«Антоновские яблоки - изобразительные приемы. Смысл произведения «Антоновские яблоки Антоновские яблоки цитаты о природе
Рассказ И.А. Бунина «Антоновские яблоки» относится к одному из тех его произведений, где писатель с грустной любовью вспоминает невозвратно ушедшие «золотые» дни. Автор творил в эпоху коренных изменений в обществе: все начало ХХ века залито кровью. От агрессивной среды можно было спастись только в воспоминаниях о лучших моментах.
Замысел рассказа появился у автора в 1891 году, когда тот гостил в усадьбе у брата Евгения. Запах антоновских яблок, которым были наполнены осенние дни, напомнил Бунину о тех временах, когда и поместья процветали, и помещики не беднели, и крестьяне благоговейно относились ко всему барскому. Автор трепетно относился к дворянской культуре и старопоместному быту, глубоко переживал их упадок. Вот почему в его творчестве выделяется цикл рассказов-эпитафий, которые повествуют о давно ушедшем, «умершем», но еще столь дорогом старом мире.
Писатель вынашивал свое произведение 9 лет. Впервые «Антоновские яблоки» были опубликованы в 1900 году. Однако рассказ продолжал дорабатываться и изменяться, Бунин шлифовал литературный язык, придавал тексту еще большую образность, и убирал все лишнее.
О чем произведение?
«Антоновские яблоки» представляют собой чередование картин дворянского быта, объединенных воспоминаниями лирического героя. Сначала ему вспоминается ранняя осень, золотой сад, сбор яблок. Всем этим управляют хозяева, которые жили в шалаше в саду, по праздникам устраивая там целую ярмарку. Сад наполнен разными лицами крестьян, которые поражают довольством: мужчины, женщины, дети – все они в самых хороших отношениях друг с другом и с помещиками. Идиллическую картину дополняют картины природы, в конце эпизода главный герой восклицает: «Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!»
Урожайный год в родовой деревни главного героя Выселки радует глаз: всюду довольство, радость, богатство, простое счастье мужиков. Рассказчик и сам хотел бы быть мужиком, не видя в этой доле никаких проблем, а только здоровье, естественность и близость к природе, а вовсе не бедность, малоземелье и унижение. От крестьянского он переходит к дворянскому быту прежних времен: крепостного права и сразу после, когда помещики еще играли главную роль. Примером служит усадьба тетки Анны Герасимовны, где чувствовались и достаток, и строгость, и крепостная покорность слуг. Обстановка дома также будто застыла в прошлом, даже разговоры только о былом, но в этом тоже есть своя поэзия.
Об охоте, одном из главных дворянских развлечений, говорится особо. Арсений Семенович, шурин главного героя, устраивал масштабные охоты, иногда и по несколько дней. Весь дом был наполнен людьми, водкой, папиросным дымом, собаками. Примечательны разговоры и воспоминания об этом. Рассказчик видел эти забавы даже во сне, погружаясь в дрему на мягких перинах в какой-нибудь угловой комнате под образами. Но и проспать охоту приятно, ведь в старом поместье кругом книги, портреты, журналы, при виде которых охватывает «сладкая и странная тоска».
Но жизнь изменилась, стала «нищенской», «мелкопоместной». Но и в ней есть остатки былого величия¸ поэтические отголоски бывшего дворянского счастья. Итак, на пороге века перемен у помещиков остались лишь одни воспоминания о беззаботных днях.
Главные герои и их характеристика
- Разрозненные картины соединены через лирического героя, который представляет авторскую позицию в произведении. Он предстает перед нами человеком с тонкой душевной организацией, мечтательным, восприимчивым, оторванным от реальности. Он живет прошлым, скорбя о нем и не замечая, что на самом деле творится вокруг него, в том числе, и в деревенской среде.
- Тетка главного героя Анна Герасимовна также живет прошлым. В ее доме царят порядок и аккуратность, идеально сохраняется старинная мебель. Говорит старушка тоже о временах своей молодости, да о наследстве.
- Шурин Арсений Семенович отличается молодым, залихватским духом, в условиях охоты эти бесшабашные качества очень органичны, но каков он в быту, в хозяйстве? Это остается тайной, ведь и в его лице поэтизируется дворянская культура, как и у прошлой героини.
- В рассказе много крестьян, но все они имеют схожие качества: народная мудрость, почтение к помещикам, ловкость и хозяйственность. Они низко кланяются, бегут по первому зову, в общем, поддерживают счастливую дворянскую жизнь.
Проблемы
Проблематика рассказа «Антоновские яблоки» главным образом сосредотачивается на теме обнищания дворянства, потери ими былого авторитета. По мнению автора, помещичий быт прекрасен, поэтичен, в деревенской жизни нет места скуке, пошлости и жестокости, хозяева и крестьяне отлично сосуществуют друг с другом и по отдельности немыслимы. Отчетливо проступает поэтизация Буниным и крепостного права, ведь именно тогда эти прекрасные усадьбы процветали.
Также важен еще один вопрос, поднимаемый писателем – это проблема памяти. В переломную, кризисную эпоху, в которую был написан рассказ, хочется покоя, тепла. Именно его человек всегда находит в воспоминаниях детства, которые окрашиваются радостным чувством, из того периода обычно возникает в памяти только хорошее. Это прекрасное и хочет навсегда оставить в сердцах читателей Бунин.
Тема
- Главная тема «Антоновских яблок» Бунина – дворянство и его быт. Сразу видно, что автор гордится собственным сословием, поэтому ставит его очень высоко. Деревенские помещики воспеваются писателем еще и из-за их связи с крестьянами, чистыми, высоконравственными, морально здоровыми. В сельских заботах нет места хандре, тоске и вредным привычкам. Именно в этих отдаленных поместьях живы дух романтизма, нравственные ценности и понятия чести.
- Большое место занимает тема природы. Картины родного края написаны свежо, чисто, с уважением. Сразу видна любовь автора ко всем этим полям, садам, дорогам, усадьбам. В них, по мнению Бунина, и заключается подлинная, настоящая Россия. Природа, окружающая лирического героя, поистине лечит душу, гонит разрушающие мысли.
Смысл
Ностальгия – вот главное чувство, которое охватывает и автора, и многих читателей того времени после прочтения «Антоновских яблок». Бунин – настоящий художник слова, поэтому его деревенская жизнь – идиллическая картина. Автор старательно обошел все острые углы, в его рассказе жизнь прекрасна и лишена проблем, социальных противоречий, которые в реальности накопились к началу ХХ века и неизбежно вели Россию к переменам.
Смысл этого рассказа Бунина – создать живописное полотно, погрузиться в ушедший, но манящий мир безмятежности и благоденствия. Для многих людей отход от действительности стал выходом, однако недолгим. Тем не менее, «Антоновские яблоки» — образцовое произведение в художественном плане, а у Бунина можно поучиться красоте его слога и образности.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!
1. «Антоновские яблоки», рассказ,
1900 год.
Рассказ основан на впечатлении Бунина от поездки к брату в имение. У ходящий в прошлое дворянско-усадебный мир, который становится прошлым не только для лирического героя повествования, но и для России.
Янтоновские яблоки – это художественная деталь, возросшая до емкого художественного образа, являющегося ключевым в понимании проблематики рассказа.
Наиболее наглядно этот «ключ» к главной мысли автора раскрывается в следующих цитатах:
«"Ядреная антоновка - к веселому году". Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился... Вспоминается мне урожайный год».
Антоновские яблоки, таким образом, овеществляют идею возрождения, плодородия, народного благополучия, раздолья.
Недаром,
к столу в усадьбе яблоки подают в числе
первостепенных угощений: «И
вот слышится по кашливанье:
выходит тетка. Она небольшая,
но тоже, как и все кругом,
прочная. На плечах у
нее накинута большая
персидская шаль. Выйдет
она важно, но приветливо,
и сейчас же под бесконечные
разговоры про старину,
про наследства, начинают
появляться угощения:
сперва "дули",
яблоки, - антоновские, "боль-барыня",
боровинка, "плодовиты", -
а потом удивительный
обед: вся насквозь розовая
вареная ветчина с горошком,
фаршированная курица,
индюшка, маринады и
красный квас, - крепкий
и сладкий-пресладкий...
Окна в сад подняты,
и оттуда веет бодрой
осенней прохладой...»
«Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие. Перемерли старики в Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч... Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства. Но хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь!».
Исчезновение антоновских яблок (= благосостояния дворянской жизни) – недобрый знак, признак вырождения, изменение уклада жизни. Это увядание прежде сильного социального слоя на Руси, печалит лирического героя. В приведенной выше цитате неспроста исчезновение антоновских яблок ассоциативно вызывает мысли о смерти и о смене поколения. Другая линия – воспоминания детства героя, ностальгический мотив ушедшего навсегда.
Смысл названия, таким образом, символический: антоновские яблоки как символ возрождения (социального счастья, благосостояния народа, сохранение русских традиций, возвращение к основам, корням) и утраченной ценности. Для Бунина время «дворянских гнезд» поэтизируется и идеализируется. Бунин считал, что мир русской усадьбы объединил в себе прошлое и настоящее, впитал в себя лучшие достижения культуры золотого века, лучшие семейные традиции дворянского рода.
Главная смысловая оппозиция (даже конфликтная): возрождение – увядание. Это выражается в мотивах осени (начало рассказа: «…Вспоминается мне ранняя погожая осень»), смерти, обветшания, тлена, обнищания, вырождения традиций и нравов; воспоминания детства и размышления о старости.
Тема дворянства очень остро стояла на рубеже веков. Роль дворянства, прежде ключевая, порождала веру некоторой части населения в возрождение дворянства как единственной силы, способной сделать жизнь народа лучше силой традиций, а не революций; другая часть считала, что вырождение дворянского слоя естественно, так как свою историческую миссию дворяне выполнили. Так, от узкосословного смысла вырастает тема судьбы России.
Особенность композиции: повествовательность, отсутствие ярко выраженной фабулы (воспоминания героя становятся действием и сюжетом). Воспоминание как смысловое и сюжетообразующее течение мы также встречаем у Марселя Пруста.
Нет ничего удивительного в том, что критики оказались неспособны оценить новизну «рассказа-реки» (по аналогии с «романом-рекой» марселя Пруста).
«Рассказ Бунина "Антоновские яблоки" (1900) некоторыми современниками был встречен с недоумением. В рецензии писателя И. Потапенко говорилось: Бунин пишет "красиво, умно, красочно, читаешь его с удовольствием и все никак не можешь дочитаться до главного", так как он "описывает все, что попадется под руку". Вот такими же обвинениями в обилии "случайного" и отсутствии "главного" критика, за 10-15 лет до этого, встречала и произведения старшего современника Бунина - Чехова. Дело было в том, что соотношение "главного" и "случайного" у Чехова, как и у Бунина, оказалось новым, непривычным для критики и не понятым ею. Зато горячо приветствовал бунинский рассказ А.М. Горький: "Большое спасибо за "Яблоки". Это – хорошо» 1 .
Цитаты из В.Б. Катаева «Жвительная сила памяти» ("Антоновские яблоки" И.А. Бунин.)
«Чрезвычайно существенно, что "Антоновские яблоки" разворачиваются как череда воспоминаний. Все эти "помню", "бывало", "на моей памяти", "как сейчас вижу" - постоянные напоминания о ходе времени, о том, что стойкости памяти противостоит разрушительная сила времени. Описания и зарисовки то и дело перебиваются размышлениями об уходящем, исчезающем.
Трудно однозначно определить жанр этого произведения. Мы называем его рассказом - скорее из-за его объема. Но явственно прослеживаются в "Антоновских яблоках" черты очерка: нет ведь в нем фабулы, цепи событий. И не просто очерка, а очерка биографического, мемуарного: так вспоминал о своем детстве, прошедшем в устоявшемся быту, в родстве с природой, старый русский писатель С. Т. Аксаков ("Семейная хроника", "Детские годы Багрова-внука").
Говоря о жанре и композиции "Антоновских яблок", нельзя забывать, пожалуй, главное: это - проза поэта. Родство с лирической поэзией, с музыкой здесь прежде всего в том, как ведется развитие темы.
Четыре главы "Антоновских яблок" распадаются на ряд картин и эпизодов: I. В поредевшем саду. У шалаша: в полдень, в праздник, к ночи, поздней ночью. Тени. Поезд. Выстрел. II. Деревня в урожайный год. В усадьбе у тетки. III. Охота прежде. Непогода. Перед выездом. В чернолесье. В усадьбе у холостяка-помещика. За старинными книгами. IV. Мелкопоместная жизнь. Молотьба в риге. Охота теперь. Вечером на глухом хуторе. Песня».
«О переходе от старого к новому, о смене одного уклада жизни другим можно писать по-разному. Жажда перемен, обновления естественна; неизбежность перемен, ухода прошлого Бунин понимает и показывает. Но писатель хочет, чтобы наша память не бездумно-радостно рассталась с прошлым, а сохранила все лучшее, поэтическое в нем, его прелесть и очарование».
«Без памяти о прошлом - далеком и совсем недавнем - человек не только неизмеримо беднее, он нравственно неполноценен. Тем более это верно, когда с прошлым связана и часть личной судьбы, и часть истории своей страны - а прошлое уходит безвозвратно, исчезает на глазах, в пределах одной человеческой жизни».
2.
«Легкое дыхание»,
рассказ, 1916
Образ главной героини – это «легкость», естественность, жизнерадостность (выделенное курсивом – наиболее значимые для образа детали):
«Это Оля Мещерская.
Девочкой она ничем не выделялась в толпе коричневых
гимназических платьиц: что можно было сказать о ней, кроме
того, что она из числа хорошеньких, богатых и счастливых
девочек , что она способна, но шаловлива и очень беспечна к тем
наставлениям, которые ей делает классная дама? Затем она стала
расцветать , развиваться не по дням, а по часам. В четырнадцать
лет у нее, при тонкой талии и стройных ножках, уже хорошо
обрисовывались груди и все те формы, очарование которых еще
никогда не выразило человеческое слово; в пятнадцать она слыла
уже красавицей . Как тщательно причесывались некоторые ее
подруги, как чистоплотны были, как следили за своими
сдержанными движениями! А она ничего не боялась - ни
чернильных пятен на пальцах, ни раскрасневшегося лица, ни
растрепанных волос, ни заголившегося при падении на бегу
колена. Без всяких ее забот и усилий и как-то незаметно пришло
к ней все то, что так отличало ее в последние два года из всей
гимназии,- изящество, нарядность, ловкость, ясный блеск
глаз... Никто не танцевал так на балах, как Оля Мещерская,
никто не бегал так на коньках, как она, ни за кем на балах не
ухаживали столько, сколько за ней, и почему-то никого не любили
так младшие классы , как ее. Незаметно стала она девушкой, и
незаметно упрочилась ее гимназическая слава, и уже пошли толки,
что она ветрена , не может жить без поклонников, что в нее
безумно влюблен гимназист Шеншин, что будто бы и она его любит,
но так изменчива в обращении с ним, что он покушался на
самоубийство».
Естественность поведения, подвижность и «легкость» девушки вступают в конфликт с общественным мнением, с системой, стремящейся максимально унифицировать личности.
Еще цитаты, характеризующие «легкое дыхание» - образ естественного человека, способного любить и радоваться жизни: «Оля Мещерская казалась самой беззаботной, самой счастливой», «глядя на нее ясно и живо».
На замечание начальницы (образ «закостенения», «традиционности» в противоположность «молодости» и «движению» Оли) о неприличности прически, Оля отвечает:
- Я не виновата, madame, что у меня хорошие волосы,--
ответила Мещерская и чуть тронула обеими руками свою красиво
убранную голову.
Это доказывает, что «легкость» главной героини – природная, имманентная черта ее личности. О том, что героиня нигде не врет и не претворяется, не лицемерит, о ясности и чистоте ее души говорит следующая деталь: что ее любили дети.
Легкость Бунин толкует как живородящее ценностное начало, тогда как общественное мнение, которое он воспроизводит для контраста, склонно толковать «легкость» как ветреность, а потому утрату ценностей.
Жизнелюбивая и жизнедеятельная сила души главной героини делает ее счастливой в каждый момент осознания жизни, делает ее самодостаточной и цельной натурой: «Я была так счастлива, что одна! Я утром гуляла в саду, в поле, была в лесу, мне казалось, что я одна во всем мире, и я думала, так хорошо, как никогда в жизни. Я и обедала одна, потом целый час играла, под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без конца и буду так счастлива, как никто».
Обращение классной дамы в фанатично преданную идее «Оли Мещерской» Бунин приводит как модель положительного примера отношения к идее любви, красоты и гармонии с миром.
«Женщина эта - классная дама Оли Мещерской, немолодая
девушка, давно живущая какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей
действительную жизнь. Сперва такой выдумкой был ее брат, бедный
и ничем не замечательный прапорщик,-- она соединила всю свою
душу с ним, с его будущностью, которая почему-то представлялась
ей блестящей. Когда его убили под Мукденом, она убеждала себя,
что она - идейная труженица. Смерть Оли Мещерской пленила ее
новой мечтой. Теперь Оля Мещерская -- предмет ее неотступных
дум и чувств. Она ходит на ее могилу каждый праздник, по часам
не спускает глаз с дубового креста, вспоминает бледное личико
Оли Мещерской в гробу, среди цветов - и то, что однажды
подслушала: однажды, на большой перемене, гуляя по
гимназическому саду, Оля Мещерская быстро, быстро говорила
своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:
- Я в одной папиной книге,- у него много старинных
смешных книг,- прочла, какая красота должна быть у женщины...
Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну,
«Антоновские яблоки» - это произведение Бунина, которое условно заканчивает ранний этап его творчества. В этой статье мы сделаем анализ рассказа «Антоновские яблоки» Ивана Бунина .
История создания рассказа «Антоновские яблоки»
Рассказ опубликован в журнале "Жизнь" в 1900 год. Под впечатлением посещения имения своего брата он и написал произведение. По словам Бунина, в саду пахло Антоновскими яблоками, которыми невозможно надышаться! Именно за них поэт и любит осень.
Перед тем как рассказ увидел свет, Бунин сокращал его содержание. Например, первая страница была убрана полностью. Также были и опущены некоторые описания дворянского быта.
Анализ композиции и проблематики рассказа «Антоновские яблоки»
Произведение относится к жанру рассказа в котором идет форма внутреннего монолога. Рассказ состоит из четырех глав, каждая из которых содержит описание нового мира. Но, соединив их вместе получается цельная картина мира, которую так мастерски создал Бунин.
Первая часть: удивительный сад, его единство с природой, всеобщее благоуханье.
Вторая часть: описана золотая осень, аромат яблок, деревенские хлопоты.
Третья часть: смена туманной осени на суровую зиму, вместе с которой угасает и дух помещиков, готовых покинуть свои родные места.
Четвертая часть: одиночество и тоска
Проводя анализ рассказа «Антоновские яблоки» Бунина отметит, что произведение наполнено звуками, как будто природа хочет что-то важное передать читателю. Звуки и шумы только усиливаются к окончанию рассказа. Неизменными остаются лишь антоновские яблоки. Присутствует эффект замкнутого пространства, кажется, что кроме усадьбы ничего нет на свете. В рассказе отсутствует привычный сюжет, есть только жизненный цикл, наполненный чувствами и эмоциями. Как сильно переживает человек, так переживает и природа. Ведь всё в жизни взаимосвязано.
Главной темой не только этого рассказа, но и всего творчества писателя является тема России. Бунина беспокоят разоренные дворянские усадьбы, поместья. Это лиричное и душевное произведение, как будто погружает в мир действительности и уходящей России. Бунин показывает, что с уходом запаха яблок, уходит и та былая Россия.
У героев данного рассказа нет имен. Такой прием используется, для того чтобы показать, что на месте персонажей может быть любой человек, нет определенного типажа. Однако, вместе и с последовательной сменой времён года, меняется и главный герой. Он растет из ребенка в юношу, из юноши во взрослого человека, а затем в старика.
Другие детали анализа рассказа «Антоновские яблоки»
Извечная тема Родины распространена в творчестве русских писателей. Это связано с их патриотизмом. Они понимают, что той эпохи, которая была, уже не вернешь. Бунин показывает себя настоящим мастером пера, вводя в рассказ символы. Они легко считываемы и дополняемы.
Как исчезает запах яблок из усадеб, так и исчезает Россия. Можно провести аналогию с Вишневым садом . Главная мысль обоих произведений - это существование человеческого рода, возможность передавать по наследству все ценное и дорогое для души. Картины природы наполнены тоской и грустью. Вместе с автором грустит и природа.
Первое, на что обращаешь внимание при чтении рассказа, - это на отсутствие сюжета в привычном понимании, т.е. отсутствии событийной динамики. Первые же слова произведения «…Вспоминается мне ранняя погожая осень» погружают нас в мир воспоминаний героя, и сюжет начинает развиваться как цепь ощущений, связанных с ними. Запахом антоновских яблок, который будит в душе рассказчика самые различные ассоциации. Меняются запахи – меняется сама жизнь, но смена ее уклада передана писателем как смена личных ощущений героя, смена его мировосприятия.
Обратим внимание на картины осени, данные в разных главах. В первой главе: «В темноте, в глубине сада – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает шалаша багровое пламя. окруженное мраком, и чьи – то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням». Во второй главе: «Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая… Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, что хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем…». В третьей: «Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи… ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубу людскую струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро – и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и все чаще начинал сеять дождь…». И в четвертой же главе: «Дни синеватые, пасмурные… Целый день я скитаюсь по пустым равнинам…».
Описание осени передано рассказчиком через цветковое и звуковое ее восприятие. Осенний пейзаж от главы к главе меняется: меркнут краски, меньше становится солнечного света. По существу, в рассказе описана осень не одного года, а нескольких, и это постоянно подчеркивается в тексте: «Вспоминается мне урожайный год»; «Эти были так недавно, а меж тем кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие».
Картинки – воспоминания возникают в сознании рассказчика и создают иллюзию действия. Однако и сам рассказчик пребывает как будто в разных возрастных ипостасях: от главы к главе он словно становится старше и смотрит на мир то глазами ребенка, подростка и юноши, а то и глазами человека, перешагнувшего зрелый возраст. Но время как будто не властно над ним, да и течет оно в рассказе как-то очень странно. С одной стороны, оно вроде бы идет вперед, но в воспоминаниях рассказчик все время обращается назад. Все события, происходящие в прошлом, воспринимаются и переживаются им как сиюминутные, развивающиеся на его глазах. Такая относительность времени является одной из черт бунинской прозы.
Одним из главных образов-лейтмотивов, вероятно, является в произведении образ запаха, сопровождающий всё повествование от начала и до конца. Помимо главного лейтмотива, пронизывающего всё произведение, – запаха антоновских яблок – здесь присутствуют и другие запахи: “крепко тянет душистым дымом вишнёвых сучьев”, “ржаной аромат новой соломы и мякины”, “запах яблок, а потом уже и другие: старой мебели красного дерева, сушёного липового цвета, который с июня лежит на окнах...”, “славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги... Какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами...”, “запах дыма, жилья”...
Буниным воссоздаются особая красота и неповторимость запахов сложных, того, что называют синтезом, “букетом” ароматов: “тонкий аромат опавшей листы и – запах антоновских яблок, запах мёда и осенней свежести”, “крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою”.
Особая роль образа запаха в сюжете произведения обусловлена ещё и тем, что с течением времени характер запахов меняется от тонких, едва уловимых гармоничных природных ароматов в первой и второй частях рассказа – к резким, неприятным запахам, кажущимся каким-то диссонансом в окружающем мире, – во второй, третьей и четвёртой его частях (“запах дыма”, “в запертых сенях пахнет псиной”, запах “дешёвого табаку” или “просто махорки”).
Меняются запахи – меняется сама жизнь, её основы. Смена исторических укладов показывается Буниным как смена личных ощущений героя, смена мировосприятия.
Зрительные образы в произведении максимально отчётливы, графичны: “чёрное небо чертят огнистыми полосками падающие звёзды”, “мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе”, “холодно и ярко сияло на севере над тяжёлыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков”, “чёрный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы... А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями”. Подобная “кинематографичность” изображения, построенного на контрастах, создаёт у читателя иллюзию действия, происходящего на глазах или запечатлённого на полотне художника: “В темноте, в глубине сада, – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окружённое мраком, и чьи-то чёрные, точно вырезанные из чёрного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет чёрная рука в несколько аршин, то чётко нарисуются две ноги – два чёрных столба. И вдруг всё это скользнёт с яблони – и тень упадёт по всей аллее, от шалаша до самой калитки...”
Очень важную роль в картине окружающего мира играет цвет. Как и запах, он является сюжетообразующим элементом, заметно изменяясь на протяжении рассказа. В первых главах мы видим “багровое пламя”, “бирюзовое небо”; “бриллиантовое семизвездие Стожар, голубое небо, золотистый свет низкого солнца” – подобная цветовая гамма, построенная даже не на самих цветах, а на их оттенках, передаёт многообразие окружающего мира и его эмоциональное восприятие героем. Но с изменением мироощущения меняются и цвета окружающего мира, из него постепенно исчезают краски: “Дни стоят синеватые, пасмурные... Целый день я скитаюсь по пустым равнинам”, “низкое сумрачное небо”, “посеревший барин”. Полутона и оттенки (“бирюзовый”, “лиловатый” и другие), в изобилии присутствующие в первых частях произведения, сменяются контрастом чёрного и белого (“чёрный сад”, “поля резко чернеют пашнями... забелеют поля”, “снежные поля”). На чёрно-белый фон Бунин-живописец неожиданно наносит весьма зловещий мазок: “убитый матёрый волк окрашивает своей бледной и уже холодной кровью пол”.
Но, пожалуй, наиболее часто встречающимся является в произведении эпитет “золотой”: “большой, весь золотой... сад”, “золотой город зерна”, “золотые рамы”, “золотистый свет солнца”.
Семантика этого образа чрезвычайно обширна: это и прямое значение (“золотые рамы”), и обозначение цвета осенней листвы, и передача эмоционального состояния героя, торжественности минут вечернего заката, и признак изобилия (зерна, яблок), некогда присущего России, и символ юности, “золотой” поры жизни героя.
При всём многообразии значений можно констатировать одно: эпитет “золотой” относится у Бунина к прошедшему времени, являясь характеристикой дворянской, уходящей России. У читателя этот эпитет ассоциируется ещё с одним понятием: “золотой век” российской жизни, век относительного благополучия, изобилия, основательности и прочности бытия.
Таким видится И.А.Бунину век уходящий.
Чувственное восприятие мира дополняется в “Антоновских яблоках” образами осязательными: “с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла”, “толстая шершавая бумага” – и вкусовыми: “вся насквозь розовая варёная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас – крепкий и сладкий-пресладкий...”, “...холодное и мокрое яблоко... почему-то покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие”.
Таким образом, отмечая мгновенные ощущения героя от соприкосновения с внешним миром, Бунин стремится передать всё то “глубокое, чудесное, невыразимое, что есть в жизни” 1.
С максимальной точностью и выразительностью мироощущение героя “Антоновских яблок” выражено словами: “Как холодно, росисто, и как хорошо жить на свете!” Герою в молодости свойственно острое переживание радости и полноты бытия: “жадно и ёмко дышала моя грудь”, “всё думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в омётах...”
Однако, как отмечают большинство исследователей, в художественном мире Бунина радость жизни всегда соединяется с трагическим сознанием её конечности. 3. И в “Антоновских яблоках” мотив угасания, умирания всего, что так дорого герою, является одним из главных: “Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб... Перемёрли старики на Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семёныч...”
Умирает не просто прежний уклад жизни – умирает целая эпоха русской истории, дворянская эпоха, опоэтизированная Буниным в данном произведении. К концу рассказа всё более отчётливым и настойчивым становится мотив пустоты и холода.
С особенной силой это показано в образе сада, когда-то “большого, золотого”, наполненного звуками, ароматами, теперь же – “озябшего за ночь, обнажённого”, “почерневшего”, а также художественных деталях, выразительнейшей из которых является найденное “в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко”, которое “почему-то покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие”.
Вот так, на уровне личных ощущений и переживаний героя, изображает Бунин происходящий в России процесс вырождения дворянства, несущий с собой невосполнимые потери в духовном и культурном отношении: “Потом примешься за книги – дедовские книги в толстых кожаных переплётах, с золотыми звёздочками на сафьянных корешках... Хороши... заметки на их полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером. Развернёшь книгу и читаешь: “Мысль, достойная древних и новых философов, цвет разума и чувства сердечного”... и невольно увлечёшься и самой книгой... И понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска...
А вот журналы с именами Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, её полонезы на клавикордах, её томное чтение стихов из “Евгения Онегина”. И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою...”
Поэтизируя прошлое, её “век минувший”, автор не может не думать и об её будущем. Этот мотив появляется в конце рассказа в виде глаголов будущего времени: “Скоро-скоро забелеют поля, скоро покроет их зазимок...” Приём повтора усиливает грустную лирическую ноту; образы голого леса, пустых полей подчёркивают тоскливую тональность концовки произведения.
Будущее неясно, оно вызывает тревожные предчувствия. Символичен образ первого снега, покрывшего поля: при всей его многозначности он часто ассоциируется у учащихся с новым чистым листом бумаги, а если учесть, что под произведением поставлена дата “1900”, то невольно возникает вопрос: что напишет новый век на этом белом, незапятнанном листе, какие следы оставит на нём? Лирической доминантой произведения звучат эпитеты: “грустная, безнадёжная удаль”...
Цикл рассказов под названием «Темные аллеи» посвящен извечной теме любого вида искусства – любви. О «Темных аллеях» говорят, как о своеобразной энциклопедии любви, которая вместила в себя самые различные и невероятные истории об этом великом и зачастую противоречивом чувстве. Само словосочетание, что послужило названием для сборника, было взято писателем из стихотворения «Обыкновенная повесть» Н. Огарёва, которое посвящено первой любви, у которой так и не случилось ожидаемого продолжения.
В самом же сборнике есть рассказ с таким названием, но это не говорит о том, что этот рассказ – основной, нет, это выражение – олицетворение настроения всех рассказов и повестей, общий неуловимый смысл, прозрачная, почти невидимая ниточка, связывающая рассказы между собой.
Особенностью цикла рассказов «Темные аллеи» можно назвать моменты, когда любовь двух героев по каким-то причинам не может больше продолжаться. Зачастую палачом пылких чувств героев Бунина становится смерть, порой непредвиденные обстоятельства или несчастья, но самое главное – любви никогда не дано осуществиться.
В этом и состоит ключевая концепция представления Бунина о земной любви между двумя. Он желает показывать любовь на пике ее расцвета, он желает подчеркнуть ее настоящее богатство и наивысшую ценность, то, что ей нет надобности превращаться в жизненные обстоятельства, как свадьба, брак, совместная жизнь…
Особое внимание стоит уделить необычным женским портретам, которыми так богаты «Темные аллеи». Иван Алексеевич выписывает образы женщин с таким изяществом и оригинальностью, что женский портрет каждого рассказа становится незабываемым и по-настоящему интригующим.
Мастерство Бунина состоит в нескольких точных выражениях и метафор, которые мгновенно рисуют в сознании читателя описываемую автором картину с множеством цветов, оттенков и нюансов.
Рассказы «Руся», «Антигона», «Галя Ганская» являются образцовым примером различных, но ярких образов русской женщины. Девушки, истории которых созданы талантливым Буниным, отчасти напоминают те истории любви, которые они переживают.
Можно сказать, что ключевое внимание писателя направлено именно на два этих элемента цикла рассказов: женщины и любовь. И истории любви такие же насыщенные, неповторимые, порой – роковые и своевольные, порой – до такой степени оригинальные и невероятные, что в них тяжело поверить.
Мужские образы в «Темных аллеях» слабовольные и неискренние, и это тоже обуславливает роковое течение всех историй о любви.
Рассказы «Темных аллей» раскрывают не только тему любви, они раскрывают глубины человеческой личности и души, и само понятие «любви» представляется, как основа этой непростой и не всегда счастливой жизни.
И любовь не обязательно должна быть взаимной, чтобы приносить незабываемые впечатления, любовь не обязательно должна превращаться во что-то вечное и неустанно продолжающееся, чтобы радовать и делать человека счастливым.
Бунин проницательно и тонко показывает лишь «мгновения» любви, ради которых и стоит переживать все остальное, ради которых стоит жить.
Рассказ «Чистый понедельник» - это загадочная, и не до конца понятная история любви. Бунин описывает пару молодых влюбленных, которые, казалось бы, внешне идеально подходят друг другу, но загвоздка состоит в том, что их внутренние миры не имеют ничего общего. Образ молодого человека прост и логичен, а образ его возлюбленной – недосягаемый и сложный, поражающий ее избранника своей противоречивостью. Однажды она говорит о том, что хотела бы уйти в монастырь, и у героя это вызывает полное недоумение и непонимание.И конец этой любви так же сложен и непонятен, как сама героиня. После близости с молодым человеком она молча покидает его, затем – просит его ни о чем не спрашивать, а вскоре он узнает, что она ушла в монастырь.Решение она приняла в Чистый понедельник, когда произошла близость между возлюбленными, и символ этого праздника – символ ее чистоты и мук, от которых она хочет избавиться.
Рассказ «Темные аллеи» дал название всему одноименному сборнику И. А. Бунина. Написан он был в 1938 году. Все новеллы цикла связывает одна тема – любовь. Трагичность и даже катастрофичность природы любви открывает автор. Любовь – дар. Она неподвластна человеку. Казалось бы банальная история о встрече пожилых людей в молодую пору горячо любивших друг друга. Простой сюжет рассказа – богатый молодой красавец-помещик обольщает, а затем бросает горничную. Но именно Бунину удается поведать с помощью этого незамысловатого художественного хода о простых вещах волнующе и впечатляюще. Короткое произведение - мгновенная вспышка памяти об ушедшей молодости и любви.
Всего лишь три композиционные части рассказа:
- стоянка на постоялом дворе убеленного сединами военного,
- внезапная встреча с бывшей возлюбленной,
- размышления военного в пути спустя несколько минут после встречи.
Картины унылой повседневности и обыденности предстают в начале рассказа. Но вот в хозяйке постоялого двора Николай Алексеевич узнает красавицу горничную Надежду, которую тридцать лет назад он предал: «он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел» . С тех пор прошла целая жизнь, и у каждого своя. И оказывается, что оба главных героя одиноки. Николай Алексеевич имеет социальный вес и устроенность, но несчастен: жена «изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя» , а сын вырос негодяем «без сердца, без чести, без совести» . Надежда из бывшей крепостной превратилась во владелицу «частной горницы» при почтовой станции «ума палата. И все, говорят, богатеет, крута…» , но так и не вышла замуж.
И все же, если герой устал от жизни, то по-прежнему красива и легка, полна жизненных сил его бывшая возлюбленная. Он отказался когда-то от любви и всю оставшуюся жизнь провел без нее, а значит и без счастья. Надежда же весь свой век любит его одного, кому отдала «свою красоту, свою горячку» , кого когда-то «Николенькой звала» . По-прежнему любовь живет в ее сердце, но она не прощает Николай Алексеевича. Хотя и не опускается до обвинений и слез.
...Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, с дождиками в самую пору, в середине месяца, около праздника св. Лаврентия. А «осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик». Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: «Много тенетника на бабье лето — осень ядреная»... Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город, — непременно в ночь, когда так славно лежать на возу, смотреть в звездное небо, чувствовать запах дегтя в свежем воздухе и слушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге. Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за одним, но уж таково заведение — никогда мещанин не оборвет его, а еще скажет: — Вали, ешь досыта, — делать нечего! На сливанье все мед пьют. И прохладную тишину утра нарушает только сытое квохтанье дроздов на коралловых рябинах в чаще сада, голоса да гулкий стук ссыпаемых в меры и кадушки яблок. В поредевшем саду далеко видна дорога к большому шалашу, усыпанная соломой, и самый шалаш, около которого мещане обзавелись за лето целым хозяйством. Всюду сильно пахнет яблоками, тут — особенно. В шалаше устроены постели, стоит одноствольное ружье, позеленевший самовар, в уголке — посуда. Около шалаша валяются рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырыта земляная печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом, вечером греется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосой голубоватый дым. В праздничные же дни около шалаша — целая ярмарка, и за деревьями поминутно мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят «барские» в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее «рога», — косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и крепко; безрукавка — плисовая, занавеска длинная, а понева — черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым «прозументом»... — Хозяйственная бабочка! — говорит о ней мещанин, покачивая головою. — Переводятся теперь и такие... А мальчишки в белых замашных рубашках и коротеньких порточках, с белыми раскрытыми головами, все подходят. Идут по двое, по трое, мелко перебирая босыми ножками, и косятся на лохматую овчарку, привязанную к яблоне. Покупает, конечно, один, ибо и покупки-то всего на копейку или на яйцо, но покупателей много, торговля идет бойко, и чахоточный мещанин в длинном сюртуке и рыжих сапогах — весел. Вместе с братом, картавым, шустрым полуидиотом, который живет у него «из милости», он торгует с шуточками, прибаутками и даже иногда «тронет» на тульской гармонике. И до вечера в саду толпится народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда и топот пляски... К ночи в погоду становится очень холодно и росисто. Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины, бодро идешь домой к ужину мимо садового вала. Голоса на деревне или скрип ворот раздаются по студеной заре необыкновенно ясно. Темнеет. И вот еще запах: в саду — костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада — сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги — два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони — и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки... Поздней ночью, когда на деревне погаснут огни, когда в небе уже высоко блещет бриллиантовое созвездие Стожар, еще раз пробежишь в сад. Шурша по сухой листве, как слепой, доберешься до шалаша. Там на полянке немного светлее, а над головой белеет Млечный Путь. — Это вы, барчук? — тихо окликает кто-то из темноты. — Я. А вы не спите еще, Николай? — Нам нельзя-с спать. А, должно, уж поздно? Вон, кажись, пассажирский поезд идет... Долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле, дрожь переходит в шум, растет, и вот, как будто уже за самым садом, ускоренно выбивают шумный такт колеса: громыхая и стуча, несется поезд... ближе, ближе, все громче и сердитее... И вдруг начинает стихать, глохнуть, точно уходя в землю... — А где у вас ружье, Николай? — А вот возле ящика-с. Вскинешь кверху тяжелую, как лом, одностволку и с маху выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе. — Ух, здорово! — скажет мещанин. — Потращайте, потращайте, барчук, а то просто беда! Опять всю дулю на валу отрясли... А черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды. Долго глядишь в его темно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому... Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!II
«Ядреная антоновка — к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился... Вспоминается мне урожайный год. На ранней заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы, распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь — велишь поскорее заседлывать лошадь, а сам побежишь умываться на пруд. Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая. Она мгновенно прогоняет ночную лень, и, умывшись и позавтракав в людской с работниками горячими картошками и черным хлебом с крупной сырой солью, с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла, проезжая по Выселкам на охоту. Осень — пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору. Если же год урожайный и на гумнах возвышается целый золотой город, а на реке звонко и резко гогочут по утрам гуси, так в деревне и совсем не плохо. К тому же наши Выселки спокон веку, еще со времен дедушки, славились «богатством». Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу, — первый признак богатой деревни, — и были все высокие, большие и белые, как лунь. Только и слышишь, бывало: «Да, — вот Агафья восемьдесят три годочка отмахала!» — или разговоры в таком роде: — И когда это ты умрешь, Панкрат? Небось тебе лет сто будет? — Как изволите говорить, батюшка? — Сколько тебе годов, спрашиваю! — А не знаю-с, батюшка. — Да Платона Аполлоныча-то помнишь? — Как же-с, батюшка, — явственно помню. — Ну, вот видишь. Тебе, значит, никак не меньше ста. Старик, который стоит перед барином вытянувшись, кротко и виновато улыбается. Что ж, мол, делать, — виноват, зажился. И он, вероятно, еще более зажился бы, если бы не объелся в Петровки луку. Помню я и старуху его. Все, бывало, сидит на скамеечке, на крыльце, согнувшись, тряся головой, задыхаясь и держась за скамейку руками, — все о чем-то думает. «О добре своем небось», — говорили бабы, потому что «добра» у нее в сундуках было, правда, много. А она будто и не слышит; подслеповато смотрит куда-то вдаль из-под грустно приподнятых бровей, трясет головой и точно силится вспомнить что-то. Большая была старуха, вся какая-то темная. Панева — чуть не прошлого столетия, чуньки — покойницкие, шея — желтая и высохшая, рубаха с канифасовыми косяками всегда белая-белая, — «совсем хоть в гроб клади». А около крыльца большой камень лежал: сама купила себе на могилку, так же как и саван, — отличный саван, с ангелами, с крестами и с молитвой, напечатанной по краям. Под стать старикам были и дворы в Выселках: кирпичные, строенные еще дедами. А у богатых мужиков — у Савелия, у Игната, у Дрона — избы были в две-три связи, потому что делиться в Выселках еще не было моды. В таких семьях водили пчел, гордились жеребцом-битюгом сиво-железното цвета и держали усадьбы в порядке. На гумнах темнели густые и тучные конопляники, стояли овины и риги, крытые вприческу; в пуньках и амбарчиках были железные двери, за которыми хранились холсты, прялки, новые полушубки, наборная сбруя, меры, окованные медными обручами. На воротах и на санках были выжжены кресты. И помню, мне порою казалось на редкость заманчивым быть мужиком. Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем, под густой и музыкальный благовест из села, умыться около бочки и надеть чистую замашную рубаху, такие же портки и несокрушимые сапоги с подковками. Если же, думалось, к этому прибавить здоровую и красивую жену в праздничном уборе, да поездку к обедне, а потом обед у бородатого тестя, обед с горячей бараниной на деревянных тарелках и с ситниками, с сотовым медом и брагой, — так больше и желать невозможно! Склад средней дворянской жизни еще и на моей памяти, — очень недавно, — имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и сельскому старосветскому благополучию. Такова, например, была усадьба тетки Анны Герасимовны, жившей от Выселок верстах в двенадцати. Пока, бывало, доедешь до этой усадьбы, уже совсем обедняется. С собаками на сворах ехать приходится шагом, да и спешить не хочется, — так весело в открытом поле в солнечный и прохладный день! Местность ровная, видно далеко. Небо легкое и такое просторное и глубокое. Солнце сверкает сбоку, и дорога, укатанная после дождей телегами, замаслилась и блестит, как рельсы. Вокруг раскидываются широкими косяками свежие, пышно-зеленые озими. Взовьется откуда-нибудь ястребок в прозрачном воздухе и замрет на одном месте, трепеща острыми крылышками. А в ясную даль убегают четко видные телеграфные столбы, и проволоки их, как серебряные струны, скользят по склону ясного неба. На них сидят кобчики, — совсем черные значки на нотной бумаге. Крепостного права я не знал и не видел, но, помню, у тетки Анны Герасимовны чувствовал его. Въедешь во двор и сразу ощутишь, что тут оно еще вполне живо. Усадьба — небольшая, но вся старая, прочная, окруженная столетними березами и лозинами. Надворных построек — невысоких, но домовитых — множество, и все они точно слиты из темных дубовых бревен под соломенными крышами. Выделяется величиной или, лучше сказать, длиной только почерневшая людская, из которой выглядывают последние могикане дворового сословия — какие-то ветхие старики и старухи, дряхлый повар в отставке, похожий на Дон-Кихота. Все они, когда въезжаешь во двор, подтягиваются и низко-низко кланяются. Седой кучер, направляющийся от каретного сарая взять лошадь, еще у сарая снимает шапку и по всему двору идет с обнаженной головой. Он у тетки ездил форейтором, а теперь возит ее к обедне, — зимой в возке, а летом в крепкой, окованной железом тележке, вроде тех, на которых ездят попы. Сад у тетки славился своею запущенностью, соловьями, горлинками и яблоками, а дом — крышей. Стоял он во главе двора, у самого сада, — ветви лип обнимали его, — был невелик и приземист, но казалось, что ему и веку не будет, — так основательно глядел он из-под своей необыкновенно высокой и толстой соломенной крыши, почерневшей и затвердевшей от времени. Мне его передний фасад представлялся всегда живым: точно старое лицо глядит из-под огромной шапки впадинами глаз, — окнами с перламутровыми от дождя и солнца стеклами. А по бокам этих глаз были крыльца, — два старых больших крыльца с колоннами. На фронтоне их всегда сидели сытые голуби, между тем как тысячи воробьев дождем пересыпались с крыши на крышу... И уютно чувствовал себя гость в этом гнезде под бирюзовым осенним небом! Войдешь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах... Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места. И вот слышится покашливанье: выходит тетка. Она небольшая, но тоже, как и все кругом, прочная. На плечах у нее накинута большая персидская шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения: сперва «дули», яблоки, — антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», — а потом удивительный обед: вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, — крепкий и сладкий-пресладкий... Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой.III
За последние годы одно поддерживало угасающий дух помещиков — охота. Прежде такие усадьбы, как усадьба Анны Герасимовны, были не редкость. Были и разрушающиеся, но все еще жившие на широкую ногу усадьбы с огромным поместьем, с садом в двадцать десятин. Правда, сохранились некоторые из таких усадеб еще и до сего времени, но в них уже нет жизни... Нет троек, нет верховых «киргизов», нет гончих и борзых собак, нет дворни и нет самого обладателя всего этого — помещика-охотника, вроде моего покойного шурина Арсения Семеныча. С конца сентября наши сады и гумна пустели, погода, по обыкновению, круто менялась. Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи. Иногда к вечеру между хмурыми низкими тучами пробивался на западе трепещущий золотистый свет низкого солнца; воздух делался чист и ясен, а солнечный свет ослепительно сверкал между листвою, между ветвями, которые живою сеткою двигались и волновались от ветра. Холодно и ярко сияло на севере над тяжелыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков. Стоишь у окна и думаешь: «Авось, бог даст, распогодится». Но ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубы людской струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро — и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и снова начинал сеять дождь... сперва тихо, осторожно, потом все гуще и, наконец, превращался в ливень с бурей и темнотою. Наступала долгая, тревожная ночь... Из такой трепки сад выходил почти совсем обнаженным, засыпанным мокрыми листьями и каким-то притихшим, смирившимся. Но зато как красив он был, когда снова наступала ясная погода, прозрачные и холодные дни начала октября, прощальный праздник осени! Сохранившаяся листва теперь будет висеть на деревьях уже до первых зазимков. Черный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы, пригреваясь в солнечном блеске. А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями... Пора на охоту! И вот я вижу себя в усадьбе Арсения Семеныча, в большом доме, в зале, полной солнца и дыма от трубок и папирос. Народу много — все люди загорелые, с обветренными лицами, в поддевках и длинных сапогах. Только что очень сытно пообедали, раскраснелись и возбуждены шумными разговорами о предстоящей охоте, но не забывают допивать водку и после обеда. А на дворе трубит рог и завывают на разные голоса собаки. Черный борзой, любимец Арсения Семеныча, взлезает на стол и начинает пожирать с блюда остатки зайца под соусом. Но вдруг он испускает страшный визг и, опрокидывая тарелки и рюмки, срывается со стола: Арсений Семеныч, вышедший из кабинета с арапником и револьвером, внезапно оглушает залу выстрелом. Зала еще более наполняется дымом, а Арсений Семеныч стоит и смеется. — Жалко, что промахнулся! — говорит он, играя глазами. Он высок ростом, худощав, но широкоплеч и строен, а лицом — красавец цыган. Глаза у него блестят дико, он очень ловок, в шелковой малиновой рубахе, бархатных шароварах и длинных сапогах. Напугав и собаку и гостей выстрелом, он шутливо-важно декламирует баритоном:Пора, пора седлать проворного донца
И звонкий рог за плечи перекинуть! —
И громко говорит:
— Ну, однако, нечего терять золотое время! Я сейчас еще чувствую, как жадно и емко дышала молодая грудь холодом ясного и сырого дня под вечер, когда, бывало, едешь с шумной ватагой Арсения Семеныча, возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье, в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, уже одним своим названием волнующий охотника. Едешь на злом, сильном и приземистом «киргизе», крепко сдерживая его поводьями, и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино. Он фыркает, просится на рысь, шумно шуршит копытами по глубоким и легким коврам черной осыпавшейся листвы, и каждый звук гулко раздается в пустом, сыром и свежем лесу. Тявкнула где-то вдалеке собака, ей страстно и жалобно ответила другая, третья — и вдруг весь лес загремел, точно он весь стеклянный, от бурного лая и крика. Крепко грянул среди этого гама выстрел — и все «заварилось» и покатилось куда-то вдаль. — Береги-и! — завопил кто-то отчаянным голосом на весь лес. «А, береги!» — мелькнет в голове опьяняющая мысль. Гикнешь на лошадь и, как сорвавшийся с цепи, помчишься по лесу, уже ничего не разбирая по пути. Только деревья мелькают перед глазами да лепит в лицо грязью из-под копыт лошади. Выскочишь из лесу, увидишь на зеленях пеструю, растянувшуюся по земле стаю собак и еще сильнее наддашь «киргиза» наперерез зверю, — по зеленям, взметам и жнивьям, пока, наконец, не перевалишься в другой остров и не скроется из глаз стая вместе со своим бешеным лаем и стоном. Тогда, весь мокрый и дрожащий от напряжения, осадишь вспененную, хрипящую лошадь и жадно глотаешь ледяную сырость лесной долины. Вдали замирают крики охотников и лай собак, а вокруг тебя — мертвая тишина. Полураскрытый строевой лес стоит неподвижно, и кажется, что ты попал в какие-то заповедные чертоги. Крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою. И сырость из оврагов становится все ощутительнее, в лесу холоднеет и темнеет... Пора на ночевку. Но собрать собак после охоты трудно. Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, долго слышатся крик, брань и визг собак... Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка-помещика и наполняет шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями, свечами и лампами, вынесенными навстречу гостям из дому... Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней. На ранней утренней заре, по ледяному ветру и первому мокрому зазимку, уезжали в леса и в поле, а к сумеркам опять возвращались, все в грязи, с раскрасневшимися лицами, пропахнув лошадиным потом, шерстью затравленного зверя, — и начиналась попойка. В светлом и людном доме очень тепло после целого дня на холоде в поле. Все ходят из комнаты в комнату в расстегнутых поддевках, беспорядочно пьют и едят, шумно передавая друг другу свои впечатления над убитым матерым волком, который, оскалив зубы, закатив глаза, лежит с откинутым на сторону пушистым хвостом среди залы и окрашивает своей бледной и уже холодной кровью пол. После водки и еды чувствуешь такую сладкую усталость, такую негу молодого сна, что как через воду слышишь говор. Обветренное лицо горит, а закроешь глаза — вся земля так и поплывет под ногами. А когда ляжешь в постель, в мягкую перину, где-нибудь в угловой старинной комнате с образничкой и лампадой, замелькают перед глазами призраки огнисто-пестрых собак, во всем теле заноет ощущение скачки, и не заметишь, как потонешь вместе со всеми этими образами и ощущениями в сладком и здоровом сне, забыв даже, что эта комната была когда-то молельной старика, имя которого окружено мрачными крепостными легендами, и что он умер в этой молельной, вероятно, на этой же кровати. Когда случалось проспать охоту, отдых был особенно приятен. Проснешься и долго лежишь в постели. Во всем доме — тишина. Слышно, как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат и стреляют. Впереди — целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе. Не спеша оденешься, побродишь по саду, найдешь в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко, и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие. Потом примешься за книги, — дедовские книги в толстых кожаных переплетах, с золотыми звездочками на сафьянных корешках. Славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги своей пожелтевшей, толстой шершавой бумагой! Какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами... Хороши и заметки на их полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером. Развернешь книгу и читаешь: «Мысль, достойная древних и новых философов, цвет разума и чувства сердечного»... И невольно увлечешься и самой книгой. Это — «Дворянин-философ», аллегория, изданная лет сто тому назад иждивением какого-то «кавалера многих орденов» и напечатанная в типографии приказа общественного призрения, — рассказ о том, как «дворянин-философ, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может, получил некогда желание сочинить план света на пространном месте своего селения»... Потом наткнешься на «сатирические и философские сочинения господина Вольтера» и долго упиваешься милым и манерным слогом перевода: «Государи мои! Эразм сочинил в шестом-надесять столетии похвалу дурачеству (манерная пауза, — точка с занятою); вы же приказываете мне превознесть пред вами разум...» Потом от екатерининской старины перейдешь к романтическим временам, к альманахам, к сантиментально-напыщенным и длинным романам... Кукушка выскакивает из часов и насмешливо-грустно кукует над тобою в пустом доме. И понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска... Вот «Тайны Алексиса», вот «Виктор, или Дитя в лесу»: «Бьет полночь! Священная тишина заступает место дневного шума и веселых песен поселян. Сон простирает мрачныя крылья свои над поверхностью нашего полушария; он стрясает с них мрак и мечты... Мечты... Как часто продолжают оне токмо страдания злощастнаго!..» И замелькают перед глазами любимые старинные слова: скалы и дубравы, бледная луна и одиночество, привидения и призраки, «ероты», розы и лилии, «проказы и резвости младых шалунов», лилейная рука, Людмилы и Алины... А вот журналы с именами: Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, ее полонезы на клавикордах, ее томное чтение стихов из «Евгения Онегина». И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою... Хорошие девушки и женщины жили когда-то в дворянских усадьбах! Их портреты глядят на меня со стены, аристократически-красивые головки в старинных прическах кротко и женственно опускают свои длинные ресницы на печальные и нежные глаза...
