Махабхарата

На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C"est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n"en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г"ишка, т"убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.

Махабхарата - действительно самое большое литературное произведение из известных человечеству. Она состоит аж из ста тысяч двустиший (шлок), что приводит кришнаистов в неописуемый восторг и позволяет им чуть ли не гордиться этим увесистым многотомником. Традиция индуизма приписывает авторство Махабхараты мудрецу Вьясе. Серьезные же исследователи, в том числе и индийские, безусловно согласны с тем, что текст не мог быть создан не только одним автором, но даже одним поколением авторов. Вообще, говоря о происхождении текста этого эпоса, специалисты чаще пользуются термином «развитие», а не «создание».

Герман Ольденберг (1854-1920), известный немецкий санскритолог и историк религии, охарактеризовал попытки объявить Махабхарату единым и гармонично-целостным произведением как «чудовищные в научном отношении». Что же смущает ученых, прибегающих к столь резким выражениям?

1. Не смотря на несомненное искусственное единство повествования, обнаруживается огромное количество серьезных несоответствий как в сюжете, так и в описании характеров героев эпоса, необъяснимых с точки зрения единого авторства, но легко объяснимых с точки зрения здравого смысла и логики.

2. Необходимость служения Кришне, как верховному божеству, декларируемая в некоторых местах эпоса, наталкивается на резкую двойственность характера этого персонажа, приводящую в растерянность не только иностранного, но и родного индийского читателя. Объяснения этой непоследовательной двойственности существует два типа. Первый тип - это кришнаитские «закидоны» синего бога над добром и злом, ввиду его всемогущести, неподотчетности и безнаказанности. А вторым типом объяснений, выдвигаемых серьезными учеными, является банальная несогласованность между различными редакторами текста эпоса, преследовавшими различные же цели при его дописывании, кстати, являющаяся не первым и не последним гвоздем, вбитым в гроб версии единого авторства.

3. Махабхарата считается энциклопедией жизни древнего индийского общества, что, несомненно, верно. Но характеры и поведение главных героев эпоса очень-очень часто не соответствуют, если не сказать прямо противоречат, теориям права, долга и этики, включенным в текст эпоса-дхармашастры в виде «незыблемых» законов дхармы. Из самых кричащих несообразностей, можно, например, упомянуть тот, удручающий даже многих индийских читателей факт, что воспеваемые в эпосе Пандавы, ни разу не одержали победы честным путем. Ни единого раза. Во всех поединках с их участием дхармаюдха (правила честного боя) была ими нагло и бесцеремонно нарушена. Вспомним как Арджуна «победил» деда Бхишму, спрятавшись за спиной Шикхандина и прекрасно зная, что Бхишма никогда не станет сражаться против бывшей женщины. Вспомним, как Юдхиштхира обманул Дрону, громко крикнув: «Ашваттхама (единственный сын Дроны) погиб!» и шепотом (чтобы не нарушать закон и не сказать ложь и, одновременно, чтобы не услышал убитый горем отец) добавил слово «слон», потому что на самом деле погибло одноименное животное, а не сын Дроны. Вернее, слон даже не погиб в бою, а был специально убит Бхимой для того, чтобы в словах его старшего брата было «поменьше» лжи. И как беззащитный Дрона, опустивший оружие, был даже не сражен, а фактически казнен Дхриштадьюмной. Вспомним «победы» Пандавов над Карной, над Дурьодханой и прочие их «подвиги».

Неискушенного читателя еще больше поражает тот факт, что все нечестные деяния совершаются ими не только при попустительстве, но и по советам и при подстрекательстве их друга и наставника Кришны.

4. Характер повествования не объясняет как предполагаемый единственный автор может писать то как великий поэт, то как заурядный графоман, то как мудрец, то как сельский простолюдин, то как гениальный художник, то как занудный педант-бухгалтер.

5. В разных местах текста Махабхараты оправдываются и защищаются взаимоисключающие системы религии и философии.

6. В самом тексте Махабхараты (1.1.50-61) сохранилось упоминание того факта, что она рассказывалась по трем различным поводам и поэтому имела три различных начала и три разные версии.

Основы критического изучения текста Махабхараты и объяснения изложенных выше нелепиц и кричащих несообразностей были заложены Кристианом Лассеном (1800-1876), норвежским индологом, выдвинувшим и обосновавшим теорию добавления и последовательных переработок, которая полностью подтверждается текстами и памятниками древнеиндийской литературной традиции. Лассен начал с того, что объяснил упоминание в Ашвалаяна-грихьясутре (датируемой им IV веком до Рождества Христова) двух текстов, именуемых «Бхаратой» и «Махабхаратой», существовавших на протяжение некоторого времени параллельно. Затем было обнаружено существование в еще более ранний период первой редакции Бхараты, известное как эпическая поэма «Джая».

Анализом ведийских источников, якобы давших материал для эпоса занимались многие ученые. Самыми известными и серьёзными исследователями были, пожалуй, А. Вебер (A. Weber) и А. Людвиг (A. Ludwig). Их попытки найти ведийские корни происхождения Махабхараты окончились неудачей. Никто таковых корней обнаружить не смог. Зато, благодаря их трудам содержание эпоса было детально разобрано на два уровня - исторический и мифический.

Следующим гигантом, серьезно продвинувшим и углубившим критическое изучение текста эпоса стал Е. Хопкинс (Hopkins E. W.), трудившийся в конце XIX – начале XX веков. Он выделил четыре этапа в эволюции текста Махабхараты:

1. период существования нескольких устных баллад о Бхаратах;

2. период введения персонажей Пандавов и формирование единого текста Бхараты

3. период введения в текст дидактических интерполяций;

4. период позднейших добавлений.

Благодаря трудам многих сотен ученых вырисовывается следующая картина:

На ранних этапах развития индийской литературы параллельно существовали две традиции: традиция сут (светских сказителей-певцов при царских дворах и в публичных собраниях) и традиция мантр (мифологически-ритуалистических формул и рассуждений). Обе они сначала характеризовались «текучестью» текстов, но традиция мантр, по ряду причин «застыла» в письменных текстах намного раньше традиции сут.

Большая часть традиции сут из-за своей «незафиксированности» была просто-напросто утеряна. Возникли этакие ножницы противоречий. Традиция мантр, будучи зафиксированной потеряла динамичность и способность реагировать на изменяющуюся жизнь общества, застыла и ушла в прошлое постепенно потеряв свою актуальность, но зато сами тексты сохранились до наших дней. Традиция сут, напротив, дольше сохраняв динамичность, смогла реагировать на новые условия, но «заплатила» за это потерей огромных массивов устных текстов и впитыванием огромного же массива элементов неведийских протоиндийских культур.

Кроме того, надо помнить, что традиция мантр изначально была традицией узкого круга людей, а традиция сут всегда принадлежала народу, вернее народам.

Еще один важный момент. Две традиции никогда не конфликтовали между собой, более того, традиция сут «признавалась» традицией мантр, ввиду того, что в самой традиции мантр упоминается существование так называемых пуран и итихас, за которые и стали выдавать тексты, написанные всем известно когда. Между прочим, ряд ученых, опираясь на упоминания в традиции мантр, занимались серьезными поисками текстов пуран и итихас, сопоставимых по древности с текстами традиции мантр. Успеха не добился никто. То есть, в параллельном существовании текстов обеих традиций никто не сомневается, но те памятники, которые мы сегодня имеем в качестве текстов традиции сут (пуран и итихас) были зафиксированы относительно недавно. Со всеми вышеизложенными вытекающими.

Поехали дальше. Литература традиции мантр была зафиксирована достаточно быстро ввиду того, что имела единое смысловое ядро - религиозно-жреческое содержание. А одной из главных причин отсутствия текстовой фиксации литературы традиции сут считается, как раз, отсутствие такого смыслового ядра, которое могло бы объединить вокруг себя всё многообразие её элементов. Вот когда подходящий сюжет появился, тогда и началась фиксация.

Таким ядром стала знаменитая «битва десяти царей», во время которой клан бхаратов (прибывший в Индию позже других арийских кланов) получил власть над другими княжествами и царствами (как арийскими так и коренными аборигенными) и долгое время, как говорится, рулил. Примерно в XIII-XII веках до Рождества Христова незначительная «семейная» распря всколыхнула политический истеблишмент значительной части Северной Индии. Некие Пандавы объявили о своих претензиях на часть царства Хастинапура. Из-за высокого положения клана Бхаратов, распря быстро приобрела масштабы национального бедствия. Не такого масштабного, как описывают перевозбужденные поэты той эпохи, но всё же. За восемнадцать дней битвы на Курукшетре действительно полег весь цвет северо-индийской молодежи.

Когда пыль осела и наступил мир, поэмы, повествующие о разных событиях и написанные разными поэтами враждующих сторон, стали складываться в единый текст, «втягивая» в себя более ранние истории. Трактовка событий, облик персонажей и оценка их деяний неоднократно менялись. Основными тремя повествовательными массивами, слившимися в единую историю были бхеда (ссора), раджьявинаша (потеря царства) и джая (победа). Получившаяся поэма под общим названием «Джая» и явилась первым текстом традиции сут и одновременно ядром будущей Махабхараты. Наличие ядра колоссально облегчило дальнейшую кристаллизацию эпического материала и присоединение огромного количества разнородных элементов «текучей» традиции сут. Множество древних сказаний, особенно тех, где прославлялись деяния клана Бхаратов, были включены в «Джаю» и связаны с основным повествованием. Так сформировался эпос «Бхарата».

Теперь немного об историческом периоде, на фоне которого происходило формирование эпоса. Это был чрезвычайно сложный и интересный период так называемого «междуцарствия» (V-II века до Р.Х.), последовавшего за нарушением преемственности ведийского (брахманического) образа жизни и мысли, вызванного учением упанишад (VII-V века до Р.Х.), приведший:

во-первых, к появлению неортодоксальных систем мышления (учений Будды (566-486 до Р.Х.), Махавиры (540-468 до Р.Х.), Аджиты Кесакамбали (VI-V века до Р.Х.) и менее значительных учителей локаяты);

во-вторых, к развитию движения за возрождение ведийского образа жизни, как реакцию на распространение неортодоксальных учений и противопоставление им ортодоксальных (т.е. не отрицающих авторитета вед) философских систем;

в третьих, к развитию новых идеалов государственности, демонстрируемых появившейся в IV веке до Рождества Христова «Артхашастрой» Каутильи(Чанакьи) (370-283 до Р.Х.);

в четвертых, к мощному росту народной религии, основанной на обычаях и представлениях аборигенов Индии.

Короче, всем было нелегко. Возрожденцы ведизма не могли освободиться от чар изощренного ритуализма и жестокого социального порядка и, поэтому, не могли найти поддержку широких масс. С другой стороны, ведийское крыло жестко сопротивлялось зверским «народным» культам. Новые неортодоксальные учения, даже теряя свое влияние, оставались причиной серьезных беспокойств. И тут появляется вроде бы народное религиозное движение, которое провозглашает (пусть и номинально и поверхностно) приверженность ведам. Это было то, что надо.

Распространение этого чуда индийской мысли началось с племен вришниев и сатватов. Позже оно охватило абхиров, ядавов и гопалов. Все эти племена обитали на территории Центральной и Западной Индии. Главным учителем и лидером нового религиозного движения был Кришна - племенной герой каждого из этих племен, причем, немножко, а иногда и множко, отличающийся от остальных Кришн, превратившихся, как водится, в племенных богов.

Кришнаизм выдвинул новую религиозную платформу, состоящую из четырех пунктов:

а) Цель духовной жизни человека. В противовес упанишадам, объявляющим таковой атма-джнану (познание «я»), и объявляющим единственной реальностью Брахман (мировую всеобщую душу), с которой, благодаря истинному знанию, душа должна слиться, стряхнув иллюзорную индивидуальность (это учение привело к массовому оттоку интеллектуальной элиты из активной социальной жизни индийского общества), кришнаизм провозгласил, что одной из целей истинной духовной жизни человека является лока-санграха (участие в установлении стабильного и сплоченного общества). Новое учение очень вовремя переориентировало духовную жизнь народа в сторону социальных проблем, остро стоящих в любом обществе любой эпохи. И этот пунктик обусловил взрывообразный рост популярности кришнаизма в народной среде.

б) Отречение. В пику опять же упанишадам, утверждающим высшей ступенью духовной жизни санньясу (полное отречение от мирской жизни и выход за рамки даже варна-ашрамы т.е. полную десоциализацию адепта), кришнаизм развил новое учение о карма-йоге (ответственном исполнении своих социальных обязанностей, без ущерба для своей духовной жизни). Кришнаизму удалось сформулировать на языке понятном большинству индийцев (а не только интеллектуальной элите) компромисс между метафизическим идеалом индивидуального освобождения (мокша) и этическим (пусть и без каких-либо оснований) идеалом социальной ответственности. Действие (любое) перестало быть осуждаемым в умах индусов как препятствие на пути к индивидуальному освобождению. Роль возможного препятствия на этом пути кришнаизм повесил на личное отношение совершающего действие к своему деянию. Стало можно хоть что-то делать не становясь при этом козлом. И это был еще один серьезный и безусловно положительный прорыв кришнаизма.

в) Религиозная практика. В противовес брахманическому ритуализму жертвоприношений, который перестал быть практикой масс и не мог снова стать таковой, не смотря ни на какие усилия «возрожденцев брахманизма», кришнаизм выдвинул понятный и чрезвычайно демократичный для своей эпохи культ бхакти. Это было первое и единственное до сего дня индийское религиозное учение, решившееся декларировать (пусть и с массой оговорок) хоть какое-то духовное братство людей. Впрочем, идея жертвоприношения не была полностью отвергнута кришнаизмом, а подверглась интерпретации в сторону социальной этики, наряду с идеями мокши и санньясы.

г) Синтез религии и философии. Быстро ставший народным кришнаизм, намеренно не акцентировал внимания своих сторонников и противников на отличиях в различных новых системах мысли, старых системах ритуализма и спиритуализма, основанных на ведах и брахманах и своем собственном учении. Он старался выявить сходства во всех системах и подчеркнуть общность их главной цели - осознание высшей реальности. И в этом он также преуспел.

Так, искуссно используя собственные преимущества и слабые стороны противников, на религиозном горизонте Индии взошел кришнаизм, заменив атма-джнану на лока-санграху, санньсу на карма-йогу, ритуализм - культом бхакти, а догматизм засыхающего брахманизма - философско-религиозным синтезом.

К моменту этого кришнаитского восхода процесс преобразования и расширения исторической поэмы Джая в эпос Бхарата был почти завершен. Первый памятник традиции сут покорил воображение широких масс индийского народа. Сторонники кришнаизма, как люди неглупые, начали активно использовать популярный эпос для распространения своего нового религиозного учения. Эпос не совсем отвечал этим целям и, естественно, был подвергнут кришнаитскому редактированию.

Первым выявленным специалистами существенным «следом» кришнаитской редакцией является искусственное сближение Пандавов и Кришны, отсутствовавшее на ранних этапах развития эпоса. Кришна превратился в родственника Пандавов, их друга, наставника и философа одновременно. Пандавы начали осознавать божественность Кришны.

Затем, все нужные сюжеты были «подтянуты» до выражения идеи того, что все свершения героев эпоса достигнуты благодаря Кришне. Кришна должен был стать и стал центральной фигурой всего эпоса - осью вокруг которой вращаются все действующие лица и события пьесы. Эпос снова начал расти благодаря объяснениям и обоснованиям божественности главного персонажа. Ряд легенд был изменен для этих целей, а другой ряд легенд вообще был введен впервые в состав эпоса. Работа была проделана большая и мастерская, но проделана она была, как и всякая подделка, не безукоризненно. Изменения контекста, сочинения новых контекстов для введения в текст нужных деталей и фрагментов практически всегда могут быть выявлены современными исследователями и были ими выявлены.

Отдавая должное изобретательности древних кришнаитских редакторов, их художественному вкусу и литературному таланту, современное научное сообщество безусловно согласно с тем, что образ Кришны является абсолютно чужеродным для эпоса в его ранней редакции.

Краеугольным, так сказать, камнем кришнаитской «надстройки» в Бхарате следует признать Бхагавадгиту - квинтэссенцию религиозных, этических (по-индийски этических, разумеется) и метафизических учений Кришны. Она изменила весь характер эпоса.

Итак, эпос «Бхарата» явился результатом процесса расширения исторической поэмы «Джая» и затем её кришнаитской переработки. На этом этапе эпос еще нес отчетливый кшатрийский отпечаток. Героями эпоса были, в основном, воины-кшатрии, присоединенный в большом количестве эпический и легендарный материал повествовал в основном о воинах-кшатриях, даже религиозные учения, для распространения которых предполагалось использовать текст эпоса, заимствовались из небрахманических источников.

Следующим этапом формирования эпоса стал этап «брахманизации» эпоса на фоне одновременного взаимопроникновения двух учений (дряхлого, мутирующего брахманизма и юного кришнаизма), произраставших из совершенно разных корней. Что же объединило их и заставило сотрудничать? Общий враг - распространение неортодоксальных систем мышления, укрепившихся в период междуцарствия благодаря разрушающему влиянию учения упанишад. После победы над открыто антибрахманскими учениями и вытеснения или, на худой конец, локализации неортодоксальных религий, борьба должна была по логике развернуться между брахманизмом и кришнаизмом, но не развернулась.

Неглупые представители брахманизма осознавали, что, несмотря на то, что само возникновение кришнаизма, как и других неортодоксальных систем, несомненно являлось народной реакцией на брахманизм, но всё же кришнаизм, в отличие от остальных неортодоксалов, не являлся откровенно антибрахманским и возможность достижения компромиса с ним существовала. И сторонники брахманизма попытались насколько возможно брахманизировать народную религию кришнаизма. Результатом этих попыток стала не только брахманизация кришнаизма, но и возникновение и бурное развитие других ветвей индуизма.

Брахманизация кришнаизма началась с брахманизации эпоса «Бхарата», который к тому времени воспринимался уже как подлинно кришнаитский литературный памятник. Эти брахманские «наслоения» выявляются в тексте эпоса проще всего, ввиду того, что они резко отличаются от основного текста своим содержанием, посвященным брахманской культуре и учености. Эти вставки, как правило, чрезвычайно обширны и напиханы в текст где попало, как к месту, так и, как говорится «не пришей кобыле хвост». Так в эпосе очутились целые трактаты по религии и философии брахманизма (зачастую противоречащие более ранним кришнаитским вставкам), брахманистскому праву, этике, космологии, мистицизму, социальным и политическим теориям и пр. Не обошлось и без новых для содержания эпоса легенд с явно брахманистской окраской. Ряд старых легенд был вновь подвергнут переработке с целью изображения героев эпоса в роли защитников веры и культуры брахманизма.

Текст поэмы очень пострадал от этих последних вмешательств. В отличие от кришнаитских редакторов, прекрасно владевших словом и обладавших безусловным литературным талантом, редакторы, проводившие брахманизацию «Бхараты» работали, что называется, топором, не особо церемонясь с повествовательной канвой и не обременяя себя художественными изысками.

В результате брахманизации текста эпоса образ Кришны (и без того впитавший до этого черты нескольких разных Кришн) претерпел еще более существенные изменения, став по существу синкретическим, превратившись в аватару Вишну и «породнившись» с Брахманом упанишад.

И, наконец, элементы брахманистской дхармы и нити были наложены на эпико-исторические элементы традиции сут и религиозно-этические элементы кришнаизма. Так на свет появилась «Махабхарата».

На последок могу сообщить, что исследователями текста Махабхараты не только выявлены все «следы» брахманистского вмешательства в текст эпоса, но и названы отдельные брахманские династии, осуществившие те или иные текстовые аппликации в пестром коллаже древнеиндийского памятника.

Всеобщая история религий мира Карамазов Вольдемар Данилович

«Махабхарата» и «Рамаяна»

«Махабхарата» и «Рамаяна»

Серьезная роль в вырабатывании религиозной доктрины индуизма принадлежит индийским эпическим произведениям – поэмам «Махабхарата» и «Рамаяна». То, что изначально сложилось и передавалось как местные легенды, было со временем записано и стало рассматриваться как основное свидетельство индийских взглядов на мир. Несмотря на ряд исторических ссылок на события далекого прошлого, эпические произведения в основном посвящены постоянной борьбе Добра и Зла, Космоса и Хаоса. Поэмы вселяют уверенность в установление порядка и в наличие пути через трясину неуверенности, сомнений и страхов.

«Рамаяна». Сцена битвы

Обе поэмы в своей основе сформировались еще во второй половине I тыс. до н. э., хотя существующие сегодня редакции, безусловно, относятся к более позднему времени. В эпические тексты включено немало преданий, легенд и мифов, которые не имеют непосредственного отношения к основному сюжету поэм. С их помощью объясняется происхождение мира, человека, некоторых общественных институтов. В народной памяти сохранилось множество преданий о возникновении варн, происхождении государства. В мировоззрении индийцев эти события связывались с деятельностью богов и проявлением их воли.

Основой сюжета как «Махабхараты», состоящей из 90 тыс. двустиший, так и «Рамаяны», в которой 24 тыс. двустиший, служит цикличность истории мира. Вначале миром управляет справедливость и порядок (дхарма). Затем, на протяжении четырех эпох, нравы постепенно приходят в упадок. Тогда боги решают уничтожить этот мир и построить его заново. В поэмах выражается необходимость поиска смысла и цели жизни даже в смутное время.

«Махабхарата», эта своеобразная «Илиада» индусов, с течением времени выросла из героической поэмы в целую литературу, в которую индусы из своего богатого запаса включили предания и легенды, философские и религиозные умозрения древнего и нового времени. Уже ко второй половине I тыс. н. э. поэма почиталась как книга правды, кодекс нравственности и путеводитель к блаженству, и уже тогда, как и теперь, предлагалась для чтения в храмах в качестве священной книги для назидания.

Один из источников около 800 г. сообщает, что «Махабхарата» предназначалась для религиозного поучения тех, кому запрещено было изучение Вед и веданты, причем считалось, что брахман, знающий все Веды, но не «Махабхарату», еще не вполне сведущий человек. Вообще, в Индии поэма эта издревле занимала положение смрити, священного предания. Независимо от того значения, которое сами индусы придавали этой поэме, она является для нас неоценимым источником знакомства с религиозным состоянием индусов в Средние века, потому что в этой книге упоминаются основные религиозные и философские направления более древнего времени (почитание Вишну, Кришны и Шивы), рассказываются их легенды, излагаются их теологические взгляды. Автором «Махабхараты» индийская традиция называет легендарного поэта Вьясу.

Главной темой «Махабхараты» является борьба между двумя могущественными родственными семьями, Пандавами и Кауравами, в которой, без сомнения, отражаются древние события индийской истории. Действие поэмы происходит в конце третьей исторической эпохи, а затем переходит в четвертую, период полного распада и несправедливости.

Длительная борьба, изобилующая интригами, вероломством, но одновременно и славными подвигами и благородством, заканчивается великой битвой при Курукшетре и гибелью многих героев. В конце концов победа достается Пандавам. Основное внимание в поэме уделяется отношению братьев Пандавов к происходящим событиям. Старший брат, Юдхиштхира, стремится уклониться от участия в междоусобной войне. Он больше тяготеет к аскетизму и медитации. Постепенно на ведущую роль выходит третий брат, Арджуна, который, разделяя неприязнь брата к войне, осознает необходимость выполнить свой долг. Помогает же ему в этом разговор с возничим, который оказывается не кем иным, как богом Кришной, который доказывает необходимость поступать согласно долгу.

Их беседа – знаменитое стихотворение «Бхагавадгита» – является кульминацией поэмы. Он развивается в целую религиозно-философскую систему. Исполнение своего долга не влечет за собой вины, если оно осуществляется беспристрастно. Кришна указывает, что знания, труд и уважение к богам позволят обрести спасение. «Бхагавад-гита» утверждает, что спасения могут достичь все, а кастовые и классовые различия являются гарантией спасения. И хотя философия «Бхагавад-гиты» носит в известной степени эклектический характер, но, благодаря обилию мыслей и ее легкой форме, она представляет собой один из прекраснейших примеров индусского философского рассуждения. В самой Индии она пользуется огромным уважением; и всякое теологическое направление, желающее твердо установиться, должно точно определить свою отправную точку зрения посредством комментария к ней.

Плита с эпизодом из «Рамаяны». XI в.

«Рамаяна», составленная в Южной Индии, по объему составляет лишь одну четверть «Махабхараты». При этом по своей оригинальной художественной форме она вообще имеет такой характер, что ее, по-видимому, следует признать за сочинение одного автора, которым традиционно считают поэта Вальмики. По содержанию она во многих отношениях отличается от северного эпоса, и прежде всего она в гораздо меньшей степени имеет характер эпического сказания, заключая в себе больше сказочного элемента и приключений.

Полуразрушенная стена, украшенная рельефами сцен из «Рамаяны»

Описанные в «Рамаяне» действия происходят во вторую историческую эпоху, когда мировой порядок еще оставался достаточно прочным, несмотря на сильные потрясения. Эта история начинается с рассказа о воспитании царевича Рамы и его любви к красавице принцессе Сите. В результате интриг Рама был лишен трона, а его верная жена Сита похищена демоном Раваной и увезена на остров Шри-Ланку.

Во время бегства изгнанного Рамы к югу и в его попытках возвратить свою украденную жену появляются медведи и обезьяны в образе человекоподобных существ и помогают ему различными чудесами. Например, Гануман, бог-обезьяна, символ верной службы, ловкости и изобретательности, способствует освобождению Ситы при помощи моста из обезьян, соединившего Шри-Ланку с Индией. Поэма завершается счастливым возвращением Рамы и Ситы в свое царство.

Сам же Рама (седьмая аватара бога Вишну), победивший злобного демона Равану, у индийцев почитался олицетворением добродетели и справедливости. Характерной чертой индуизма является то, что история Рамы выступает не только как сказка, которая с малых лет известна каждому, но и как руководство к действию в повседневной жизни. О славном Раме вспоминают перед началом любого предприятия и благодарят после его удачного завершения. Его подвиги стали примером для подражания и поощрением к соблюдению традиционных правил поведения.

Сита, в свой черед, стала идеальным образцом верной жены, которая так привязана к своему супругу, что готова, когда придет время, без колебаний взойти на его погребальный костер, чтобы быть сожженной вместе с мужем. Индийцы чтут Ситу за добродетельную почтительность, покорность, приветливость и скромность.

И «Махабхарата», и «Рамаяна» воспринимались ранее и воспринимаются сейчас в первую очередь не как художественные произведения, а как священные тексты, в которых содержится все необходимое для понимания природы отношений между людьми и миром богов. Обе поэмы предоставляют обширный материал для размышлений. В них содержится много действительно волнующего и потрясающего душу: образцы доблести и героизма, примеры низости и порока.

автора Кондрашов Анатолий Павлович

Из книги Царь славян. автора

4. «Древне»-индийский эпос Махабхарата о Христе, строящем водопровод Подробный анализ Махабхараты см. в нашей книге «Новая хронология Индии». Здесь же мы коснёмся лишь одного изолированного сюжета - как строительство водопровода Андроником-Христом отразилось в

Из книги Реконструкция подлинной истории автора Носовский Глеб Владимирович

Из книги Реконструкция подлинной истории автора Носовский Глеб Владимирович

34. Казаки-арии: из Руси в Индию, Эпос Махабхарата Выше мы упомянули о знаменитом «древне»-индийском Эпосе Махабхарата. Вот вкратце результат наших исследований. Эпос в значительной степени опирается на Библию. Он создан в эпоху XIV–XVI веков и окончательно отредактирован

автора Васильев Леонид Сергеевич

Рама и Рамаяна Рама – герой древнеиндийского эпоса Рамаяна. Этот классический эпос сложился в своем завершенном письменном виде за несколько веков до нашей эры и широко вошел в обиход, стал одной из основ индийской культуры в период формирования индуизма в начале нашей

Из книги История религий Востока автора Васильев Леонид Сергеевич

Сказания и мифы. Махабхарата Предания и мифы прочно вошли в жизнь каждого индийца, став важной составной частью индуизма. Из эпических сказаний широкого плана кроме Рамаяны индийцы знают Махабхарату, великую историю битвы богов и героев. Это предание большого объема с

автора Носовский Глеб Владимирович

Часть 1 Когда были созданы знаменитые эпосы «Махабхарата» и «Рамаяна» и о чем они рассказывают 1. Скалигеровская хронология Индии В книге «Основания истории», гл. 7:8, в разделе «Проблемы скалигеровской хронологии Индии», мы указываем на тот факт, что хронология древней и

Из книги Казаки-арии: Из Руси в Индию [Куликовская битва в Махабхарате. «Корабль Дураков» и мятеж Реформации. Велесова книга. Новые датировки зодиаков. Ирландс автора Носовский Глеб Владимирович

2.1.Махабхарата Считается, что «Махабхарата - грандиозный эпос древней Индии, сложившийся около 2500 лет тому назад. Фабула эпоса - трагическая борьба двух родственных царских династий Пандавов и Кауравов. На этой сюжетной основе нанизано огромное количество

Из книги Казаки-арии: Из Руси в Индию [Куликовская битва в Махабхарате. «Корабль Дураков» и мятеж Реформации. Велесова книга. Новые датировки зодиаков. Ирландс автора Носовский Глеб Владимирович

2.2. Рамаяна Перейдем к Рамаяне. Энциклопедический Словарь сообщает: «„Рамаяна“ - древне-индийская эпическая поэма на санскрите. Приписывается легендарному поэту Вальмики. Современный вид приобрела ко II в. н. э. Посвящена подвигам Рамы. Источник сюжетов и образов многих

Из книги Казаки-арии: Из Руси в Индию [Куликовская битва в Махабхарате. «Корабль Дураков» и мятеж Реформации. Велесова книга. Новые датировки зодиаков. Ирландс автора Носовский Глеб Владимирович

3. Известные арии, о которых рассказывают Махабхарата и Рамаяна, пришли на полуостров Индостан с севера Это - казаки-ордынцы XIV

Из книги Казаки-арии: Из Руси в Индию [Куликовская битва в Махабхарате. «Корабль Дураков» и мятеж Реформации. Велесова книга. Новые датировки зодиаков. Ирландс автора Носовский Глеб Владимирович

3.1. «Сказание о Раме» или «Малая Рамаяна» в составе «Махабхараты» говорит о колонизации арийцами Индии Тот факт, что «древнейшие» арии = юрии = ярые пришли на полуостров Индостан с севера, сообщают сами историки. Б.Л. Смирнов так подводит итоги исследованиям на сей счет:

Из книги Казаки-арии: Из Руси в Индию [Куликовская битва в Махабхарате. «Корабль Дураков» и мятеж Реформации. Велесова книга. Новые датировки зодиаков. Ирландс автора Носовский Глеб Владимирович

5.2.4. Махабхарата рассказывает о том, как Моисей исторгнул воду из скалы Хорошо известен следующий ветхозаветный рассказ из книги «Исход».Во время похода случилось, что израильтяне страдали от жажды, а вокруг не было питьевой воды - ни реки, ни источников. Моисей обратился

Из книги Царь славян автора Носовский Глеб Владимирович

4. «ДРЕВНЕ»-ИНДИЙСКИЙ ЭПОС МАХАБХАРАТА О ХРИСТЕ, СТРОЯЩЕМ ВОДОПРОВОД Подробный анализ Махабхараты см. в нашей книге «Казаки-арии: из Руси в Индию». Здесь же мы коснемся лишь одного изолированного сюжета – как строительство водопровода Андроником-Христом отразилось в

Из книги Древний Восток автора

Эпическая литература Древней Индии. «Махабхарата» Как и многие литературы мира, древнеиндийская литература имеет свой эпос, воспевающий «героическую эпоху» истории Индии. Древнеиндийский эпос представлен двумя большими поэмами, сложенными в древности, но чрезвычайно

Из книги Древний Восток автора Немировский Александр Аркадьевич

«Рамаяна» Вторая эпическая поэма - «Рамаяна» - повествует о подвигах царя Рамы. Вынужденный удалиться в изгнание из дома своего отца, Рама жил в уединенной лесной обители вместе со своей женой Ситой. О ее красоте прослышал демон Равана, властитель Ланки. Демон принял

Из книги Всемирная история. Том 3 Век железа автора Бадак Александр Николаевич

Древнеиндийский эпос. Махабхарата и Рамаяна В ведийский период история древней Индии происходит становление эпического творчества. Эпические поэмы относятся к письменным памятникам и являются одними из важнейших и существенных источников по истории и культуре

Индия… кажется нам чудесным царством, очарованным миром.
Гегель

Такой представлялась Индия воображению европейцев. Роскошная, сказочно богатая, она, казалось, таила в себе все блага мира. Две полноводные реки, Инд и Ганг, орошают ее плодородные равнины, южные ее границы омывает океан.

Пышные многолюдные города соприкасаются с непроходимыми джунглями, первобытными лесами, буйной тропической растительностью. И человек в Индии живет в постоянном, нерасторжимом соседстве с миром природы, с ее растительным и животным миром. Ныне, как и в далекие времена, он полон уважения к ней, благоговения перед ней. Он славит солнце, живительный водный источник, воздух, всякое живое существо.

Культура, нравы, обычаи, религия Индии кажутся необычными и диковинными взору европейцев. Все живое с давних времен и по нынешний день почитается в Индии священным. Индиец не станет убивать ни животное, ни насекомое, ни птицу. В парках индийских городов свободно бродят коровы, резвятся обезьяны. Индиец не позволит себе наступить на муравья. Все живое свято.

В самые отдаленные времена в Индии возникли обособленные касты (варны). Высшая из них - брахманы (служители Брахмы) пользовались наибольшим влиянием и почетом, за ней следовала каста (варна) кшатриев-воинов, далее шли вайшьи - ремесленный и торговый люд, последняя- бесправная - шудры и самая презираемая прослойка населения - парии (неприкасаемые).

Религия увековечивала прежде всего классовые различия, ставя непроходимые барьеры между отдельными социальными группами. Когда-то, примерно два тысячелетия назад, в долины Инда и Ганга из-за горных хребтов с севера пришло племя ариев. Пришельцы принесли с собой довольно развитую культуру. Они уже знали металлы, освоили земледелие и скотоводство.

Покорив местные племена, они слились с ними.

До последних времен наука почти ничего не знала о жизни племен, населявших Индию до прихода ариев. Но в начале 20-х годов XX века индийские археологи произвели раскопки в долине реки Инд. Были открыты Мохенджо-Даро и Хараппа. Как полагают, города эти были разрушены две тысячи лет назад. Культура жителей городов была очень высокой, существовала уже письменность. (Она еще не расшифрована.)

Культурный фонд Индии первоначальных дней ее истории заключен в древнейших ее книгах «Веды» (сравним с русским словом «ведать»). Это, по сути дела, энциклопедия всех ее знаний той далекой поры, ее представлений о мире, ее идеалов.

Создавались они в самые отдаленные времена, в первом, а может быть, еще во втором тысячелетии до н. э. на обработанном и канонизированном литературном языке древности - санскрите. В сущности, это сборники ритуальных материалов - гимны божествам:

«Ригведа», содержащая более тысячи гимнов, «Самаведа» - собрание мелодий «Яджурведа» - присловия, произносимые при жертвоприношениях, «Атхарваведа» - заклинания и др.

Значение этих книг для индийской культуры не утратилось до сих пор. Русский художник Илья Глазунов, написавший портрет Индиры Ганди, вспоминает: «Благодаря Индире Ганди я лично как русский художник открыл для себя мир Индии. Индира Ганди рассказывала мне, что значит для индийцев «Ригведа», и подарила четыре тома изданного в сокращенном виде на английском языке этого древнейшего памятника индийской литературы».

Индийские богословы (жрецы-брахманы) еще в древности создали своеобразные толкования священных книг (Вед) «Упанишады», в которых в форме бесед мудрецов, перемежая стихи с прозой, разъясняли сокровенные тайны религии, сущность божеств, символику мифов. Многочисленный пантеон древних индийцев был сведен к трем главным божествам - Брахма, Вишну и Шиву. Философский смысл этой триады выражал три извечные идеи, волновавшие человечество и так или иначе отраженные в историческом сознании каждого народа,- созидание, сохранение и разрушение.

Брахма - бог-творец, создатель всего сущего. Вишну - бог-хранитель всего того, что создал Брахма, бог добрый, полезный, доброжелательный к человеку. Шива - бог-разрушитель, но в конце концов тоже полезный, ибо без разрушения нет созидания. Сущность богов усложнилась. В известной степени они превратились уже в философские абстракции, вряд ли понятные рядовому индусу. Толкование их стало уже монополией «посвященных» лиц, авторов «Упанишад». Само слово это в переводе означает «тайное учение».

В толкованиях «Упанишад» Брахма - непостижимая мировая душа (имя его дается в среднем роде), это особая сущность, без конкретного облика и каких-либо возможных качеств. Это - некое «оно», создавшее видимый человеком мир, но мир нереальный, мир-призрак (Майа).

Нас, однако, интересует поэтическая сторона книги, доносящая до нас сквозь даль времен художественную фантазию народа. Мы попадаем в мир поэтического общения человека с природой. Природа таинственна, полна глубокого значения. Смысл ее бытия закрыт от очей человека, воображение человека - донаучное, поэтическое воображение - создает сказку, пленительную по красоте:

Земля и Небо и простор меж ними
Полны от Солнца благодатью жизни.
За Девой Утра - лучезарный Ушас -
Приходит Солнце, как жених к невесте.
Там сонмы духов и святые рикши
Коней впрягают, совершают службу.
Помчались в гору золотые кони,
В хмельном разбеге с крутизны сверкают.

В индуистской религии бог любви Кама, сын богини любви Лакшми. Восседает на символическом слоне, все части которого состоят из женских тел. Народ полагал, что дарами Камы нужно пользоваться. Арджуна, который отказался от любви Урваши, был наказан (в течение года был евнухом).

Здесь любование природой и страх перед ней, здесь истинное восхищение и лукавая лесть божеству (жертвенные стихи).

Народ творил мир богов, как поэт, как художник, воплощая их в конкретно-чувственные формы реальной жизни.
Первоначально идея божества возникала как попытка понять и объяснить окружающий мир. Идея бога в сознании широких кругов народа принимала пластические формы. Живописец, архитектор, скульптор воплощали ее на полотне и в камне.

Верховный бог Брахма - создатель всего. Он - «перворожденный», он - «высочайший», он - «владыка сущего», он «подобен тысяче солнц». Так выражал индиец свое восхищение миром, во всем блеске предстоящим перед ним и олицетворением которого был этот бог.

Брахма живет на вершине гор, он восседает на лебеде, самой прекрасной из птиц. Рождение его чудесно: он год провел в яйце, силой своей мысли расколол его на две половины, одна образовала небо, вторая - землю, между ними возникло воздушное пространство. Далее он начинает творить все то многообразие, что составляет наш мир.

Представить вечность древний человек еще не мог: реальность постоянно напоминала ему о начале и конце вещей, потому не вечен и сам мир. Проходит время, и огонь сжигает вселенную. Все подвергается уничтожению, это происходит, когда засыпает Брахма (ночь бога), но, проснувшись, он снова создает новый мир (день бога).

По численности мир богов и божеств, духов, демонов, чудовищ огромен. Есть среди них и бог смерти Яма, бог ветров и дождя Индра, богиня красоты и счастья Лакшми, священная корова и верховный царь обезьян, помогающий людям, и т. д.

В самой древней части Вед «Ригведе» описывается акт рождения живого и неживого мира, «всего сущего». В гимне о сотворении мира (X, 129) поется:

Не было тогда несущего, и не было сущего.
Не было тогда ни пространства воздуха, ни неба над ним…
Не было тогда ни смерти, ни бессмертия,
Не было признака дня или ночи.
Нечто одно дышало, воздуха не колебля, по своему закону,
И не было ничего другого, кроме него.

Однако поэт и философ древности, сказав это, остановился в глубоком сомнении и закончил свой гимн вопросами:

Кто воистину ведает? Кто возгласит это?
Откуда родилось, откуда это творенье?
Потом появились боги, ибо создали боги мир.
Так кто же знает, откуда он появился?
Откуда это творенье появилось?
То ли само себя создало, то ли - нет.
Надзирающий над миром в высшем небе,
Только он знает это или не знает.

Шли годы. Проходили столетия. Люди вступали в обширные общества. Появились касты, появилось рабство. В обществе людей возникли уже особые, социальные проблемы, они подчас были для человека более важными, чем проблемы мироздания, ранее волновавшие его ум. Однако старая религия еще существовала, отставая от новых проблем общественной жизни. И вот появился человек по имени Сиддхартх Гаутаме, царевич из племени шакьев,- отсюда второе имя его Шакья-Муни («отшельник из шакьев») - и основал новую религию. Вряд ли он сам думал об этом. Надо полагать, что это был талантливый проповедник и мыслитель (Джавахарлал Неру назвал его «великим сыном индийского народа»). Он осудил несправедливость деления людей на касты и, пожалуй, впервые в мире провозгласил идею равенства как нравственный принцип, правда, равенство в довольно абстрактной форме - в страданиях и в возможности избавления от них.

Точных сведений о нем нет: первая его биография была написана примерно через пять веков после его смерти. Называют, однако, довольно точно обозначенные годы его жизни - 623-544 до н. э. Так ли это, никто сказать не может.

Он отверг идею бога как созидающую силу и вообще идею верховного существа. Но не это стало основой религии, связанной с именем, - его именем, а народ назвал его Буддой, что в переводе с санскрита означает «просветленный». Сиддхартх Гаутаме построил свое учение на идее страдания. «Как вы думаете, о ученики,- говорил он в одной из своих проповедей, - чего больше, воды в четырех весенних океанах или слез, которые пролили вы, пока блуждали и странствовали в этом долгом паломничестве, и скорбели, и рыдали, потому что вашей долей было то, что вы ненавидели, а то, что вы любили, не принадлежало вам?»

Какое человеческое сердце не откликнулось бы на такую проповедь, особенно сердце презираемого, притесняемого, вечно голодного, вечно страждущего бедняка? Отсюда делается вывод: поскольку жизнь есть страдание, нужно презреть ее и стремиться к избавлению от всяких желаний, к самозабвению (нирвана).

Статуи Будды изображают человека, сидящего со скрещенными ногами. Лицо его округло, женственно. Между бровей бородавка. Глаза опущены и полузакрыты или устремлены вперед, вдаль - глаза отсутствующие, равнодушные. Волосы красиво собраны и образуют как бы диадему из кудрей. Уши несоразмерно большие с удлиненными мочками, в них - роскошные серьги. Вечным покоем дышит вся фигура. Будда погружен в себя, для окружающего мира его нет, он - в нирване. Нирвана - это состояние блаженства, а оно состоит в том, чтобы ничего не желать, ни к чему не стремиться, ничего не предпринимать, отвлекаться от всего сущего. Самосозерцание, самопогружение, уход от мира страданий, страстей, желаний - вот путь к нирване, как понимали и понимают его буддисты.

Я отрекся от всех желаний,
Полностью отбросил всякую ненависть,
Для меня кончились все иллюзии,
Я истлеваю, догораю…

Смерть я благодарю без страха,
Жизнь оставляет меня без радости,
Терпеливо я изнашиваю тело,
Умудренный, яснопознавший.

Из буддистских песнопений

Индийская литература древности донесла до нас огромное число произведений нового после Вед содержания. Они исходили уже из иного религиозного мировоззрения и все так или иначе связаны с Буддой и прославляют его отшельнический, аскетический образ жизни.

Юный принц из рода Гаутаме, рожденный где-то у границ нынешней Индии и Непала, «узрел стезю покоя», «отбросил сомненья», отбросил желанья, «в созерцаньях находящий усладу», «ни хула, ни хвала его не волнует». «Целомудренный, он живет одиноко, в расцвете юности ни к чему не влечется». Принц «избрал отречение от мира», «от грехов, совершаемых телом», «питался подаянием - скромный», «чист, высок и прекрасен, добродетелей преисполнен».

В лирической поэме «Тхеригатха» рассказывают о том, как некий юноша встретил последовательницу Будды, юную красавицу, и уговаривает ее разделить его любовь:

Ты молода, безупречна, красива,
Что может дать тебе отреченье?

Девушка в духе проповедей Будды отвергает любовь, красоту человеческую и свою собственную красоту; во всем, и даже в красоте природы, видит она «пустоту», «драгоценную подделку».

Юноша, наоборот, славит красоту. С пылом и страстностью он рассказывает ей, как она хороша, как любит он ее, сколько радостей она найдет и в доме его и в общении с ним:

Как длинны ресницы, как взор ясен!
И вдали от тебя я их помнить буду,
Ибо нет для меня ничего милее
Этих глаз твоих, нежных, как у киннари!

Девушка с презрением говорит о своих глазах. Что такое глаз? «Лишь комочек, свалянный из слизи и выделений», «пузырь со слезами». И, вы¬рвав один глаз, протягивает его юноше. Тот потрясен. Ужас охватил его, «будто заключил в объятья огонь жестокий, голыми руками охватил кобру». Он склоняется ниц перед отшельницей, просит прощения и желает ей счастья.

Философия, проповедуемая в подобной поэзии, конечно, чрезвычайно пессимистична. Она порождена безысходным положением бедняка, который, не зная, как избежать всюду подстерегающих его бед, охотно шел за теми, кто говорил ему о всеобщем, универсальном страдании и звал к отказу от всяких поисков счастья. В этой идее «угасания» (нирваны), самозабвения бедняк находил своеобразное утешение.

В 250 г. до н. э. царь Ашока объявил буддизм государственной религией. Буддизм превратился в мировую религию, он овладел территорией Тибета, Индокитая, Японии и других стран.

Внешняя его форма предстает как культ будд (их около тысячи) и бодисатв (божеств). Среди будд главный основатель религии - принц и отшельник из племени шакья Сиддхартх Гаутаме.

Буддизм как религия в современной Индии имеет уже немногочисленных приверженцев, но некоторыми своими элементами он вошел в индуизм.

В индуизме переплелись идеи древнейшей религии брахманизма и пришедшего ему на смену буддизма. И, по индуистской религии, человек должен духовно освободиться, подавить в себе всякие желания, как бы подняться над миром житейских треволнений, только так он может якобы избежать бесконечных перерождений и достигнуть нирваны - вечного блаженства, вечного покоя.

В религиях индусов, общий комплекс которых получил в науке наименование индуизма, главенствует идея сансары. По этой идее, человек как бы не умирает вовсе, а снова и снова рождается, только в ином обличье. Он может родиться человеком более высокой касты, если вел добродетельный образ жизни, и, наоборот, более низкой или даже самым грязным животным, если был порочным и нарушал законы общества.

Авторы сказаний любуются красотой и силой сражающихся. Воины и того и другого лагеря милы их сердцу, ведь это братья, по трагическому стечению обстоятельств поднявшие друг на друга мечи. «Непобедимые, оба они по красоте и блеску были подобны солнцу и луне, оба были охвачены яростью, и каждый из них жаждал убить другого». Здесь богиня любви и счастья Лакшми, здесь боги и демоны - ракшасы «с глазами цвета красной меди». Страшный Шива - «разрушитель Вселенной», его грозная супруга Дурга, желтоглазая сестра Кришны, бога войны, бог смерти Яма, бог солнца Сурья и сам бог-вседержатель Брахма.

«Тогда воззвал Индра к высочайшему Брахме: «Реши, о владыка! Молю тебя, отдай победу Пандаву». И Брахма ответил: «Да будет так!»

Сказители описали и древнее войско, его снаряжение. «Не перечесть, не окинуть взором грозных боевых слонов Дуройодханы. На каждого слона приходилось сто колесниц, на каждую колесницу - сто всадников, на каждого всадника - десять лучников, а на каждого лучника - десять пеших воинов, вооруженных мечами».

Впечатляет и образ самого бога войны Кришны.

«Из уст и очей Кришны изверглось пламя, земля под ногами у всех задрожала, раскаты грома потрясли небесные своды».

Физический облик героев поэмы всегда прекрасен, это сильные, красивые люди. «Смуглая красавица Драупади», у которой очи, как лепестки лотоса, сыновья Панду «с гордой львиной поступью, в шкурах антилоп на широких плечах».

Иногда мы замечаем в поэме какими-то путями занесенные в нее образы и мотивы, знакомые нам по другим древним мифам. Так, образ младенца Моисея в корзине, плавающего по волнам Нила, мы узнаем в истории героя «Махабхараты» Карны. «Ты не знаешь тайны своего рождения, я открою ее тебе. Ты сын Сурьи, бога солнца; я же - твоя мать. Я родила тебя в доме моего отца и тайно бросила в реку в корзине. Бог солнца не дал тебе погибнуть, и волны вынесли корзину на берег».

Идеи сансары (перерождений) находят в сказаниях свое применение. Царь-слепец Дхритарашта, отец Дуройдханы и дядя Юдхиштхиры, плачет над телами погибших своих сыновей, племянников и друзей: «В одном из прежних моих рождений я совершил великий грех, и за это карают меня ныне боги столь страшным и безмерным горем».

Религиозная философия Вед зримо просматривается в эпических сказаниях «Махабхараты». Один из героев поэмы воин Арджун беседует с богом Кришной, земным воплощением бога Вишну. Кришна разъясняет ему уже новую, после эпохи Вед, космическую и нравственную философию. Она уже достаточно абстрактна: Брахма, или Абсолют, то есть весь мир со своими компонентами, не имеет ни начала, ни конца, он бесконечен и вечен:

Где есть бесконечное, нет прекращения,
Не знает извечное уничтожения.
Брахма есть все:
В огне не горит он и в море не тонет,
Не гибнет от стрел и от боли не стонет.
Он - неопалимый, и неуязвимый,
И неувлажнимый, неиссушимый.
Он - всепонимающий и вездесущий,
Недвижимый, устойчивый, вечно живущий.

Человек подвержен перерождениям или переходам из одного состояния в другое. Это можно уподобить смене одежды:

Смотри: обветшавшее платье мы сбросим,
А после - другое наденем и носим.
Так Дух, обветшавшее тело отринув,
В другом воплощается, старое скинув.

Разговор Кришны с Арджуном начался с того, что юноша отказался убивать на поле боя своих близких («Зачем убивать я сородичей буду?»). Поэт нарисовал обаятельный образ полного добрых чувств человека, он вложил в его уста поистине прекрасную речь в защиту гуманности. Арджун не захотел убивать не только за блага земные, но даже «за власть над мирами тремя», то есть небом, землей и подземельем, так древние индийцы представляли себе мироздание. Мы, право, полны симпатии к незлобивому юноше, которого даже мысль об участии в побоище и необходимости кого-то убивать привела в полное смятение:

И, лик закрывая, слезами облитый,
Он выронил стрелы и лук знаменитый.

В самые отдаленные времена, даже в смутах и смятениях войн, жила в людях идея добра, человеколюбия, гуманности, как в поэме «Махабхарата» в грохоте сражений, сталкивающихся боевых колесниц, искаженных в ненависти лиц, криках и стонах поверженных и умирающих возник этот порыв благородного Арджуна, отказывающегося убивать.

РАМАЯНА

Второе эпическое сказание индийской древности «Рамаяна» («Деяния Рамы») было создано, по всей видимости, позднее. Поэма значительно короче «Махабхараты», композиционно стройнее и, пожалуй, отражает уже более высокую эстетическую культуру. Главная ее тема - любовь и верность, главные ее герои - Рама и его прекрасная супруга Сита.

Рама - юный принц. Ему должна бы перейти власть от царя Дашарахта, но мешает злая воля недобрых людей. В события вмешиваются многочисленные демоны (ракшасы) и злое десятиглавое чудовище Равана, похитившее Ситу. Много, много бед и несчастий на пути двух любящих существ - Рамы и Ситы.

Поэма - прекрасная сказка, ослепительная мечта народа о лучших людях, лучших чувствах. И вместе с тем она содержит одно из главных таинств искусства - синтез двух чувств, страха и сострадания, вызывающих в душах то облагораживающее и нравственно возвышающее состояние, которое греческий философ Аристотель называл катарсисом.

Рама отличался «лица красотой небывалой, величием сердца», был «всегда жизнерадостен, ласков, приветлив», «на доброе памятлив, а на худое забывчив, услуги ценил и всегда был душою отзывчив», «отвагой своей не кичился, чуждался зазнайства», «был милостив к подданным и доступен для бедных», «в дружбе хранил постоянство». Кроме того, Рама не терпел суесловия, праздных разговоров, но, если нужно, говорил хорошо. Чтобы развивать свой ум, он постоянно искал общества мудрых старцев, хорошо рассуждал и мыслил, и мысль его не ограничивалась созерцанием того, что близко его окружало, но и устремлялась к самым основам мироздания. «Он Время рассудком успел охватить и Пространство», то есть он был и философом.

Рама был отважен, «исполнен здоровья», прекрасно владел луком и, конечно, был отличным воином - словом, сосредоточил в себе все мыслимые человеческие достоинства.

Для тех, кто создавал знаменитую поэму (а она, конечно, создавалась не сразу и не одним лицом), Рама есть образец совершенной личности, или - положительный герой, как сказали бы мы. Рама честен, неподкупен. Осужденный на изгнание, он не пожелал вернуться раньше назначенного срока, чтобы не нарушить воли отца. Отец (Дашарахта), изгнав его, умирает от горя. Виновница всех бед - мачеха Рамы, это она коварством и обманом добилась его изгнания, чтобы посадить на царство своего сына. Но Бхарата тяготился позорной услугой, какую ему оказала мать. Он умолял Раму вернуться и, когда тот отказался это сделать, положил перед своим троном туфли старшего брата, чтобы показать, что он, Бхарата, всего лишь временный заместитель Рамы, не больше.

Скитаясь по лесу в изгнании, Рама творит чудеса. Так, он коснулся камня, в который была превращена Ахалья, супруга Гаутамы, одного из семи мудрецов, упомянутых еще в Ведах. Тысячу лет предстояло ей быть каменным изваянием, но прикосновение Рамы вернуло ей жизнь. Камень ожил.

Трудно сказать, что становится первоначалом в поэтических сказаниях: вымысел-событие, ставший идеей, или, наоборот, идея порождает вымысел, но всегда за фантазией явно просматривается определенный смысл. Здесь видим мы новые краски в образе Рамы (как благодетелен он, если одно его прикосновение преображает вещи!) и довольно прозрачную идею о безграничных возможностях человека, идею-мечту. Разве не угадываем мы в технических свершениях наших дней многие сказочные фантазии далеких времен?

Поэма часто рисует чудесные преображения. Демон (ракшас.- С. Л.), враждебный Раме, превращается в прекрасного золотого оленя, чтобы в таком виде предстать перед Ситой, супругой Рамы, и похитить ее. Поэт с восторгом рисует новый облик страшного и уродливого до того ракшаса:

Олень пробегал по траве меж деревьев тенистых,
Сверкали алмазы на кончиках рожек ветвистых.
Резвился у хижин, облик приняв светозарный,
Чтоб Ситу в силки заманить, этот ракшас коварный.

Люди издавна тешили себя чудесными выдумками. Иллюзия украшала жизнь, полную забот, тревог, несчастий, а чаще томительного однообразия. Воображение рисовало и уродливые лики коварных врагов, которых, конечно не без борьбы, всегда побеждали герои, и прекрасные образы этих героев, которых можно было любить, которым можно было сочувствовать и за которых можно было печалиться в дни их несчастий и радоваться в минуты их счастья. Фантазия эта иногда была по-детски наивна, но всегда нравственно чиста и возвышенна.

Создатели «Рамаяны» в поэтическом экстазе воспели красоту Ситы. Устами самого царя демонов, злого и коварного Раваны, славили имя ее. Он сравнивает ее с Лакшми, богиней красоты, супругой бога Вишну, с величественной Кирти, богиней славы:

Ее красоте несказанной дивился злонравный.
О дева! Тебе в трех мирах я не видывал равной!
Трепещет, как пруд соблазнительный, полный сиянья,
Твой стан упоительный в желтом шелку одеянья.
В гирлянде из лотосов нежных, ты блещешь похожей
На золото и серебро ослепительной кожей.

Страшный десятиглавый Равана похитил прекрасную Ситу, он нес ее над горами и лесами, а природа скорбела, сочувствуя ей,- «утесы, как руки, воздетые в горестном крике», «меж вяжущих лотосов рыбки сновали в испуге», «в слезах водопады». Царь ястребов Джотайю вступился за нее, но Равана отрубил ему крылья и умертвил.

Горько печалился Рама об утрате жены. Облик и печаль его поэтичны:

Лазурных и розовых лотосов бездну в зеркальной
Воде созерцая, заплакал царевич печальный.

Рассказ поэта, конечно, наивен, полон фантазии, но он искупается роскошью стиха. И роскошью воображения. Вот Рама вместе со своим братом освобождают от волшебства безголового, чудовищного демона, некогда бывшего полубогом. Тот просит своих освободителей сжечь его на костре, и, когда пламя охватило ракшаса и поглотило его в себе, чудное видение предстало перед очами потрясенных молодых людей. Над костром поднялся юный полубог в блеске мужества и красоты. В золотой колеснице, запряженной белыми лебедями, вознесся он в небо. Вся поэма звучит гимном природе и человеку:

Там диким животным раздолье, и стелется чудно
Цветистый ковер лепестков по траве изумрудной,
Пленителен благоухающий месяц влюбленных
С обильем душистых цветов и плодов благовонных!
Как сонм облаков, изливающих дождь благодатный,
Деревья даруют нам дождь лепестков ароматный.
И ветру, цветистым покровом устлавшему долы,
В лесах отзываясь, жужжат медоносные пчелы.

Много выпало испытаний на долю Рамы и его прекрасной супруги Ситы. Но сказка никогда не завершается поражением героя. И Рама в конце концов встречается на поле боя с могучим царем всех злых и темных сил природы Раваной. Бог войны Индра вручает ему волшебную стрелу, и ею Рама поражает Равану в самое сердце. С гибелью Раваны мир, вечный и благодатный, воцаряется на земле. Сита возвращается к супругу. Но Рама колеблется принять ее, ведь ее касался взор Раваны. Неутешная Сита решается сжечь себя на костре. Но совершается чудо, сам бог огня Агни выносит ее из пламени невредимой. Сита чиста.

Рама! Прекрасный Рама! Освободитель людей от скверны на земле! В этом, оказывается, была главная его миссия, ведь он «в человеческом облике Вишну предвечный», «бог-хранитель», один из могучей троицы богов.

Однако зачем же было богу Вишну рождаться человеком, чтобы повести борьбу с Раваной и погубить его? Разве он не мог сделать это, будучи богом? Оказывается, не мог. Земных чудовищ без помощи человека богам уничтожить было не под силу. Нужно было участие человека. Потому-то Вишну и явился в мир в образе Рамы.

Любопытно, каким путем шла человеческая мысль, чтобы создать подобное основание для мифа? И не только древние индийцы имели такой миф. В Древней Греции боги Олимпа тоже были бессильны без участия смертных в борьбе с гигантами. Понадобилась сила Геракла. Да и в христианском мифотворчестве не случайно избавитель всего рода человеческого оказался сыном плотника из Назарета. Не проявилось ли в этом понимание высокой роли человека в природе?

Создание «Рамаяны» приписывают поэту Вальмики. О нем рассказывают чудесную легенду: однажды в лесу он залюбовался нежной привязанностью двух птиц, но какой-то охотник стрелой из лука поразил самца. Горе самки было так велико, что из груди Вальмики вырвалось проклятие:

«Охотник, да лишишься ты навеки пристанища
За то, что убил одного из этой пары краунча, завороженного любовью».

Проклятие неожиданно вылилось в стихотворную форму, двустишие (шлоку), бог Брахма повелел Вальмики описать этим стихом историю Рамы.

В 1881 году молодой Рабиндранат Тагор изложил эту легенду в своей пьесе «Гений Вальмики». Поэт нарисовал нравственное перерождение Вальмики под влиянием чувства сострадания (Вальмики был до того разбойником). «Музыка сострадания и жалости, которая растворила каменное твое сердце, станет музыкой всего человечества, умиротворяющей и смягчающей людские души. Твой голос будет слышен от Гималаев до синего моря… и другие поэты сольют с твоей песней песни свои».

Древность не умирает. Из поколения в поколение переходят лучшие традиции народа, живут века, тысячелетия, как живет и ныне чудесная поэма «Рамаяна», полная сказочных чудес, эстетически воплощающих благородные чувства, благородные идеи.

Популярное

Спас-загорье и преображенская церковь Белоснежный храм на высоком...

Атмосфера и химический состав Солнца: описание и структура Солнечная атмосфера состоит...

Рецепт буженины по-домашнему Как замариновать мясо для буженины Буженина очень часто...

О хранении икры в пластиковой банке дома Красная икра появляется на...

Гравитация – это совсем не «Закон всемирного тяготения Каждый человек в своей...

Новое на сайте

Как работает гравитация. Земное притяжение. Гравитационное поле Земли. фактов о гравитации

Гештальт-терапия перлза Гештальт терапия теория и практика читать

Все про натрий химия. Практическая химия. История и происхождение названия

Строение и функции митохондрий

История в лицах Православие в белой руси