Идейно художественные особенности произведения история одного города. М.Е. Салтыков-Щедрин "История одного города": описание, герои, анализ произведения. Суть иногда кроется в мелочах
"В наше время уже не может быть сомнений в том, что Щедрину принадлежит одно из первых мест в истории русской литературы", писал М. С. Ольминский Салтыков-Щедрин прекрасно работает и в крупных, и в малых сатирических жанрах: список доступных ему жанров широк - роман с интересным сюжетом и глубоко прочувствованными образами, фельетон, сказка, драматическое произведение, рассказ, пародия. Салтыков-Щедрин является первооткрывателем жанра сатирической хроники, но так же он вдохнул новую жизнь в жанр романа: "У нас установилось такое понятие о романе, что он без любовной завязки быть не может... Я считаю мои "Современная идиллия", "Головлевы", "Дневник провинциала" и другие настоящими романами: в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни", - писал Салтыков-Щедрин. Произведение написано в форме повествования летописца-архивариуса о прошлом города Глупова, но исторические рамки ограничены - с 1731 по 1826 год. "Для будущего историка русского общества, когда он подойдет к переживаемой нами эпохе, не будет более драгоценного клада, как сочинения г.
Салтыкова, в которых он найдет живую и верную картину современного общественного строя... Салтыков во всей истории русской литературы не знает себе равного, когда дело идет о том, чтобы схватить типические черты переживаемого обществом времени, чтобы живо подметить тот или другой новый народившийся тип и осветить его со всею яркостью своего мощного таланта".
"Меня ужасает эпоха, ужасает историческое положение...", - признавался Салтыков-Щедрин, начиная работать над романом.
Салтыков-Щедрин сумел соединить сюжеты и мотивы легенд, сказок, других фольклорных произведений и просто, доступно донести до читателя антимонархические идеи в картинах народного быта и повседневных заботах простых людей. Роман начинает глава "Обращение к читателю", стилизованная под старинный слог, в которой писатель говорит, что цель его "изобразить преемственно градоначальников, в город Глупов от российского правительства в разное время поставленных".
Глава "О корени происхождения глуповцев" стилизована под пересказ летописи, и самое начало - подражание "Слову о полку Игореве"; дальнейшее перечисление известных историков XIX века, имеющих прямо противоположные взгляды на исторический процесс (Н. И. Костомаров и С.
М. Соловьев) увеличивает степень иронии; но глава эта не только пародия на летопись, но и злая сатира на "великодержавную" и народническую идею. "Опись градоначальникам" представляет собой комментарий к последующим главам, и, согласно биографическим данным, каждый правитель Глупова уходил из жизни по совершенно нелепой причине: одного заели клопы, другого растерзали собаки, у третьего испортился головной инструмент, четвертого погубило обжорство, пятый пытался понять сенатский указ и умер от натуги и так далее. Первая глава, "Органчик", описывает градоначальника Брудастого - и вместе с ним всю систему бюрократического аппарата, суть работы которого можно свести к двум резолюциям: "Разорю!" и "Не потерплю!" - и романе для реализации этих функций Брудастому достаточно простейшего механизма, "органчика".
"Сказание о шести градоначальницах" - это не только сатира на период дворцовых переворотов XVIII века, во время которых у власти часто оказывались женщины, но и пародия на многочисленные произведения на историческую тему, появлявшиеся в 60-е годы. Ни один из градоначальников не совершил чего-либо значительного, бывшего при этом бы положительным. Масштабы их разрушений зачастую огромны, но на всю жизнь градоначальника едва набирается два-три дела, которые приходится записывать в летопись до последней детали: Двоекуров, например, сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа - совершенно мелкое распоряжение, выведенное на государственный уровень упоминанием о том, что биография градоначальника не дошла до современников, которые могли бы разобраться в теории его правления.
Чтобы хоть что-то свершить, градоначальник Негодяев "размостил вымощенные предместниками его улицы". В письме к А. Н. Пыпину сатирик писал: "Я могу каждое свое сочинение объяснить, против чего они направлены, и доказать, что они именно направлены против тех проявлений произвола и дикости, которые каждому честному человеку претят.
Так, например, градоначальник с фаршированной головой означает не человека с фаршированной головой, но именно градоначальника, распоряжающегося судьбами многих тысяч людей. Это даже не смех, а трагическое положение". В финале Образ романа явится самый страшный из градоначальников - Угрюм-Бурчеев, символ угнетения и произвола. В мечтах ему являются теории превращения мира в казарму и разделения людей на роты и батальоны воплощена мечта всех его предшественников, желающих власти во что бы то ни стало.
Но даже и его правление едва приподнимает глуповцев с колен, и уже сама природа не выдерживает такой дикости - приходит страшное "оно", чтобы положить конец всему.
Уважаемые читатели! Все выложенные мной произведения не являются какими бы то ни ни было лирическими изысканиями или творческими трудами. Это тупо билеты по средневековой литературе, которые надо распространить для курса. Вот таким дурацкий способом. Администрацию прозары просьба не беспокоиться: как только экзамен закончится, вся эта галиматья будет удалена)
Повесть М. Е. Салтыкова-Щедрина “История одного города” представляет собой цикл рассказов, не связанных между собой сюжетом или одними и теми же героями, но объединенных в одно произведение ввиду общей цели - сатирического изображения современного Салтыкову-Щедрину политического устройства России. “Историю одного города” определяют как сатирическую хронику. Действительно, истории из жизни города Глупова заставляют смеяться и нас, сейчас, более чем через век после смерти писателя. Однако этот смех - это смех над самими собой, так как “История одного города” - это, в сущности, сатирическая история русского общества и государства, изложенная в форме комического описания. В “Истории одного города” ярко выражены жанровые черты политического памфлета. Это заметно уже в “Описи градоначальников”, особенно в описании причин их смерти. Так, один был заеден клопами, другой растерзан собаками, третий умер от обжорства, четвертый - от порчи головного инструмента, пятый - от натуги, силясь постичь начальственный указ, шестой - от стараний в преумножении народонаселения Глупова. В этом ряду стоит и градоначальник Прыщ, фаршированную голову которого откусил предводитель дворянства.
Приемы политического памфлета усилены такими средствами художественного изображения, как фантастика и гротеск.
Чуть ли не главной особенностью этого произведения, безусловно зас-луживающей внимания, является галерея образов градоначальников, не заботящихся о судьбе отданного им во власть города, думающих лишь о собственном благе и выгоде, либо вообще ни о чем не думающих, так как некоторые просто не способны к мыслительному процессу. Показывая образы градоначальников Глупова, Салтыков-Щедрин часто описывает настоящих правителей России, со всеми их недостатками. В глуповских градоначальниках можно без труда узнать и А. Меншикова, и Петра I, и Александра I, и Петра III, и Аракчеева, неприглядную сущность которого показал писатель в образе Угрюм-Бурчеева, правившего в самое трагическое время существования Глупова.
Но сатира Щедрина своеобразна тем, что она не щадит не только правящие круги, вплоть до императоров, но и обычного, заурядного, серого человека, подчиняющегося правителям-самодурам. В этой своей серости и невежестве простой гражданин Глупова готов слепо повиноваться любым, самым нелепым и абсурдным приказам, безоглядно веря в царя-батюшку. И нигде Салтыков-Щедрин так не осуждает начальниколюбие, чинопочитание, как в “Истории одного города”. В одной из первых глав произведения глуповцы, еще именовавшиеся головотяпами, сбиваются с ног в поисках рабских оков, в поисках князя, который будет ими управлять. Причем ищут они не любого, а самого что ни на есть глупого. Но даже самый глупый князь не может не заметить еще большую глупость пришедшего поклониться ему народа. Таким народом он просто отказывается управлять, лишь благосклонно приняв дань и поставив вместо себя в градоначальники “вора-новатора”. Таким образом Салтыков-Щедрин показывает бездеятельность русских правителей, их нежелание сделать что-либо полезное для государства. Сатира Салтыкова-Щедрина разоблачает приспешников государя, льстецов, разворовывающих страну и казну. С особой силой сатирический талант писателя проявился в главе, посвященной Брудастому-Органчику. Этот градоначальник день и ночь писал “все новые и новые понуждения”, по которым “хватали и ловили, еекли и пороли, описывали и продавали”. С глуповцами он объяснялся только при помощи двух реплик: “разорю!” и “не потерплю!”. Именно для этого и был необходим порожний сосуд вместо головы. Но апофеозом начальственного идиотизма является в “Истории одного города” Уг-рюм-Бурчеев. Это самая зловещая фигура во всей галерее глупозских градоначальников. Салтыков-Щедрин называет его и “угрюмым идиотом”, и “угрюмым прохвостом”, и “тугохвостом до мозга костей”. Он не признает ни школ, ни грамотности, а только науку чисел, преподаваемых на пальцах. Главная цель всех его “трудов” - превратить город в казарму, заставить всех маршировать, беспрекословно выполнять абсурдные приказы. По его замыслу даже женихи и невесты должны быть одного роста и телосложения. Налетевший смерч уносит Угрюм-Бурчеева. Такой конец идиота-градоначальника воспринимался современниками Салтыкова-Щедрина как очистительная сила, как символ народного гнева.
Эта галерея всевозможных прохвостов вызывает не просто гомерический хохот, но и тревогу за страну, в которой безголовый манекен может управлять огромной страной.
Конечно, литературное произведение не может решить политических вопросов, поставленных в нем. Но то, что эти вопросы заданы, означает, что кто-то над ними задумался, попытался что-то исправить. Беспощад-ная сатира Салтыкова-едрина похожа на горькое лекарство, необходимое для излечения. Цель писателя- заставить читателя задуматься о -льном неблагополучии, о неправильном государственном устройстве России. Остается надеяться, что произведения Салтыкова-Щедрина достигли цели, помогли хотя бы частично осознать ошибки, хотя бы некоторые из них больше не повторять.
Идейно-художественное своеобразие «Губернских очерков» С.-Щ. «История одного города» как революционно-демократическая сатира на самодержавный режим и бюрократию. Проблема народа и власти. Художественное своеобразие.
«Вятский плен» Салтыкова, начавшийся в 1848 году, продолжал¬ся до конца 1855-го. В январе 1856 года, после смерти Николая 1, он возвратился в Петербург с богатым запасом впечатлений: «...Я видел все безобразия провинциальной жизни,- рассказывал Сал¬тыков,- но не вдумывался в них, а как-то машинально впитывал их телом и только по выезде из Вятки и по возвращении в Петербург, когда снова очутился в литературном кругу, я надумал изобразить пережитое в «Губернских очерках». В обстановке нарастающего общест¬венного подъема «Губернские очерки» были восприняты как знаме-ние времени надежд и ожиданий. «Губернские очерки» сразу же оказались соотнесенными с луч¬шими произведениями писателей «гоголевского направления». В вы¬боре рассказчика, в картине жизни города Крутогорска, в харак¬терах, в лирических отступлениях, в образе дороги, открывающем и завершающем книгу, прослеживаются связи «Губернских очер¬ков» с реализмом Гоголя, Тургенева и других писателей. Но в этих перекличках как раз и открывается то особенное, что дает возмож¬ность говорить о щедринском начале в истории русской литературы. В «Губернских очерках», как в «Мертвых душах», как в «Запис¬ках охотника», заметно стремление к эпической широте изображения жизни, но ракурс ее рассмотрения у Щедрина оказывается иным. В очерках Салтыкова, жанре, популярном в то время, внимание сосредоточено на «одном из далеких углов России», которая рассмат¬ривается с близкого расстояния. В отличие от тургеневского рассказ¬чика - охотника, в известной степени поднятого над жизнью и сво¬бодного в отношениях с ней, рассказчик Салтыкова - чиновник, «отставной надворный советник» Н. Щедрин. В провинции он - свой. Жизнь открывается ему «изнутри». Но Н. Щедрин - не просто чиновник в среде крутогорских обывателей. Это и литератор, зоркий наблюдатель жизни, чутко улавливающий разные ее голоса. В Крутогорске он «оставил часть самого себя» («...я люблю тебя да¬лекий, никем не тронутый край!»). Все, о чем он пишет, «грустно и болезненно» отдается в душе его. Н. Щедрин предстает" в «запис¬ках» негодующим и лиричным, ироничным и тоскующим, одиноким и жаждущим «служить общему делу». Первым шагом к участию в «общем деле» и является для него «обнаружение зла, лжи и поро¬ка». Так выражалась в этот период литературная и общественно-политическая позиция автора «Губернских очерков». «Губернские очерки» - глубокое и разностороннее исследова¬ние провинциальной жизни на разных социальных уровнях, в разных сферах. В калейдоскопе «записок» Щедрина, рассказах, картинах, сценах, пейзажных зарисовках, лирических монологах рождается живой поток жизни в ее многоликости и многоголосье. «Губернские очерки» стояли у истоков «обличительной литера¬туры», ставшей характерным явлением переходного времени. Но Щедрин обличал не отдельные лица и не частные злоупотребления властей, но самодержавно-крепостническую, бюрократическую сис¬тему в целом. Писатель показал, как она реализуется в одной из отдаленных губерний, а значит, и во всей России, определяя не только социальные отношения, но и нравственное состояние общест¬ва. Перед читателем открывается мир насилия и произвола, который порождает чиновников-хищников, фейеров, трясучкиных, купцов-стяжателей, бесполезно существующие «талантливые натуры». В этом мире страдает народ, отданный под власть помещиков и оби¬раемый чиновниками. И тем не менее переворот в сознании, вызванный «Губернскими очерками»,- в другом. Книга поставила читателя лицом к лицу с та¬кой правдой жизни, которая показала сдвинутость естественных представлений о человеке, человеческих отношениях и нравственных ценностях. Книга заставила удивиться и ужаснуться тому, что со¬вершается каждодневно вокруг и становится нормой жизни. Обли¬чение взяточников, казнокрадов, насилия и произвола было и до Щедрина. А вот чиновника, который бы, подобно щедринскому подьячему, не скрывал, не осуждал, но открыто хвастался (!) вир¬туозностью способов обмана и ограбления народа,- такого чиновни¬ка в русской литературе до Щедрина не было. Ирония и сарказм сменяются искренним сочувствием, когда речь идет о народе. В голосах народной толпы - крестьян и дворовых, ремесленников, солдат, странников, богомольцев - писателю слы¬шится беспрерывный стон. Однако именно в мире народной жизни - в житейских заботах о дне насущном, о хлебе, об урожае, о платке для Аннушки, в разго¬ворах о рекрутчине, о земле, о техническом прогрессе - ощущает¬ся движение живой жизни в ее великом горе и великой надежде. В праздничном оживлении, в потоке странников и богомольцев Щед¬рина поражает готовность простого народа к духовному подвигу, рождается чувство единения с ним, в чем-то большом и общем. Будто сдвинувшаяся народная Россия, одержимая идеей обрести счастье, в своем обращении к богу несет надежду на высшую спра¬ведливость. Духовный мир народа и любовь к родине сливаются в миро¬восприятии писателя как положительные начала русской жизни, оп-ределяющие лирическую интонацию некоторых страниц «Губернских очерков». Но лирическая интонация здесь же перебивается иронией. Трезвый взгляд на жизнь разрушает идиллическую мечту о воз¬можности всеобщего единения, да и «чистота» народной души порой вызывает сомнения. Жизнь рассеивает иллюзии, убеждает в том, что отношения со¬циальные, бытовые, семейные - уродливы и аморальны. Однако «Губернские очерки» - книга не безнадежная. Взгляд автора устремлен в будущее. В «Губернских очерках» был найден и наиболее «подходящий», хотя и не единственный и изменявшийся в дальнейшем, жанр - цикл очерков.
Щедрин тоже своеобразно связал в «Истории одного города» сов¬ременность с прошлым. Во многих персонажах «Истории...» нетруд¬но усмотреть черты поведения и облика тех, кто правил Россией в XVIII или в первой четверти XIX столетия. Но внимание сатирика привлекало то, что должно было быть изжито, что издавна отягощало и омрачало русскую жизнь и что тем не менее продолжало в ней присутствовать и_в_60-е годы, уже после падения крепостного права. Знаменательно в этом смысле, что самое крепостное право в «Истории...» не упоминается - оно уже пало, и потому речи о нем впрямую здесь и нет. Идет же речь у Щедрина лишь о том, что определяло собою прежде и продолжало определять и в современности, по его собственному выражению, «необеспечен-ность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т. п.». Поэтому Щедрин и настаивал на том, что «не «историческую», а совершенно обыкновенную сатиру имел... в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною». Главным для Щедрина в его книге было решительное освобождение от всех при¬вычных понятий, представлений о том, как творится история. Он и начал свою «Историю...» с того, что резко высмеял почтительно покорное, а в сущности рабски-несамостоятельное следование тра¬диции, авторитету, как бы последние ни были высоки, хотя бы да¬же традиции и авторитету такого великого памятника культуры, как «Слово о полку Игореве». Щедрин твердо отводит вес приня¬тые способы как видеть ход истории, так и говорить о ней. Он знает и помнит, что понять и оценить все можно, лишь избавившись от лю¬бых привычных шор, от заслоняющих ядро явлений оболочек. Город, где происходит действие, назван у Щедрина Глуповым. А первым в длинном ряду градоначальников мы встречаем Брудастого, того самого, с органчиком в голове вместо нормального, человеческого ее устройства.
По первому же впечатлению щедринское изображение никак не сходится с изображаемым. А дальше последуют «фантастический путешественник», так и представляемый читателю, Прыщ с фар¬шированной головой и другие, им подобные. Между тем ведь в жиз¬ни правители России оставались похожими на людей. Они еще деятельно господствовали и угнетали. Но в самом деле управлять, определять, направление событий уже не могли. Их деятельность не требовала подлинных усилий ума и души. Выгля¬деть они еще продолжали как люди. Однако Щедрин уже открыл, что собственно человеческой материи при подобном типе обществен¬но-исторического поведения сохраниться не может: если заглянуть внутрь -обнаружишьь обязательно какую-нибудь начинку, не больше. Щедрин он был убежден, что речь может идти не о конце человечества, но лишь о конце градоначальников и градоначальничества. звание человека стояло для Щедрина пре¬выше всего, он не мог сохранить градоначальникам людского обли-чия. Как раз это было бы у Щедрина поношением человечества, согласием с казенными, мертвыми понятиями. Чем больше выводил он градоначальников за пределы рода людского, тем точней пере¬давался в самом принципе неприемлемый для него характер всех их деяний. Мера внешнего несходства градоначальников с их жизненными прообразами становилась у Щедрина мерою постижения и осуждения их общественной природы. История Глупова виделась сатирику не только в своей мрачности и бессмысленности, но и в своей окончательной исчерпанности. Потому-то так законченно.и отлились у Щедрина типы градоначаль¬ников. Смех Щедрина горек. Но есть в нем и высокое упоение тем, что все наконец пред стает в истинном свете, всему объявляется настоящая цена, все названо своим именем". Сатирик ни минуты не сомневается в том, что в собственно человеческом качестве градоначаль¬ников и сейчас уже больше не существует Когда речь шла о градоначальниках, Щедрин безоговорочно от¬вергал их право «уцелеть» в каком бы то ни было виде. Самой систе¬ме градоначальничества предстояло, по Щедрину, исчезнуть навсег-да и безостаточно. Населению же Глупова, полагал художник, при¬ходит время устыдиться своей рабской покорности, бессмысленной и гибельной своей несамостоятельности, и, таким образом, перестав быть глуповцами, начать новую неглуповскую жизнь.
История одного города. Одним из шедевров щедринской сатиры стала «ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА» (1869-1870) - сатирический роман-хроника (очерковый роман-обозрение). Символика города Глупова многомерна: это всякий русский город- и уездный, и губернский, и столич¬ный. История Глупова делится на времена летописные и собственно исторические, которые хронологически определены от 1731 до 1825 г. Соответственно этому делению произведение представляет вначале пародию на летописный стиль (в «Обращении к читателю от после¬днего архивариуса-летописца» и в главе «О корени происхождения глуповцев»), а затем пародию на форму исторической монографии. Главы истории, как правило, посвящены деятельности одного из градо¬начальников-монархов, либо эпохальным событиям в жизни государ¬ства: в Глупове - это общий голод, эпидемия пожаров и эпоха усми¬рения бунтов. В содержательном плане пародируются прежде всего концепции историков, утверждавших, будто главной созидательной си¬лой русского государства было самодержавие (С. М. Соловьев, Б. Н. Чи¬черин, К. Д. Кавелин), но здесь одновременно и выпад против исто¬риков-демократов (Н. И. Костомаров, А. П. Щапов), преувеличивав¬ших значение стихийных массовых выступлений народа. «История одного города» - это сатира не только на прошлое, но и на настоящее России, на мало изменяющиеся за века взаимоотношения между вла-стью и народом. Здесь представлена впечатляющая галерея тупоумных и жестоких правителей, но здесь изображены и картины поразительного народного «глуповства», это одновременно сатира и на правителей, и на народ. При всей своей внутренней схожести, градоначальники у Щедрина весьма оригинальны по разнообразию воплощенных в них комических противоречий. Этот комизм отмечен уже в описи градоначальников. Здесь легко просматриваются прототипы некоторых героев - цари Павел I, Александр I, Николай 1 и их сподвижники - Сперанский, Аракчеев и др.
Эта книга ввела у нас сатиру в права высокого вида словесного искусства. В «Истории...» Щедрин создал шедевр, равный выдающимся произведениям мировой сатиры (произведениям Фр. Рабле и Дж. Свиф¬та). Здесь автор смело использовал разнообразные формы сатириче¬ской фантастики: гиперболу, гротеск, реализованную метафору, иносказание и олицетворение; символику и зооморфизм... Специфика гиперболы и гротеска у Щедрина-в наделении людей механическими органами и свойствами хорошо отлаженной машины. Эти черты выражают автоматизм бездушного и жестокого админист¬ративного аппарата, равнодушного к живым стремлениям людей. Однако автоматизм поведения свойствен ие только градоправителям, но и массе глуповцев, проявляющих себя в истории по раз заведенной схеме.
Выход из глуповского царства представляется писателю не следствием развития внутренних сил, а внезапным вмешательством грозного и разрушительного «Оно», пришедшего извне. «Оно» - вовсе не скорая революция, не народное восстание. Путь русского человека от народа «исторического» к народу «демократиче¬скому» представлялся писателю достаточно длительным.
Вполне очевидны в книге ассоциации с отдельными этапами российской истории, некоторые характеры напоминают о реальных исторических личностях. Однако задача писателя шире, чем высмеивание их личных недостатков. Да и сам образ города Глупова меняется в зависимости от настроения повествователя, каких-то тайных процессов в его темной душе: то это провинция, почти деревня, то едва ли не столица мира. Третий Рим. Объектом сатиры в «Истории одного города» являются все части общественного организма, сама исторически сложившаяся система отношений власти и народа, государственного устройства.
Прежде всего удар наносится по властным структурам. «"Запорю!" С этим словом начались исторические времена», — с сарказмом повествует писатель о начале глуповской истории. Насилие и произвол в разных формах и проявлениях стали главным ее содержанием. Называемый самым блестящим из градоначальников, Василиск1 Бородавкин прославился тем, что «спалил тридцать три деревни и, с помощью сих мер, взыскал недоимок два рубля с полтиною». Наиболее страшное воплощение бесчеловечная система находит в образе Угрюм-Бурчеева, «поэта» казарменного устройства жизни, идиота, готового выстроить по безумному и бессмысленному ранжиру весь мир, посягнувшего в своих безумных фантазиях на сами основы природного мироустройства. Именно природа, «не то ливень, не то смерч», стала метафорической силой, сметающей власть, оскорбляющую ее естественные нравственные законы.
Глуповцы вполне достойны тех властителей, которые им достаются. «Мы люди привышные! — говорят они. — Мы претерпетьмогим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить — мы и тогда противного слова не молвим!» Меняются лишь основания их отношения к постоянному насилию: иногда трепет перед начальством — привычка, а некоторые глуповцы «возвышаются» до гимнов покорности как собственному достоинству и отличительной черте.
История глуповцев и присущие им качества, конечно же, откровенно соотносятся с историей России и национальным характером. Знакомые М.Е. Салтыкову по личному опыту конкретные проявления отдельных сторон российской жизни типизируются умело и художественно полнокровно. Важнейшими средствами художественной выразительности при этом являются гипербола, фантастика, гротеск.
В то же время следует отметить, что весьма спорной является попытка писателя-сатирика связать сами основания русской жизни и характера с крайним скудоумием, неискоренимым головотяпством, ленью, неприспособленностью, непригодностью к какому-либо делу. Этому противоречило само состояние государства российского в историческом прошлом и настоящем. Не лишенная противоречий, болезней Россия и во времена Салтыкова была мощным, самодостаточным, крупнейшим и одним из наиболее сильных государств мира. Сосредоточив внимание на ее слабостях, писатель иногда теряет меру в запальчивом национальном самобичевании. Это отмечалось уже вскоре по выходе «Истории», например, критиком А.С. Сувориным.
Правильное понимание идейного содержания «Истории одного города» невозможно без уяснения ее причудливого художественного своеобразия. Произведение написано в форме летописного повествования о лицах и событиях, приуроченных к 1731—1826 гг. Сатирик и в самом деле творчески преобразовал некоторые исторические факты указанных лет.
В образах градоначальников угадываются черты сходства с реальными деятелями монархии: Негодяев напоминает Павла I, Грустилов — Александра I, Перехват-Залихватский — Николая I. Вся глава об Угрюм-Бурчееве полна намеков на деятельность Аракчеева — всесильного реакционнейшего сподвижника Павла I и Александра I. Однако «История одного города» — это вовсе не сатира на прошлое.
Сам Салтыков-Щедрин говорил, что ему не было никакого дела до истории, он имел в виду жизнь своего времени.
Не выступая непосредственно с исторической тематикой, Щедрин неоднократно применял историческую форму повествования о современных вопросах, рассказывал о настоящем в форме прошедшего времени. Блестящий образец применения такого рода приема, генетически восходящего к «Истории села Горюхина» Пушкина, дает «История одного города». Здесь Щедрин стилизовал события современной ему жизни под прошлое, придав им некоторые внешние черты эпохи XVIII в.
Рассказ идет местами от лица архивариуса, составителя «Глуповского летописца», местами — от автора, выступающего на этот раз в иронически принятой на себя роли издателя и комментатора архивных документов. «Издатель», заявивший, что во время работы его «с первой минуты до последней <...> не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина», язвительно пародировал своими комментариями стиль официозных историографов.
«Историческая форма рассказа, — пояснял Щедрин, — предоставляла мне некоторые удобства, равно как и форма рассказа от лица архивариуса». Историческая форма избрана сатириком для того, чтобы, во-первых, избежать излишних придирок царской цензуры, а во-вторых, — показать, что сущность монархического деспотизма на протяжении многих десятилетий нисколько не изменилась.
Манера наивного летописца-обывателя позволила также писателю свободно и щедро включить в политическую сатиру элементы фантастики, легендарно-сказочный, фольклорный материал, раскрыть «историю» в бесхитростных по смыслу и причудливых по форме картинах повседневного народного быта, выразитьантимонархические идеи в самой их наивной и потому наиболее популярной, убедительной форме, доступной для широкого круга читателей.
Вырисовывая фантастические узоры там, где нельзя было прямо, открыто называть вещи своими именами, набрасывая на образы и картины прихотливые фантастические одежды, сатирик тем самым обретал возможность говорить более свободно на запрещенные темы и вместе с тем развертывал повествование с неожиданной стороны и с большей живостью. Получалась картина яркая, ядовитая, исполненная злой издевки и в то же время формально неуловимых для цензуры поэтических аллегорий.
Обращение автора «Истории одного города» к фольклору, к поэтической образности народной речи было продиктовано, кроме стремления к народности формы, и еще одним принципиальным соображением. Как уже отмечалось выше, в «Истории одного города» Щедрин коснулся оружием своей сатиры непосредственно народной массы.
Однако обратим внимание на то, как это сделано. Если презрение Щедрина к деспотической власти не знает границ, если здесь его кипящее негодование отлилось в самые резкие и беспощадные формы, то относительно народа он строго соблюдает границы той сатиры, которую сам народ создал на себя. Чтобы сказать горькие слова обличения о народе, он взял эти слова у самого же народа, от него получил санкцию быть его сатириком.
Когда рецензент (А. С. Суворин) обвинил автора «Истории одного города» в глумлении над народом и назвал «вздором» наименования головотяпы, моржееды и прочие, то Щедрин на это отвечал: «...утверждаю, что ни одно из этих названий не вымышлено мною, и ссылаюсь в этом случае на Даля, Сахарова и других любителей русской народности. Они засвидетельствуют, что этот «вздор» сочинен самим народом, я же с своей стороны рассуждал так: если подобные названия существуют в народном представлении, то я, конечно, имею полнейшее право воспользоваться ими и допустить их в мою книгу».
В «Истории одного города» Щедрин довел до высокого совершенства наиболее яркие черты своей сатирической манеры, в которой обычные приемы реалистического стиля свободно сочетались с гиперболой, гротеском, фантастикой, иносказанием. Творческая сила Щедрина в «Истории одного города» проявилась настолько ярко, что имя его впервые было названо в ряду мировых сатириков.
Как известно, это было сделано И. С. Тургеневым в его рецензии на «Историю одного города», помещенной в английском журнале «The Academy» от 1 марта 1871 г. «Своей сатирической манерой Салтыков несколько напоминает Ювенала, — писал Тургенев. — Его смех горек и резок, его насмешка нередко оскорбляет <...> его негодование часто принимает форму карикатуры.
Существует два рода карикатуры: одна преувеличивает истину, как бы посредством увеличительного стекла, но никогдане извращает полностью ее сущность, другая же более или менее сознательно отклоняется от естественной правды и реальных соотношений. Салтыков прибегает только к первому роду, который один только и допустим».
«История одного города» явилась итогом идейно-творческого развития Салтыкова за все предыдущие годы его литературной деятельности и обозначила вступление его сатиры в пору высшей зрелости, открывающую длинный ряд новых блестящих завоеваний его таланта в 70-е гг.
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.
Говоря о своеобразии сатиры в творчестве Салтыкова- Щедрина, нужно понимать, что его сатирический стиль, его приемы и методы изображения героев формировались вместе с идейно–творческим формированием взглядов писателя на народ. Человек, жизненно и духовно близкий к народным массам, выросший в среде народа, по долгу службы постоянно сталкивающийся с проблемами народа, - Салтыков-Щедрин впитал в себя народный дух, его язык, его настроения. Это позволило ему уже в ранних своих сатирических циклах («Губернские очерки», «Помпадуры и помпадурши», «Ташкентцы» и др.) очень глубоко и верно оценивать хищническую сущность крепостников, дворянства и нарождающейся буржуазии и кулачества.
Именно здесь начинало оттачиваться оружие сатирика. Н.А. Добролюбов писал о творчестве Салтыкова-Щедрина в тот период так: «В массе же народа имя г. Щедрина, когда оно сделается там известным, будет всегда произносимо с уважением и благодарностью: он любит этот народ, он видит много добрых, благородных, хотя и неразвитых или неверно направленных инстинктов в этих смиренных, простодушных тружениках. Их–то защищает он от разного рода талантливых натур и бесталанных скромников, к ним-то относится он без всякого отрицания. В «Богомольцах» его великолепен контраст между простодушной верой, живыми, свежими чувствами простолюдинов и надменной пустотой генеральши Дарьи Михайловны или гадостным фанфаронством откупщика Хрептюгина». Но в этих произведениях Щедрин еще не обладает всей полнотой сатирической палитры: психологические портреты чиновников, взяточников, бюрократов, хотя и подкреплены говорящими фамилиями, как у этого Хрептюгина – захребетника народного, еще не несут на себе печати злого обличительного смеха, каким заклеймены уже герои «Истории одного города». Вообще, если бы «История одного города» не была таким талантливым и глубоким произведением, каковым оно является, его можно было бы использовать как учебное пособие о формах и методах применения сатиры. Здесь есть все: приемы сатирической фантастики, необузданная гиперболизация образов, гротеск, эзоповский язык иносказаний, пародия на различные институты государственности и политические проблемы.
«Проблемы политической жизни – вот те проблемы, в художественную трактовку которых у Щедрина обильно включается гипербола и фантастика. Чем острее политические проблемы, затрагиваемые сатириком, тем гиперболичнее и фантастичнее его образы» 2,224. Например, тупость и ограниченность государственных чиновников, занятых ограблением народа, Салтыков–Щедрин описывал и раньше, однако только в «Истории одного города» появляется Брудастый с его пустой головой, в которую встроен органчик с двумя романсами «Разорю!» и «Не потерплю!». Все презрение, которое только способен был выразить автор к подобного рода деятелям, выражено в этом гротесковом образе, переданном в фантастическом, якобы, плане. Но намек автора, что подобные фигуры – не редкость в русской действительности, действует на общественное мнение гораздо острее. Образ Брудастого - фантастический и поэтому смешной. А смех – оружие. Умному человеку он помогает верно оценить явление или человека, а деятели, подобные Брудастому, узнав себя, тоже вынуждены смеяться, а то как бы все не узнали об их пустой голове. Здесь автор, кроме того, применяет прием присвоения своим персонажам говорящих фамилий (брудастый – особая порода свирепых лохматых собак), - и вот получается знаменитый щедринский персонаж: тупой, свирепый, с обросшей шерстью душой человек.
И тогда можно представить, что будет с народом, отданным во власть такому правителю. «Неслыханная деятельность вдруг закипела вдруг во всех концах города; частные пристава поскакали; квартальные поскакали; будочники позабыли, что значит путем поесть, и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету. Хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают… и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее «Не потерплю!» 44,20. Характерная черта сатиры Салтыкова-Щедрина состоит в том, что он с особой тщательностью, с большим психологизмом рисует портреты своих героев, а уж потом эти герои, уже как бы самостоятельно, исходя именно из нарисованного автором портрета, начинают жить и действовать.
Все это напоминает театр кукол, о чем неоднократно упоминал автор в разные периоды жизни, как в сказке «Игрушечного дела людишки»: «Живая кукла попирает своей пятой живого человека». Недаром, современный писателю художник А.И. Лебедев в своем шаржированном рисунке изобразил Щедрина в виде собирателя кукол, которых он беспощадно пришпиливает своей острой сатирой к страницам своих книг. Примером таких живых кукол в «Истории одного города» можно назвать оловянных солдатиков Бородавкина, которые войдя в ряж, налившись кровью и свирепостью, набрасываются на дома жителей Глупова и в несколько мгновений разрушают их до основания. Настоящий же солдат в понимании Салтыкова–Щедрина, как выходец из того же народа, призванный к тому же защищать народ от врага, не может и не должен выступать против народа. Лишь оловянные солдатики, куклы способны забыть свои корни, неся боль и разрушение своему народу 10,19. И все–таки в «Истории одного города» есть один чисто фантастический период. Это период правления жандармского офицера – полковника Прыща (правда, в «Описи градоначальникам» он всего-навсего майор). Но и здесь Салтыков–Щедрин остается верен своей манере: в том, что у Прыща оказалась фаршированная голова, каковая и была откушена неким сластолюбивым предводителем дворянства, скорее всего следующим за Прыщом статским советником Ивановым, который «умер в 1819 году от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ» 44,17; в этом факте для Салтыкова– Щедрина как раз ничего необычного нет.
Автор и до «Истории одного города» выводил образы поедающих друг друга чиновников. Зависть и подсиживание, вплоть до дворцовых переворотов, – настолько характерная черта русской действительности, что, как бы ни старался автор натуральнее и правдоподобнее описать фантастическое поедание головы, политой предводителем дворянства уксусом и горчицей, - ни у кого из читателей не остается сомнений, что речь идет именно о зависти, мерзком и пакостном чувстве, толкающем человека на низость и даже на убийство соперника, мешающего занять лакомое место 10,21.
Фантастика этого периода заключена в другом: как могло такое произойти, что при правлении именно жандарма Прыща город Глупов «был доведен до такого благосостояния, которому подобного не представляли летописи с самого его основания»
У глуповцев вдруг всего «очутилось против прежнего вдвое и втрое» 44,107, а Прыщ смотрел на это благополучие и радовался. Да и нельзя было не радоваться ему, потому что всеобщее изобилие отразилось и в нем. Амбары его ломились от приношений, делаемых в натуре; сундуки не вмещали серебра и золота, а ассигнации просто валялись на полу» 44,105. Фантастичность подобного благоденствия народа как раз и заключается в том, что за всю историю России не было ни одного периода, когда бы народ жил спокойно и богато. Скорее всего, Салтыков- Щедрин, со свойственным ему въедливым сарказмом, изображает здесь укоренившуюся в России привычку пускать пыль в глаза, строить «потемкинские деревни»
