едой управляться. А уж как он это ей объяснил, я и сам не знаю.