Анатолий курчаткин. Анатолий курчаткин - бабий дом

АНАТОЛИЙ КОРОЛЕВ Королев Анатолий Васильевич родился 24 сентября 1946 года в Свердловске в семье служащих. Окончил филологический факультет Пермского университета (1970) и Высшие театральные курсы (1981). Служил офицером в армии, работал на Пермском телевидении (1964–1966), в

АНАТОЛИЙ НАЙМАН Найман Анатолий Генрихович родился 23 апреля 1936 года в Ленинграде. Окончил Ленинградский технологический институт (1958).Пишет стихи с 1954 года. Печатается как переводчик поэзии с 1959 года. С осени 1959 года вместе с И. Бродским, Д. Бобышевым, Е. Рейном входил в

Анатолий Фирсов (1941–2000)Советский хоккеист. Чемпион IXзимних Олимпийских игр в Инсбруке (Австрия), 1964 год. Чемпион X зимних Олимпийских игр в Гренобле (Франция), 1968 год. Чемпион XI зимних Олимпийских игр в Саппоро (Япония), 1972 годВ хоккее советских времен было немало великих

Фирсов Анатолий Васильевич (род. в 1941 г. – ум. в 2000 г.) Советский хоккеист. Трехкратный олимпийский чемпион (1964, 1968, 1972 гг.), многократный чемпион мира, Европы и СССР.Анатолий Фирсов был по-своему уникальным хоккеистом. Любителей хоккея и спортивных журналистов впечатляла

КИМ АНАТОЛИЙ АНДРЕЕВИЧ Анатолий Андреевич Ким (р. 1939). Русский писатель. Автор сборников рассказов «Голубой остров», «Четыре исповеди», «Соловьиное эхо»; повестей «Лотос», «Нефритовый пояс», «Вкус терна на рассвете», «Прошло двести лет», «Остановка в августе»; романов

Д’АКТИЛЬ, Анатолий (1890–1942), поэт 10 Одна из них белая, белая, Была как попытка несмелая. Другая же алая, алая, Была как мечта небывалая. «Две розы» (1923), муз. А. Покрасса С 1925 г. в отдельных изданиях романса в качестве автора музыки вместо Аркадия Яковлевича указывался Самуил

КУРЧАТКИН, АНАТОЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ (р. 1944), русский прозаик. Родился 23 ноября 1944 в Свердловске. Детство прошло в заводском поселке Уралмаша, где работали инженерами его родители и где сам он впоследствии был фрезеровщиком и техником-конструктором, одновременно учась на вечернем отделении Уральского политехнического института. После службы в армии (1963–1966), оставив институт, работал в свердловской молодежной газете «На смену!». Окончил Литературный институт им. А.М.Горького (1967–1972), работал в журналах «Наш современник» (с 1972), «Студенческий меридиан» (1973–1977).

Представитель т.н. «прозы сорокалетних», сочетающих натуралистичность повествования с особым внимание к повседневному бытию простого человека и острым социальным критицизмом, Курчаткин выпустил ряд сборников повестей и рассказов (Семь дней недели , 1977; Переход в середине сезона », 1978; Через Москву проездом , 1981), в которых проявил себя прежде всего знатоком жизни социального «дна», людей неустроенных, беспокойных, нередко тяготеющих к преступному миру. Таковы Генка Фомин – герой рассказа Фома из нашего двора (1966, опубл. 1986), «шалопутный хулиган и неудачливый вор, пьяница и инвалид, потерянный для страны человек», и Виталий – герой рассказа Гамлет из поселка Уш («Гамлет я без шпаги... Гамлопут...»). Идеалистическое стремление к истине и боль разочарования, поиск необычных переживаний и социальная апатия, желание вписаться в общество и недоверие к нему, «повсюдное разрушение прежних ценностных начал и жадное стремление к их обретению» (из статьи Кураева Время штиля , 1980) – эти характерные черты «застойного» времени нашли отражение и в многочисленных рассказах писателя, и в повести Газификация (1981), и в романе Вечерний свет (1979–1980; опубл. 1985 с цензурными сокращениями, полная ред. 1989).

Проза Курчаткина периода перестройки с болью показывает новые аспекты деградации общества: культ денег, поощряемое «сверху» развитие сухого прагматизма и эгоизма, чему сопротивляется исконная потребность людей в доброте, взаимопонимании, высоких идеалах (повесть Веснянка , 1989, с ее главным героем, «чудиком» Петром Горячевым, своеобразным современным Дон-Кихотом, полным неистребимой романтической веры в благородную осмысленность человеческого существования; роман Стражница , 1993, героиня которого, убежденная коммунистка, с надеждой принимает горбачевскую перестройку, все силы души направляет к «обережению» ее лидера и умирает, безвременно и символично, в день распада СССР). Проблема не только несбыточности, но и опасности социальных утопий, отзывающихся горечью отрезвления или бессмысленной жестокостью нового тоталитаризма, прочитывается в фантастической повести Курчаткина Записки экстремиста: Книга ирреальной прозы (1990), где повествуется об энтузиастах, добровольно, вопреки бюрократическим препонам, ушедших под землю строить метро, чей труд оказался не только ненужным, ибо за это время в городе была построена надземная дорога, но и вредным, т.к. тяжелые условия строительства породили под землей еще более жесткую общественную структуру, чем та, которую энтузиасты некогда отвергли, а также в философско-эссеистической, не лишенной автобиографизма книге Курчаткина Портрет романтического молодого человека (1991). Условность, сюжетный эксперимент как способ опробования, проверки, доказательства того или иного принципиально важного тезиса сближает прозу Курчаткина с художественным миром Г.Уэллса, Ф.Кафки, Е.И.Замятина и т.п. авторов, отличаясь, однако, вкусом к более наглядным, чувственно-ощутимым реалиям и узнаваемым, «прописанным» в конкретной локально-временной ситуации персонажам.

Анатолий Курчаткин

Бабий дом

© А. Курчаткин 2017

Велика Москва. Боже, до чего велика она! И живи ты в ней хоть с рождения, а занесет тебя грохочущая подземка куда-нибудь в Свиблово, завезет скрипучий автобус в какое-нибудь Бескудниково, выйдешь на волю, оглядишься – да неужели это все тот же город, в котором судьбой досталось жить и тебе?

Но тот, однако, тот. Лезут вверх глыбы домов, блещут стеклом окон бетонные соты квартир в них – а там жизнь, люди там, счастье там и беды; все свое у каждого, и у всех одинаково. Дымят, жреческим фаллосом вонзившись в распахнутую небесную синь, трубы припавших к земле закопченными корпусами бессчетных заводов, хлопают широкими дубовыми дверьми, впуская-выпуская народ, респектабельно-суровые учреждения с неясного смысла аббревиатурным названием на черной доске – Москва дышит, Москва стучит своим многомиллионным сердцем, гонит по артериям алую кровь, возвращая по венам темную, выжатую, бескислородную… живет Москва. А год от рождества Христова идет то ли тысяча девятьсот семьдесят девятый, то ли тысяча девятьсот восемьдесят первый… но был ли он в самом деле, Христос, сын божий? А вот Революция была, и уж точно, что перевалила она на седьмой десяток и подбирается к его середине. И научно-техническая революция свершилась, спутники летают в небе, сделанные руками твари дрожащей – homo sapiens, холодильники урчат на кухнях, храня закупленные впрок продукты, воздух пронизан невидимой паутиной радио и телеволн, и «цветная» или «черно-белая», в зависимости от марки телевизора, Алла Пугачева поет пронзительно со всех экранов, для всех вместе и для каждого в отдельности: «Правы, мы оба правы!..»

Какой она была высоты, башня в Вавилоне, которой хотели дотянуться до неба? Сто метров, двести, триста? Уж до пятисот-то семнадцати, на которые взметнулась игла Останкинской телебашни, едва ли дотянулись вавилоняне…

Утро было как утро, самое обычное.

Серенький блеклый рассвет вливался через окно, в комнате стояли полупотемки, и Нина Елизаровна, проснувшаяся, как всегда, до звонка будильника, лежала на своем диване-кровати с открытыми глазами, смотрела через свободное пространство комнаты на безмятежное во сне юное лицо Ани, спавшей на раскладушке, расставленной на ночь подле обеденного стола.

«Ай, какие они вышли разные», – подумалось ей о дочерях. Она отвела взгляд от Ани, скользнула им быстро по кованому бронзовому подсвечнику с толстой витою свечой, так удачно оживлявшему ту, дальнюю стену за столом, перевернулась на спину, и взгляд ее уперся в нависающую над диваном-кроватью свирепую медвежью голову с переброшенным через нее ружьем. Ружье было старой работы, с ложей, инкрустированной серебром, и Нина Елизаровна знала, что оно придает этой их затрапезной, малюсенькой современной квартирке, обставленной стандартной, ширпотребовской мебелью: громоздкий платяной шкаф, уродливо низкий сервант, бездарно плоскогрудый книжный шкаф, тонконогий журнальный столик с двумя примитивными креслами возле него, – придает этой их квартирке некий налет не то чтобы роскоши или изысканности, но, во всяком случае, необычности, нестандартности – вот как.

Странное, неизъяснимое удовольствие доставляли ей эти короткие минуты перед звонком будильника. Она оглядывала комнату, забираясь взглядом в самые дальние ее уголки; с каждым гвоздиком, вбитым в стену, с каждым ввернутым шурупчиком были связаны свои воспоминания, и они грели ее. Ей нравилась ее квартирка, нравилось, как там оживляет дальнюю стену подсвечник, как облагораживает общий вид квартиры медвежья голова с ружьем… Одно ее раздражало – лежащая посередине комнаты вверх дном голубая умывальная раковина, которую нельзя было затолкать никуда в угол, потому что все углы были заняты мебелью, нельзя даже убрать под стол, потому что тогда нельзя было бы приставить к нему вплотную стулья, – и Нина Елизаровна старалась во время этих утренних оглядов не смотреть вниз, на пол.

Резкий, пронзительный звонок будильника раздался, как всегда, неожиданно. Будильник стоял на столе, дотянуться до него, нажать на кнопку, чтобы оборвать звонок, сподручнее всего было бы Ане, но она лежала себе и лежала, без малейшего движения, будто и не сверлил над ней воздух пронзительный звонок.

– Аня! Аня! – прошептала Нина Елизаровна со своего дивана. – Ну, нажми же! Бабушка проснется.

Аня со стоном приподняла голову и тут же повалилась обратно на подушку:

– О-ой, сейчас!..

Нина Елизаровна вскочила с постели, прошептала гневно:

– «Сейчас» твое!.. – дошлепала до стола и зажала звонок. – Совсем о других лень подумать. Бабушка сегодня до трех часов не спала!

Аня снова попыталась оторвать голову от подушки, и снова у нее ничего не вышло. Лишь протянула все так же:

Дверь, ведущая в смежную комнату, открылась, из нее вышла Лида и быстро прикрыла дверь за собой. Она тоже еще, как и мать, была в ночной рубашке.

– Не «ой», а раньше, моя дорогая, нужно приходить домой! – не заметив складности своей речи, по-прежнему гневно и по-прежнему шепотом сказала Ане Нина Елизаровна.

– Стихами ругаетесь? – сонно, потягиваясь, спросила от двери Лида.

– Какими стихами? – не поняв, повернулась к ней мать. – Бабушка там проснулась, нет?

– Раньше еще, – ответила Лида. – Я ей уже судно давала. Через вас только выносить не хотела, чтобы не будить.

Аня между тем оторвала, наконец, голову от подушки и села на постели.

– О-ой!.. – все так же протяжно проговорила она. – Кто это придумал, чтобы на работу так рано?

– Девять часов – рано? – сказала Нина Елизаровна. – Ну, моя дорогая!

– Так сейчас-то семь еще.

– Ложиться вовремя – и семь часов будет не рано, – направляясь мимо старшей дочери в соседнюю комнату, проговорила на ходу Нина Елизаровна. – Не болтаться неизвестно где до часу ночи!

– Да ну а когда же «болтаться», как не в восемнадцать лет? – останавливая мать движением руки, тихо, так чтобы не услышала Аня, сказала Лида.

Нина Елизаровна не приняла ее шепота.

– И в тридцать, как я понимаю, – ответила она громко, – тоже не поздно.

Парализованная мать в соседней комнате, бабушка ее дочерей, не спала, и Нина Елизаровна могла позволить себе говорить во весь голос.

– А что про пятьдесят скажешь? – с вызовом, не дав сестре ответить, выкрикнула с раскладушки Аня.

– Аня! – останавливая ее, проговорила Лида.

Нина Елизаровна уже открыла дверь в соседнюю комнату, переступила даже за порог – и вышагнула обратно.

– Я за тебя еще в ответе пока. Ясно? – тяжело, придавливающе глядя на Аню, всем тем же гневливым тоном сказала она. – А матери ты не судья. Ясно? И чтоб в последний раз слышала!

Она зашла в комнату и с силой захлопнула за собой дверь.

– Что ты суешься не в свои дела? – упреком, но и мягко вместе с тем сказала Лида младшей сестре.

– А что она не в свои?

– Ох, Анька!.. – Лида вздохнула. – Ты же ей дочь, не она тебе. Понимаешь, что такое материнское чувство, нет? – И махнула рукой. – Нет, не понимаешь еще.

– А ты-то откуда понимаешь? – как уличная, спросила Аня.

Лида помолчала немного.

– Просто я уже не маленькая. Оттуда.

– И я тоже уже не маленькая. Чтобы за каждым моим шагом следить. – Аня отбросила одеяло и встала с раскладушки. – Ничем дурным я, к твоему сведению, не занималась.

Лицо у Лиды враз так и вспыхнуло любяще-любопытствующей улыбкой:

– А чем? Чем ты занималась?

Аня пожала плечами:

– Стояла в подъезде здесь.

– Целовалась?

На лице у Лиды была все та же любяще-любопытствующая улыбка, и Аня отмякла, быстро подошла к сестре, заговорила торопливо:

– Слушай, мне кажется, ужасно меня любит. Краснеет. Хочет поцеловать – и боится. Смешно! Двадцать два уже, взрослый такой, армию отслужил, а боится. Пришлось самой действовать.

– Это который же? Миша?

– Он, ага. Жалко, ты его не видела, когда мы в театр ходили. На сегодня тоже куда-то достал. Часов так около шести зайдет. Будешь?

– А точно зайдет?

– Как собачка прибежит!

– Как собачка? – Лида засмеялась. – Ох, Анька…

Договорить она не сумела – дверь другой комнаты с шумом растворилась, и оттуда с судном в руках вышла мать.

– Что, все еще здесь? – прямо с порога сердито заговорила она. – Будете потом опаздывать, от умывальника друг друга пихать. Ты-то уж не ребенок ведь! – добавила она, обращаясь к Лиде.

– Да, мама! – как вспомнив, с поспешностью сказала Лида, в общем-то и в самом деле вспомнив, но вовсе не потому торопясь, что боялась забыть, а чтобы не дать матери с сестрой сцепиться в ссоре. – У меня вчера из головы вылетело… я ведь слесаря вызвала, придет сегодня.

Нина Елизаровна не была в состоянии так вот сразу понять, о чем речь.

Анатолий Николаевич Курчаткин — русский писатель, член Союза писателей СССР (с 1977), секретарь Союза писателей Москвы (1991−94), член Русского ПЕН-центра, редсовета журнала «Урал» (в 1990-е), общественного совета журнала «Октябрь». Автор "Записок экстремиста" (1993), "Радости смерти" (2000) и других произведений. Работал в редакциях журналов «НС» (1971−72) и «Студенческий меридиан» (1973−77). По мотивам повести Курчаткина «Бабий дом» в 1990 году был снят художественный фильм «Ребро Адама» (режиссёр Вячеслав Криштофович, сценарий Владимира Кунина).

Оригинал взят у kurchatkinanato в НОВАЯ ЛОШАДЬ РУССКОЙ ПОЛИТИКИ

В Кремле совершен переворот. С поста главы администрации ушел Сергей Иванов, которого называли главой партии войны, или, во всяком случае, выразителем ее идеологии и проводником. Так это было или нет - Бог весть. Место его занял непубличный прежде человек, канцелярист Антон Вайно. Что мне, писателю, до всего этого? Я глубокомысленного анализа наших пикейных жилетов, посвященного таким перестановкам, не просто не читаю, а просто не вижу - что в газете, что в Интернете. Но нынешнее кадровое обновление меня задело. Потому что, мне кажется, в свете того, что сейчас происходит в стране, в нем есть ЗНАК. Позвольте мне написать так, прописными буквами. И вот почему..

Первый раз я мог видеть В. Путина вблизи и даже участвовать в достаточно камерном разговоре на рубеже веков, когда он впервые баллотировался в президенты. Он тогда приезжал к нам в ПЕН-клуб, никаких рамок с металлоискателями для встречи с ним еще не полагалось, пришел с пропуском в виде, как говорится, своего фейса, и все. Я не пошел, не надеясь услышать что-либо путное. Как мне потом передавали, ничего путного сказано и не было. Но речь не о сказанном, не о некоей программе будущего президентства. На встрече была поднята проблема удушающей налоговой политике для организаций культуры, в частности о судебной тяжбе ПЕН-клуба по поводу этих налогов, будущий глава государства внимательно все выслушал, вник, отдал во всеуслышание своему помощнику повеление дать исполнительному директору клуба, покойному уже, к сожалению, ныне поэту Александру Ткаченко свой глубоко законспирированный телефон - и чтобы в течение месяца вопрос был решен в пользу ПЕН-клуба (а в этой тяжбе все было очевидно, государство нарушало там свои же решения-постановления)

Помощник кормил Сашу обещаниями года полтора, прося перезвонить через неделю, через месяц, через полтора, пока Ткаченко не понял, что исполнять решение шефа помощник и не собирается. С какой стати, зачем? Что за интерес? Он был сам себе контролер и, еще когда передавал Саше свой глубоко законспирированный телефон, знал, что этим актом высокой передачи все и ограничится. На полуторагодовой давности встречу с Путиным во время года литературы я уже пошел. Тут уже были спецсписки, металлоискатели, часовая очередь на проход, но на этот раз мне хотелось увидеть главу государства вблизи. Во всяком случае, с места, где я сидел, до него на трибуне было метров двадцать - видна вся мимика во время речи, видна вся степень его погружения в текст, предварительной знакомости его с тем.

Впечатление было печальное. Конечно, я прекрасно отдаю себе отчет, что этот доклад президент не мог писать сам. Но чтобы такая степень чуждости человека, читающего с трибуны текст доклада, этому самому тексту! Там не было никакого участия личности в зачитывании текста. Текст мог быть другим, с другими акцентами, в другой стилистике написанный - все было бы зачитано точно с той же степенью «вживленности» в него. Равнодушие абсолютное, стопроцентное, нескрываемое. Президент оживился, лишь когда речь зашла о мате. Тут он оторвался от страницы перед ним и со своей фирменной усмешкой, добро и порицающее сказал, что знает-знает, как писатели хотят материться на страницах своих произведений, но ничего не поделаешь, придется потерпеть. Все, больше проявления живого человеческого чувства на протяжении доклада не было.

И вот что мне стало тогда, окончательно и бесповоротно ясно. Есть такое выражение «править длинной вожжей». Вот он правит очень длинной вожжей. Такой у него талант. Он умеет передавать властные функции другим людям, и его не заботит, как на самом деле исполняются его решения. И в этом смысле он действительно человек текущего момента. С плеч долой - и хорош. С глаз долой - из сердца вон. Вот откуда его пресловутое долготерпение, нежелание принимать скорые решения и т.п., о чем с таким смаком и серьезностью пишут наши аналитики. Поэтому-то замена такой знаковой фигуры, как Сергей Иванов на Антона Вайно значит много. Она действительно очень важна. И что она готовит стране? Поживем - увидим, конечно. Но не задуматься об этом сейчас невозможно. Кто там радуется уже и хлопает в ладоши? Погодите, к добру ли все это.

А уж так страна заждалась добра. Да что же, неужели она недостойна его? Оставьте, кто утверждает это! Ничуть не хуже русский народ других. История у него в 20-м веке была… никому не пожелаешь. А так нормальный народ, с тем же процентом дурных и хороших людей, что другие народы. Вот только дела обстоят так, что наверх поднимается… ну, что всегда наверх, если не перемешивать, поднимается.

Каждый писатель талантлив. Если он писатель. Потому что писатель без таланта – это уже что-то иное. Речь именно о писателе.
Талант писательства дается человеку, как рисунок лица, форма ушей, носа, цвет глаз. Как композитору абсолютный слух, как живописцу умение рисовать и чувство цвета, философу видение тайных пружин мироздания.
Однако талант без обработки – это тот самый природный алмаз в наплывах инородной породы, угластый и корявый, в котором непрофессиональный глаз никогда не разглядит будущий бриллиант. Вместе с тем сам по себе никакой алмаз не заблестит и не заиграет светом, если его обойдут руки ювелира: талант дается Небом, но огранку ему должно пройти в человеческих руках.
Талант должен овладеть ремеслом, без владения которым он неизбежно останется тем самым необработанным алмазом. Ремесло есть в каждой профессии, в каждом человеческом занятии. Землепашец элементарно должен уметь запрягать лошадь, кузнец раздувать огонь мехами, плотник владеть топором, долотом, стамеской…
Писатель должен уметь говорить с читателем внятно и выразительно – а то есть чувствовать и понимать как номинативное значение слова, так и значение метафоры в речи. Должен быть интересным читателю на уровне самой рассказываемой истории, а значит понимать значение сюжета и уметь строить его. Должен наконец быть «питательным» – чтобы читатель, закончив читать его произведение, испытывал ощущение некой обогащенности, что для читателя очень важно.
Можно учиться этому ремеслу, изучая книги больших мастеров – и читать больших мастеров непременно нужно, – но учась подобным образом, без поводыря, большинство рискует забрести в такие дебри, из которых может никогда не выбраться. Писательскому ремеслу, как и ораторскому, с момента возникновения на земле литературы всегда учились, передавая добытые секреты из рук в руки. Так было у древних греков, так было в средневековой Европе, так было и в России 18-19 веков: кружки, группы, школы, салоны.
В течение многих лет я веду прозаические мастер-классы на традиционных декабрьских совещаниях молодых писателей Союза писателей Москвы, а также на Всероссийском форуме молодых писателей, которые организует фонд СЭИП (фонд Сергея Филатова попросту). Не буду называть имен, чтобы – вдруг не помяну по забывчивости чье-то имя – не было никому обидно, но среди моих семинаристов двое стали лауреатами премии Русский Букер, несколько лауреатами других премий, например, «Венец» Союза писателей Москвы, выпускают книги (у кого уже и по десятку), печатаются в толстых литературных журналах.
В общем, наградить талантом я не смогу никого, но помочь таланту реализоваться по полной – это да, это я умею.

Родился в Свердловске (ныне Екатеринбург). Свободный художник. Член Союза писателей СССР. С 1992 г. – член Союза писателей Москвы, секретарь Союза. Член Русского ПЕН-клуба с момента его основания в 1989 г. (1989 – 2000 гг. – член его Исполкома). В разные годы член редколлегий журналов «Октябрь», «Урал», «Советская литература». Автор тридцати книг прозы. Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Посев», «Грани», «Огонек», «Дружба народов», «Звезда» и других. Изданы авторские книги в переводе во Франции, Германии, Бельгии, Чехии, Польше, Болгарии, Китае, Казахстане, переводы в периодике Великобритании, США, Южной Кореи и других стран. Лауреат премий «Венец», «Москва-Пенне, им. Николая Кузнецова, «Серебряная пуля» издательства «Франс-тирьер», трижды лауреат журнала «Знамя». Роман «Солнце сияло» – победитель конкурса литературных произведений и сценариев «Русский сюжет», входил в шорт-лист премии «Русский Букер» (2004 г.). По повести «Бабий дом» поставлен фильм «Ребро Адама». По роману «Солнце сияло» – спектакль в МХТ им Чехова (2004 – 2009 гг.)

Закончил Литературный институт им. М. Горького, в молодости работал корреспондентом молодежной газеты «На смену!» в Свердловске, редактором в литературных журналах Москвы.

Библиография

• Семь дней недели», рассказы и повести, предисловие Георгия Семенова, М., изд-во «Современник», 1977 (В том числе повести «Семь дней недели» и «Семейная жизнь).
• «Через Москву проездом», рассказы прошедшего года, М., «Советский писатель», 1981 (В том числе повести «Гамлет из поселка Уш», «Десятиклассница», «Ноздрюха»).
• «Вечерний свет», роман, М., «Советский писатель», 1985. Второе издание: М., «Советский писатель», 1989 (полный текст, без цензурных купюр, сделанных в первом издании).
• «Истории разных мест», повесть, рассказы, М., «Современник», 1986. (В том числе повесть «Газификация», рассказы «Достоевщина», «Созерцатель»).
• «Звезда бегущая», повести и рассказы, М., «Молодая гвардия», 1986 . (В том числе повесть «Бабий дом», по которой снят фильм «Ребро Адама» с Чуриковой в главной роли).
• «Портрет романтического молодого человека», повести и рассказы, М., 1991. (В том числе роман-житие «Веснянка», рассказ Кривизна пространства»).
• «Записки экстремиста», книга ирреальной прозы, М., «Московский рабочий», 1993. (Повесть «Строительство метро в нашем городе – Записки экстремиста» и 9 ирреальных рассказов, таких как «Гильотина», «Новый ледниковый период», «Сон в летнюю ночь»).
• «Радость смерти», частная картинная галерея из 9 холстов с памяткой о посещении, получаемой на выходе, М., «Воскресенье», 2000. (роман-галерея). Второе издание: М., «ЭКСМО», 2009 г. (без определения жанра «роман-галерея» и с изъятой «памяткой») (главы «Киллер» и др в ж. «Знамя»: