Замятин мы про что. В помощь школьнику. История создания романа
Является великолепным примером антиутопии. Это роман, содержащий в себе протест европейскому обществу, нежелание заходить в тупик. По значимость эта книга стоит на одном ряду с такими культовыми антиутопиям, как «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли и « » Джорджа Оруэлла . В этой статье мы проведем небольшой анализ романа «Мы» Замятина.
История создания романа
Замятин возвратился из Англии и под впечатлением начал писать свой роман. В 1920 году работа была окончена. За границей роман был опубликован в 1924 году, а в России лишь в 1988 году в журнале "Знамя". Такой поздний выпуск обусловлен цензурой. Считалось, что роман противоречит политическим интересам страны. В СССР на Замятина обрушился настоящий шквал критики со стороны представителей власти и литературных кругов.
Анализ композиции романа «Мы» Замятина
Роман «Мы» написан в стиле конспекта рабочего. В произведении Евгений Замятин создал два мира и их разделил цветовой гаммой. Единое государство имеет серую и голубую палитру, а пространство за Зелёной стеной пестрит изобилием красок. Преобладает розовый оттенок, как будто это иллюзорный мир. Это как раз и подчеркивает то, что вне рамок возможности намного шире, чем в них. Жизнь как будто играет новыми красками и сияет во всех своих проявлениях.
Если же говорить о жанровом своеобразии романа, то произведение считается романом-антиутопией. Основная идея этого жанра - это растворение собственного «Я» ради общих интересов. Роман является антиутопией во всех своих проявлениях. В романе содержится любовная линия. В конце произведения девушку казнят в Газовом Колоколе, а парня лишают фантазии, проводя операцию. Замятин постарался явно показал жизнь в таком закрытом государстве и за его пределами. Более подробно познакомиться с сюжетом вы можете, прочитав краткое содержание романа «Мы» .
У героев нет имен, фамилий или прозвищ. Каждому присвоен свой номер. Такой прием создан, чтобы показан тоталитарный режим их государства. Они нужны лишь для общего дела, никто не рассматривает жителей как личностей. Это место, где все друг другу равны.
Анализ проблематики романа «Мы»
Основная проблема романа - поиск человеческого счастья. К чему приводят такие поиски, можно прочитать в романе. Мир показан огромным механизмом, сравниваемым с вечным двигателем, а каждый человек в нем рабочее звено, без которого полноценное функционирование невозможно.
Проводя анализ романа «Мы» можно заметить, что Замятин в своем романе показал мир будущего, полного бездушности и условностей. Чтобы выйти из такого государства, достаточно получить Y и быть изгнанным за Зелёную стену. Этот мир полностью контролирует человек, у него нет ничего своего: ни мнения, ни голоса, ни прав. Фантазию и вдохновение населения, считают болезнями, вся их жизнь - математика.
Мысль главного героя, что "Разум превыше всего", пришла к нему уже после операции по удалению вдохновения, ведь именно оно делало его человеком, а не бездушным устройством для выполнения технических задач.
Смысл название заключается в том, что же произойдет с людьми, если искусственно создать будущее.
Подводя итог нашему краткому анализу романа «Мы» Замятина стоит отметить, что это действительно книга, которая заслуживает нашего внимания. Автор поднял серьезные вопросы, на которые должен дать ответ в первую очередь человек сам себе.
Мы предлагаем вам полностью прочитать книгу «Мы» . Будет рады, если после прочтения вы поделитесь своими мыслями и оставите отзыв на нашем сайте.
Строительство дирижабля. 1930 год Underwood Archives / Bridgeman Images / Fotodom
1. Тайна места действия
В романе Евгения Замятина ни разу не говорится прямо, на территории какой страны разворачивается сюжет произведения, — сообщается только, что после давней Двухсотлетней Войны Единое Государство, где живет главный герой Д-503, оградили Зеленой Стеною, выход за которую жителям Государства строго запрещен. Однако в «Записи 6-й» романа рассказывается, как Д-503 и его будущая возлюбленная I-330 посещают Древний Дом и там, в одной из некогда обитаемых квартир, Д-503 видит чудом сохранившийся портрет:
«С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно улыбалась курносая асимметрическая физиономия какого-то из древних поэтов (кажется, Пушкина)».
В отличие от Достоевского, Толстого и Чехова, Пушкин не был известен за пре-делами России настолько, чтобы кому-нибудь пришло в голову поставить на полочку его изображение (возможно, подразумевается копия портрета Пуш-кина работы Константина Сомова 1899 года: на нем поэт улыбается и смотрит зрителю прямо в лицо). Таким образом Замятин ненавязчиво намекает внима-тельному читателю: действие его романа «Мы» разворачивается на территории бывшей (советской) России.
2. Тайна «бесконечных ассирийских рядов»
В финале «Записи 22-й» Д-503 с энтузиазмом рассказывает о том, что он чув-ствует себя встроенным в «бесконечные, ассирийские ряды» граждан Единого Государства. До этого мотив Ассирии дважды встречается в зачине той же записи:
«Мы шли так, как всегда, т. е. так, как изображены воины на ассирий-ских памятниках: тысяча голов — две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки. В конце проспекта — там, где грозно гудела аккумуляторная башня, — навстречу нам четырехугольник: по бокам, впереди, сзади — стража…»
И чуть далее: «Мы по-прежнему мерно, ассирийски шли…» Для чего Замятину понадобилось акцентировать внимание читателя именно на ассирийском происхождении того «четырехугольника», которым движутся по городу граж-дане? Для того чтобы провести параллель между глубокой древностью чело-вечества и его возможным нерадужным будущим. Новоассирийская держава (750-620 годы до н. э.) считается первой империей в истории человечества. Ее власти подавляли врагов с помощью идеально организованного войска, в котором, как и в Государстве из романа Замятина, культивировалась красота геометрического единообразия. Было введено единообразное вооружение, а воины делились на так называемые кисиры (отряды). Каждый кисир насчи-тывал от 500 до 2000 человек, разбитых по пятидесяткам, в свою очередь состоявшим из десяток.
3. Тайна сексуальной привлекательности героя
Невозможно не обратить внимания на то обстоятельство, что все женщины, о которых хоть сколько-нибудь подробно рассказывается в романе (I-330, О-90 и Ю), выделяют Д-503 среди остальных мужчин, а говоря точнее, испытывают к нему эротическое влечение. В чем секрет привлекательности героя романа? В том, что он невольно выделяется из дистиллированного Единого Государства своим мужским, животным магнетизмом, материальным воплощением кото-рого в романе становятся волосатые руки Д-503. Этот мотив встречается в про-изведении Замятина трижды. В «Записи 2-й» герой характеризует свои руки как «обезьяньи» и признается:
«Терпеть не могу, когда смотрят на мои руки: все в волосах, лохматые — какой-то нелепый атавизм».
В «Записи 22-й» эта метафора прямо расшифровывается:
«Я чувствовал на себе тысячи округленных от ужаса глаз, но это только давало еще больше какой-то отчаянно-веселой силы тому дикому, воло-саторукому, что вырвался из меня, и он бежал все быстрее».
А в «Записи 28-й» Д-503 с трудом удается удержать в себе другого человека — «с трясущимися волосатыми кулаками». Чуть дальше в этой же записи особое внимание к рукам героя проявляет I-330, раскрывая секрет магнетизма Д-503. Оказывается, он потомок диких и свободных людей — людей из-за Зеленой Стены:
«Она медленно поднимала вверх, к свету, мою руку — мою волосатую руку, которую я так ненавидел. Я хотел выдернуть, но она держала крепко.
— Твоя рука… Ведь ты не знаешь — и немногие это знают, что жен-щинам отсюда, из города, случалось любить тех. И в тебе, наверное, есть несколько капель солнечной, лесной крови».
Уже после Д-503 и явно по его следам собственную индивидуальность через свою сексуальность будет обретать герой романа Джорджа Оруэлла «1984».
4. Тайна стиля
Юрий Николаевич Тынянов описывает «принцип стиля» этого произведения следующим образом: «…экономный образ вместо вещи… <…> …Все замкнуто, расчислено, взвешено линейно». А другой великий филолог, Михаил Леонович Гаспаров, определил стиль романа «Мы» как «геометрически-проволочный». На самом деле в произведении Замятина наблюдается эволюция стиля, кото-рую можно разбить на три этапа. Первый этап («геометрически-проволочный» стиль) — это начало романа, когда герой ощущает себя частью многомиллион-ного «мы»:
«Я люблю — уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим — только такое вот, стерильное, безукоризненное небо. В такие дни — весь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки».
Но уже в начальных записях романа внимательный читатель обнаруживает вкрапления совсем другого стиля — метафорического и избыточного, восходящего к прозе символистов и Леонида Андреева (в герое заложена «червоточина» индивидуальности):
«Весна. Из-за Зеленой Стены, с диких невидимых равнин, ветер несет желтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губы — ежеминутно проводишь по ним языком — и, должно быть, сладкие губы у всех встречных женщин (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить».
В середине романа (герой обретает индивидуальность, становится «я») этот цветистый стиль начинает доминировать:
«Раньше — все вокруг солнца; теперь я знал, все вокруг меня — мед-ленно, блаженно, с зажмуренными глазами…»
Наконец, в финале романа (герой теряет индивидуальность: утрачивает «я» и снова вливается в «мы») геометрически-проволочный стиль возвращается и утверждается настолько прочно, что рецидивам «символистского» стиля не остается места:
«Но на поперечном, 40-м проспекте удалось сконструировать временную Стену из высоковольтных волн. И я надеюсь — мы победим. Больше: я уверен — мы победим. Потому что разум должен победить».
5. Тайна ребенка
Все бы заканчивалось совсем мрачно и беспросветно, если бы не один, на пер-вый взгляд периферийный, сюжет романа и не одна реплика I-330 из «Записи 34-й». Дело в том, что Д-503 противозаконно «дал» (как сформулировано в «Записи 32-й») О-90 ребенка, а потом с помощью I-330 этот ребенок вместе с матерью был переправлен через Зеленую Стену за пределы Единого Государ-ства:
«…Вчера вечером пришла ко мне с твоей запиской… Я знаю — я все знаю: молчи. Но ведь ребенок — твой? И я ее отправила — она уже там, за Стеною. Она будет жить…»
Замятин неакцентированно дает внимательному читателю надежду: да, Д-503 в итоге потерпел в борьбе с Единым Государством сокрушительное поражение. Однако лучшее в нем, возможно, воскреснет в его ребенке за Зеленой Стеной.
6. Тайна дневника
Роман «Мы» часто именуют антиутопией, и это в общем справедливо, но, как кажется, помогает считывать лишь самые очевидные смыслы произведения и видеть в нем главным образом, по словам Замятина, «сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства — все равно какого».
Очень важно обратить внимание на другую жанровую особенность романа «Мы», а именно — на дневниковую форму, в которую заключено повество-вание. Определение жанра произведения как антиутопии не объясняет или почти не объясняет выбора подобной формы. Может быть, «Мы» — это мета-роман, то есть роман о попытке стать писателем? Взглянув на произведение под таким углом, мы сразу же заметим, что очень большое количество его фрагментов посвящены раскрытию темы написания текста. Более того, Д-503 саму жизнь, похоже, воспринимает как роман, как текст:
«Что ж, я хоть сейчас готов развернуть перед ним страницы своего мозга…»
«И я еще лихорадочно перелистываю в рядах одно лицо за другим — как страницы — и все еще не вижу того единственного, какое я ищу…»
«Кто тебя знает… Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…»
«Прощайте — вы, неведомые, вы, любимые, с кем я прожил столько страниц…»
«Тут странно — в голове у меня, как пустая, белая страница».
И не получится ли тогда, что роман «Мы» будет уместнее поставить не столько в ряд антиутопий («О дивный новый мир» Хаксли, «1984» и «Скотный двор» Оруэлла, «Хищные вещи века» братьев Стругацких и так далее), сколько в ряд ключевых для русской литературы ХХ столетия произведений, одной из глав-ных тем которых является писательство и попытка стать писателем («Дар» Владимира Набокова, «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «В круге первом» Александра Солженицына). Только во всех этих романах героям в итоге все же удается стать писателями, а в «Мы» — нет: «Я не могу больше писать — я не хочу больше».
7. Тайна Марселя Пруста
Не источником, но некоторым «исходником» для всех русских (и не только) метароманов о попытке героя стать писателем послужила семитомная сага Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Кажется, нет стилистически ничего более далекого от тягучей прустовской эпопеи, чем короткий и энер-гичный роман Замятина. Но именно Пруст первым в ХХ столетии поднял на новый уровень тему писательского творчества. Его главный герой Марсель всеми силами пытается задержать навсегда уходящее время и тем самым обре-сти бессмертие. Он пробует самые разные способы: например, ценой неимо-верных усилий сближается с древними аристократическими французскими семействами, которые кажутся ему самим воплощением времени. Только в последней книге под названием «Обретенное время» Марсель понимает, что лучший способ удержать время состоит в его подробнейшем описании — в его фиксации и консервировании. «Вселенная подлежит полному переписыва-нию» — вот ключевая фраза последнего романа Пруста и всей его саги.
Ставя перед своими «нумерами» задачу «составлять трактаты, поэмы, мани-фесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства», это Государство стремится обессмертить себя в слове. Однако в случае с Д-503 все идет по другому, непредусмотренному плану, так как писательство пробуждает в герое романа творческую индивидуальность.
Источники
- Замятин Е. И.
Мы. Текст и материалы к творческой истории романа.
Сост. М. Ю. Любимова, Дж. Куртис. СПб., 2011.
Дж. Оруэлл сказал в 1932 году о романе Е.Замятина «Мы»: «Этот роман - сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства - все равно какого». Эта оценка идейного содержания романа до-. статочно правдива. Но все-таки его смысл не сводится только к критике машинной цивилизации, и отрицанию какой бы то ни было власти.
В антиутопии Замятина, написанной в 1920 году, содержится явный намек на реалии революционных преобразований в России. Со свойственным ему даром предвидения Замятин говорит своим романом, что выбранный новым руководством страны путь уводит от светлых идей социализма. Писатель уже в первые послереволюционные годы стал замечать в «новой» жизни настораживающие тенденции: излишнюю жестокость власти, разрушение классической культуры и других традиций в жизни общества, например, в области семейных отношений. Время доказало обоснованность полемики Замятина с политической практикой первых лет Советской власти - именно так можно определить задачу автора романа «Мы».
Действие в романе перенесено в далекое будущее. После окончания Великой Двухсотлетней Войны между городом и деревней человечество решило проблему голода - была изобретена нефтяная пища. При этом выжило 0, 2 % населения земли. Эти люди и стали гражданами Единого Государства. После «победы» над голодом, государство «повело наступление против другого владыки мира - против Любви». Был провозглашен исторический сексуальный закон: «Всякий из нумеров имеет право, как на сексуальный продукт, на любой нумер». Для нумеров определили подходящий табель сексуальных дней и выдавали розовую талонную книжку.
О жизни Единого Государства - «высочайших вершинах в человеческой истории» - рассказывает в романе талантливый инженер Д-503, ведущий записи для потомков. В его дневниках раскрыты особенности политики, культуры Единого Государства, характерные взаимоотношения между людьми. В начале романа Д-503 придерживается традиционных для людей Единого Государства взглядов. Затем под влиянием знакомства с революционеркой J-300 и любви к ней многое в его мировоззрении меняется.
Сначала Д-503 предстает перед нами как восторженный почитатель Благодетеля. Он восхищается достигнутым в государстве равенством: все нумера одинаково одеты, живут в одинаковых условиях, имеют равное сексуальное право. Очевидно, что автор романа не согласен с рассказчиком. То, что Д-503 кажется равенством, расценивается Замятиным как ужасающая одинаковость. Вот как он описывает прогулку: «Мы шли так, как всегда, то есть так, как изображены воины на ассирийских памятниках: тысяча голов - две слитных интегральных ноги, две интегральных в размахе руки». Это же видно и во время выборов главы Государства, результат которых предрешен заранее: «История Единого Государства не знает случая, чтобы в этот торжественный день хотя бы один голос осмелился нарушить торжественный унисон». В рассуждениях же Д-503 о беспорядочности «выборов у древних» как бы от противного раскрывается позиция автора. Демократические выборы он считает единственно приемлемыми.
Замятин с удивительной прозорливостью описал ту пародию на выборы, которая в Стране Советов долгое время выдавалась за сами выборы. Кандидат на пост главы Единого Государства всегда один и тот же - Благодетель. При этом в государстве провозглашено народовластие.
В романе показана жизнь типичного тоталитарного государства, со всеми присущими ему атрибутами. Здесь и слежки за нумерами, и преследования инакомыслящих. Интересы людей полностью подчинены интересам государства. У нумеров не может быть индивидуальности, на то они и нумера, чтобы отличаться только своим порядковым числом. Коллективное стоит в таком государстве на первом плане: «"Мы" - от бога, а "Я" - от диавола». Семья здесь подменена талонным правом: Да и жилье, предоставленное нумерам, навряд ли можно назвать домом. Они живут в многоэтажных домах, в комнатах с прозрачными стенами, благодаря чему за ними можно беспрепятственно вести наблюдение.
Единое Государство нашло управу на непослушных - в результате Великой операции, которой были насильственно подвергнуты все нумера, им была вырезана фантазия. Куда надежнее защита от инакомыслия! Замятин пишет, что в результате этой операции герои становятся похожими на «какие-то человекообразные тракторы». Д-503 после операции окончательно отказывается от возникших у него под влиянием J-330 дерзких мыслей. Теперь он не колеблясь идет в Бюро Хранителей и доносит на повстанцев. Он становится «достойным гражданином Единого Государства». Так сбылись слова Благодетеля о рае, как о месте, где пребывают блаженные, лишенные желаний люди с вырезанной фантазией.
В Едином Государстве проводятся эксперименты не только над людьми. Мы видим, во что превращается природная среда. В городе, где в основном происходит действие, нет ничего живого. Мы не слышим птиц, шелеста деревьев, не видим солнца {солнце, светившее в мире древних, казалось Д-503 «диким»). Технократическому городу-государству противопоставлен в романе мир за Стеной - Живая Природа. Там, за Стеной, жили «естественные» люди - потомки тех, кто ушел после двухсотлетней войны в леса. В жизни этих людей есть свобода, они воспринимают окружающий мир эмоционально. Однако Замятин не считает этих людей идеальными - они далеки от технического прогресса, поэтому их общество находится в примитивной стадии развития.
Тем самым Евгений Замятин выступает за формирование гармоничного человека. Нумера и «естественные» люди - это крайности. Мечты Замятина о гармоничном человеке можно найти в размышлениях Д-503 о «лесных» людях и нумерах; «Кто они? Половина, которую мы потеряли, Н2 и О.нужно, чтобы половины соединились».
Идейный смысл произведения раскрывается в сцене восстания членов революционной организации «Мефи» и ее сторонников. Стена, отделяющая тоталитарный мир города-государства от свободного мира, взорвана. В городе сразу раздается птичий гомон - туда приходит жизнь. Но восстание в романе разгромлено, и город опять отделен от внешнего мира. Единое Государство вновь воздвигло стену, навсегда отрезавшую людей от свободной жизни. Но конец романа не безнадежен: за Стену, к «лесным» людям удалось уйти «противозаконной матери» О-90. Родившийся в естественном мире ее ребенок от Д-503, по замыслу Замятина, должен стать одним из первых совершенных людей, в котором соединятся две распавшиеся половины.
Своим романом Замятин решает ряд важнейших общечеловеческих и политических проблем. Главными в романе являются темы свободы и счастья, государства и личности, столкновение индивидуального и коллективного. Замятин показывает, что не может быть благополучным общество, не считающееся с запросами и интересами своих граждан, с их правом на выбор. Политическое значение романа «Мы» точно определил историк Ч. Уолш: «Замятин и другие авторы антиутопий предупреждают нас не об ошибочных политических теориях, но о том чудовищном, во что может вылиться изначально хорошее политическое движение, если оно извращается».
Судьба этого произведения, которое впервые было опубликовано на родине автора только спустя почти 70 лет, в 1988 году, доказывает его острую проблематику и политическую направленность. Недаром роман вызвал в России в 20-х годах живой интерес, хотя современники Замятина не могли его увидеть напечатанным. Это произведение будет актуальным всегда - как предупреждение о том, как разрушает тоталитаризм естественную гармонию мира и личности.
Роман создавался вскоре после возвращения автора из Англии в революционную Россию в 1920 году (по некоторым сведениям, работа над текстом продолжалась и в 1921 году). Первая публикация романа состоялась за границей в 1924 году. В 1929 году роман был использован для массированной критики Е. Замятина, и автор был вынужден защищаться, оправдываться, объясняться, поскольку роман был расценен как политическая его ошибка и «проявление вредительства интересам советской литературы».
После очередной проработки на очередном собрании писательской общественности Е. Замятин заявил о своем выходе из Всероссийского Союза Писателей. Свидетель и участник событий К. Федин писал в связи с этим: «Я был раздавлен происходившей 22 сентября поркой писателей, никогда личность моя не была так унижена». Обсуждение «дела» Замятина было сигналом к ужесточению политики партии в области литературы: шел 1929-й год — год Великого перелома, наступления сталинизма. Работать как литератору в России Замятину стало бессмысленно и невозможно и, с разрешения правительства, он в 1931 году уезжает за границу.
Объясняя произошедшее с ним, Е. Замятин приводит персидскую басню о петухе, у которого была дурная привычка петь на час раньше других, из-за чего хозяин попадал в нелепое положение. В конце концов он отрубил петуху голову. «Роман “Мы”, — с горечью заключает писатель, — оказался персидским петухом: этот вопрос и в такой форме поднимать было еще слишком рано». В действительности же роман на родине писателя еще не был прочитан: первая публикация романа в СССР состоялась лишь в 1988 году (журнал «Знамя». 1988. № 4-5).
"Мы" и золотая легенда человечества, или архетип рода. Идея совместного счастливого человеческого общежития, всеобщего братства издавна привлекала мыслителей. К этой идее вновь и вновь возвращались на протяжении многовековой истории. В дохристианскую эпоху — это философское сочинение древнегреческого философа Платона «Государство», в эпоху Возрождения — «Утопия» Т. Мора и «Город солнца» Т. Кампанеллы. В чем заключается секрет удивительной притягательности этой идеи?
В мировой мифологии существует сюжет о «золотом веке человечества», который приводит в своей поэме «Труды и дни» древнегреческий поэт Гесиод. В древности эпоха существования рода, уже ушедшая в прошлое, представлялась золотым веком, поскольку не существовало разделения на имущих и бедных, все были равны перед природой и все находили опору и защиту в родовой общине. Это родовое (роевое) начало при неоформленности личностных качеств помогало выжить, принять участие в общем деле продолжения жизни, осталось как золотая легенда в мифологии.
Сюжет «золотого века» можно назвать архетипическим, потому что он отшлифовался и остался в памяти — в коллективном бессознательном человечества, проявляясь так или иначе в философии, искусстве в различные эпохи. «Одним из художественных образов, основанных на архетипе рода, и стало утопическое государство… Этот образ, в силу своей глубинной значимости и художественной универсальности, остался актуальным для художественного сознания на протяжении двух тысячелетий» 2 .
Однако совершенно очевидно, что в последующие времена идеал рода должен был вступать в конфликт с личностным началом, которое стало фактом общественной жизни, философии, искусства в период христианского средневековья, а затем в эпоху Возрождения.
И если прежде история мировой литературы знала лишь «утопии» — т.е. описание идеального совместного человеческого общежития, то в новейшее время ситуация меняется. С одной стороны, человеческая личность осознает себя равной целому миру, а с другой стороны, появляются и усиливаются мощные дегуманизирующие факторы, в первую очередь техническая цивилизация, вносящая механистичное, враждебное человеку начало, поскольку средства воздействия технической цивилизации на человека, средства манипуляции его сознанием становятся все более мощными, глобальными.
В это время в противовес утопии появляется антиутопия как антижанр, направленный на выявление негативного смысла утопии. По мнению современных исследователей, главное отличие антиутопии от утопии заключается в том, что «утописты ищут пути для создания… идеального мира, который будет базироваться на синтезе постулатов добра, справедливости, счастья и благоденствия, богатства и гармонии. А антиутописты стремятся понять, как же человеческая личность будет чувствовать себя в этой образцовой атмосфере» 3 .
Местоимение "Мы", также, как и местоимение «я», само по себе не содержит негативного содержания, но после появления замятинского романа "Мы" звучит скорее негативно. В чем его смысл, т.е. что представляет собой общность людей, объединенных этим единым названием? "Мы" Единого Государства — это не объединение свободных личностей, а безликое "Мы", механическое, основанное на одновременном выполнении общественных работ, биологических функций и т.д. Это людская не рассуждающая масса, возглавляемая Благодетелем, доведенная до пародии идея коллективизма.
Читайте также другие статьи по творчеству Е.И. Замятина и анализу романа "Мы":
- 1.1. История создания и смысл названия романа "Мы"
Жанр утопии появился в Европе с зарождением гуманизма. Мудрецы прошлого изображали счастливый мир будущего, где нет войны, болезней, а все сферы общества подчинены законам разума. Прошли века. И утопия сменилась антиутопией – изображением «будущего без будущего», мёртвого механизированного общества, где человеку отведена роль простой социальной единицы. На самом деле антиутопия является полной противоположностью утопии: антиутопия развивает основные принципы утопии, доводя их до абсурда. Теперь оказывается, что один и тот же человеческий разум способен построить «Город Солнца» Томмазо Кампанеллы и работающие с точностью часового механизма «фабрики смерти» Генриха Гиммлера. XX век стал веком воплощённых антиутопий – в жизни и литературе.
Для русской литературы жанр антиутопии не вполне свойственен. Одной из лучших антиутопий, написанных на русском языке, стал роман Евгения Замятина «Мы». Этот роман создавался в 1920 году в холодном полуразрушенном Петрограде. Автору удалось за семьдесят лет до падения коммунистического режима сделать правильные выводы о «великом блефе», воплощённом в идеях марксизма – ленинизма. Собственно говоря, Замятин ничего не выдумал: он лишь довёл до логического завершения идею построения коммунистического общества. Е. И. Замятин не собирался писать пародию на коммунизм, он нарисовал финал развития любого общественного строя, в основании которого заложена идея насилия над человеком. Таким образом, главной в романе «Мы» является тема свободы личности. Раскрывается эта тема с помощью пародийного переосмысления идеи «всеобщего равенства». Замятин был противником этого тезиса, ценя в каждом человеке его неповторимую индивидуальность. В антиутопии просчитан до мельчайших деталей механизм нивелировки индивидуального сознания. Итак, перед нами – «идеальное общество».
Унификация, уравниловка, регламентация – вот лишь немногие из признаков «Идеального общества» в романе «Мы». История создания этого общества весьма напоминает историю создания Советского Союза. Его граждане достигли счастья в результате гибели большей части населения. Жители страны счастливы: они живут в домах с прозрачными стенами, ходят на работу и с работы строем, а проблема любви решена раз и навсегда: «всякий нумер имеет право на другой нумер как на сексуальный объект». Жители, или нумера, носят одинаковую одежду, едят одинаковую пищу. Искусство является придатком государственной машины. За этой социальной идиллией наблюдают строгие Хранители. А выше всех стоит Благодетель – лидер «идеального общества». Всё продумано до мелочей.
Исполненные счастливого идеализма нумера строят некий Интеграл, который наполнит счастьем всю Вселенную. Эти картины что-то напоминают, не правда ли? Недаром современные Замятину критики с пеной у рта доказывали, что «Мы» - вредное и антисоветское произведение. Действительно, этот роман – антисоветское произведение, причём одно из лучших.
Главный герой – нумер D-503, от лица которого ведётся повествование, - получает возможность испытать настоящие человеческие качества, изведать страсть, страх. Судьба его трагична: он не был казнён, как его возлюбленная, а подвергся операции по устранению воображения вместе с другими нумерами.
Эта тема мне интересна тем, что Замятин поднимает вопрос свободы вообще. Где грань, отделяющая свободу от несвободы, а человека от животного? Сегодняшние хаос и шатание в постсоветском обществе, стыдливо именуемы «периодом становления демократии», показывают, что мы не готовы к свободе, мы не научились понимать и ценить её. Может быть, нынешнее постсоветское пространство и является местом, где живут те, кто выжил в катаклизме антиутопии, - своеобразным «жилищем для античеловеческого». К счастью, республики бывшего Советского Союза медленно и трудно выздоравливают, и возвращения в дурной сон под названием «Совпадения» уже совершенно невозможно. Но призрак несвободы продолжает стоять за нашими плечами. Мы должны быть внимательны и бдительны: в мире есть много Благодетелей, готовых осчастливить послушных Нумеров. И самое главное – нам нужно не машинное демократическое общество, а свобода, основанная на вечных принципах гуманизма.
Назначение утопии состоит прежде всего в том, чтобы указать миру путь к совершенству, задача антиутопии – предупредить мир об опасностях, которые ждут его на этом пути.
Среди лучших антиутопий XX века – романы О. Хаксли, Г. Уэллса, Д. Орруэлла, Р. Брэдбери, А. Платонова, братьев Стругацких, В. Войновича. Первым же произведением, в котором черты этого жанра воплотились со всей определённостью, был роман Евгения Замятина «Мы», написанный в 1920 году.
АНТИУТОПИЧЕСКИЙ МИР.
История создания романа Замятина «Мы».
Роман написан в жанре антиутопии, причем писателя интересует не столько вероятные направления развития технического прогресса в обществе будущего, сколько направления в развитии самого общества и прежде всего – развитие перспектив взаимоотношений личности и государства. Поэтому основной темой романа становится судьба человека в тоталитарном государстве, а центральной проблемой – свобода и счастье.
В марте 1916 года Евгений Замятин отправляется в командировку в Англию на завод в Ньюкасле. Ещё раньше через его руки проходили чертежи первого после «Ермака» русского ледокола «Царь Михаил Фёдорович». В Ньюкасле при самом непосредственном участии Замятина строятся для России ледоколы. «Святой Александр Невский» (после революции – «Ленин»), «Святогор» (позднее «Красин»). Больше все инженерного, конструкторского труда воплотилось в первом из этих, по тогдашним меркам очень могучих, ледоколов: Замятин делал для «Ленина» аванпроект и ни один чертёж не попадал без его проверки и подписи в мастерскую.
Искусный корабельный архитектор, Замятин был влюблён в ледоколы, красоту их форм. Он создавал их с думой о России и для России. Шла война, и страна остро нуждалась в мощном флоте.
Два чувства, «две жены» (по его собственным, а точнее, взятым из Чехова шутливым словом) владели Замятиным: литература и кораблестроение.
«Жёны» эти не только долгое время мирно уживались вместе. Они благотворно воздействовали друг на друга. Художественная фантазия помогала чертежу на ватмане; мир точных чисел и геометрических линий вторгался в «хаос», «сон» творчества, помогая сюжетостроительству. Это был в нашей литературе воистину первый писатель-интеллектуал.
Очень точно сказал о Замятине его ученик К. А. Федин; «Гроссмейстер литературы».
Переход от России к Англии, Лондону, Ньюкаслу был разительным. От лопухов и малинников Лебедяни – к грохочущим домам Ньюкасла, к Лондону, где, сев за руль автомобиля, в грохочущем потоке. Замятин ощутил, что у него «потеряна одна рук», нужно было и управлять рулём, и переводить скорости, и работать акселератором, и давать сигналы. В одной из своих лучших статей о любимом Уэллсе он обобщал свои впечатления: «В лесных сказках – леший, лохматый и корявых, как сосна, и с гоготом, рождённый из ауканья; в степных – волшебный белый верблюд, летучий, как взвеянный вихрем песок; в полярных – кот-шаман и белый медведь с туловищем из мамонтовой кости. Но представьте себе густые дебри только фабричных труб, стада зверей только одной породы – автомобили, и никакого весеннего благоухания, кроме бензина. Эта каменная, асфальтовая, железная, бензиновая, механическая страна называется сегодняшним, XX столетием, Лондоном»
Как убедился Замятин, сам по себе технического прогресса в отрыве от нравственного, духовного развития не только не способствует улучшению человеческой природы, но грозит вытеснить человеческое в человеке. «Железным Миргородом» назовёт через несколько лет Е. Замятин ведущую капиталистическую державу мира – США; «железная Лебедянь» открылась Замятину за камнем, бетоном, сталью, доками, подземными дорогами, автомобилями. Та же одурь, монотонность, недопонимание.
Только у английского мещанства это механическое бытие доведено до совершенства – всё рассчитано, размечено, проинтегрировано. Тут не отыщешь души: всё одинаково, всё собрано из комплектов деталей: тросточки, цилиндры, вставленные челюсти, пенсне. И проповеди и спасении – лицемерие. Вот откуда, из буржуазной Англии, вынес Замятин замысел своей фантастической антиутопии «Мы»!
Самое значительное своё произведение – роман «Мы» (1920) Замятин тщетно пытался опубликовать в СССР. Тревога о судьбе Родины, зазвучавшая в послереволюционных повестях и рассказах, пронизывает этот роман. Неопубликованный в советской печати, роман стал хорошо известен читательским кругам, с рукописью его были знакомы критики и литературоведы. Впервые роман был опубликован в английском переводе (1924), а затем – при посредничестве Р. Якобсона – на чешском (1927) и – по инициативе И. Г. Эренбурга – французских языках. На русском языке роман был впервые опубликован в сокращённом виде пражским журналом «Воля России» (1927), полностью – издательством им. Чехова в Нью-Йорке. Современниками роман был воспринят как злая пародия на будущее коммунистическое общество, хотя Замятин предупреждал о грозящей опасности любое общество, воспринявшее утопические идеи коммунизма и социалистические иллюзии за реальность.
Своеобразие композиции романа обусловлено особым типом повествования, в основе которого – записи-конспекты главного героя, строителя космического корабля. В подзаголовке каждой записи содержится микротема каждой главы, кроме того, подзаголовок помогает читателю ориентироваться в идейном содержании записей героя. Тип повествования определяет лаконизм записей, отсутствие эмоций, использование преимущественно коротких предложений, многочисленных тире и двоеточий и т. д.
Символично название романа – «Мы». «Мы» - может обозначать «я» и «другие» люди, но у Замятина «мы» - это масса, безликая, сплошная и однородная, и главный герой, известный учёный, талантливый конструктор, совершенно сознательно воспринимает себя только как одного из математиков Великого Государства: «Я лишь пытаюсь записать то, что вижу, что думаю – точнее, что мы думаем (именно так – мы, и пусть это «Мы» будет заглавием моих записей)».
В романе Замятина показано, что произойдёт с обществом, которое добровольно откажется от свободы личного самоосуществления и выберет несвободу коллективного счастья. Цивилизация, основанная на вере в силу разума, в возможности научного обустройства мира, веру в существование единой формулы счастья для всех, становится бездуховной и технократической. Жители, вернее, нумера Единого Государства, живут в идеально спланированном мире. Скрижаль регламентирует их бытие, превращая каждого в винтик единого, хорошо отлаженного механизма. Регламентируется любовь, деторождение и воспитание детей. Единый Музыкальный Завод и Единая Государственная газета обеспечивают потребности нумеров в искусстве и информации. Изобретение нефтяной пищи решило проблему питания, покорена природа, стихия осталась за Зеленой Стеной, выйти за которую – совершить преступление. Каждый год в день Единогласия избирается Благодетель, в чьих руках будут «ключи от незыблемой твердыни» всеобщего счастья. Но в этом идеально-счастливом мире все несвободны не только внешне, но и внутренне. Личная жизнь каждого на виду у всех: она наблюдает через стеклянные стены соседями и дежурными, каждое действие контролируется Хранителями, да и в сознании каждого нумера сидит собственный «хранитель», бдительный цензор, управляющий поведением, мыслями и чувствами. Человек в Едином Государстве, лишённый главного – свободы выбора, перестаёт быть человеком.
Является ли полное материальное благополучие, столь характерное для утопических строк, залогом нравственного совершенства? Если все проблемы решены, если в обществе не возникает никаких конфликтов, какая сила заставляет это общество развиваться? Зачем наука, зачем искусство, зачем духовный поиск, если человек достиг всего, чего хотел?
Человек для утопистов – некое абстрактное понятие, лишённое каких-либо внутренних противоречий. Если же попытаться представить себе следующий день, принимая во внимание реальные противоречия человеческой природы, то воображение нарисует совсем иные картины.
Роман «Мы» стал не только грозным предостережением Советской власти, но и зеркалом, в котором сталинский режим отразился во всей своей неприглядной сущности. Появление за границей переводов романа, сделанных без разрешения автора, послужило поводом для широко развёрнутой кампании по политической дискриминации писателя. Замятин вынужден уйти из Всероссийского союза писателей, для него закрылись двери газет и журналов.
Антиутопия XX века.
Уже на первых страницах романа Е. Замятина создаёт модель идеального, с точки зрения утопистов, государства, где найдена долгожданная гармония общественного и личного, где все граждане обрели, наконец, счастье. Во всяком случае, таким оно предстаёт в восприятии повествователя – строителя Интеграла, математика Д-503. В чём же счастье граждан Единого Государства? В какие моменты жизни они ощущают себя счастливыми?
В самом начале романа мы видим, какой восторг вызывает у героя-повествователя ежедневная маршировка под звуки Музыкального Завода: он переживает абсолютное единение с остальными, чувствует солидарность себе подобными. «Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я – мы, четверо, - одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке» (запись 2-я). Отметим, что в вымышленной стране, созданной воображением Замятина, живут не люди, а нумера, лишённые имён, облачённые в юнифы (то есть униформу). Внешне схожие, они ничем не отличаются друг от друга и внутренне. Неслучайно с такой гордостью восклицает герой, восхищаясь прозрачностью жилищ: «Нам нечего скрывать друг от друга». «Мы счастливейшее среднее арифметическое», - вторит ему другой герой, государственный поэт R-13. Одинаковостью, механичностью отличается вся их жизнедеятельность, предписанная Часовой Скрижалью. Это характерные черты изображённого мира. Лишить возможности изо дня в день выполнить одни и те же функции, значит, лишить счастья, обречь на страдания, о чём свидетельствует история «О трёх отпущенниках».
Символическим выражением жизненного идеала главного героя становятся прямая линия (как тут не вспомнить Угрюм-Бурчеева, из «Истории одного города» М. С. Салтыкова-Щедрина) и плоскость, зеркальная поверхность, будь то небо без единого облачка или лица, «не омрачённые безумием мысли». Прямолинейность, рационализм, механичность жизнеустройства Единого Государства объясняют, почему в качестве объекта поколения нумера выбирают фигуру Тэйлора.
У современников Замятина имя этого человека было чрезвычайно популярным. Фредерик Уинслоу Тэйлор (1856-1915) – выдающийся американский инженер-изобретатель, основоположник так называемой научной организации труда – разработал систему организации и нормирования труда и управления производством, подбора, расстановки и оплаты рабочей силы, направленную на существенное повышение производительности и интенсивности труда.
Организация труда, по Тэйлору, основывается на сугубо рациональном подходе к человеку, на максимальном использовании его сил и способностей в интересах производства. Тэйлоризм, система глубоко научная и во многом прогрессивная, там не менее уравнивает деятельность человека и работу механизмов.
Восхищаясь гением Тэйлора, герой романа «Мы» неоднократно с явным пренебрежением произносит имя Канта. Эммануил Кант (1724 – 1804) – выдающийся немецкий философ, один из основоположников немецкой классической философии, он исследует границы человеческого познания («Критика чистого разума»). Кант утверждает, что разум не может познать мир таковой, что человеку доступен не объективный мир, а лишь субъективный мир ощущений.
Интересы и этические воззрения Канта. Человек, по Канту, не пассивное создание природы или общества, он способен сам определять свою волю и поведение. Но, признавая за собой право на самостоятельность, человек должен признавать его за всеми окружающими. Исходя из этого, Кант формулирует нравственный закон: « поступай так, чтобы использовать человека для себя так же, как и для другого, всегда как цель и никогда лишь как средство», «другой человек должен быть для тебя святым».
Антитеза Тэйлора – Кант, пронизывающая весь мир романа, есть противопоставление рационалистической системы мышления, где человек – средство, и гуманистической, где человек – цель.
Таким образом, идея всеобщего равенства, центральная идея любой утопии, оборачивается в антиутопии всеобщей одинаковостью и усредненностью (« быть оригинальным – это нарушить равенство», «быть банальным – только исполнять свой долг»). Идея гармонии личного и общего заменяется идеей абсолютной подчиненности государству всех сфер человеческой жизни. «Счастье – в несвободе», - утверждают герои романа. Малейшее проявление свободы, индивидуальности считается ошибкой, добровольным отказом от счастья, преступлением, поэтому казнь становится праздником (ошибка исправлена!). Обратим внимание, как прорывается авторский сарказм в изображении приговоренного, чьи руки перевязаны пурпурной лентой. Высшее блаженство переживает герой в День Единогласия, который позволяет каждому с особой силой ощутить себя маленькой частичкой огромного «мы». Заметим, что, с восхищением рассказывая об этом дне, герой с недоумением и иронией размышляет о выборах у древних (то есть о тайном голосовании). Но его ирония оборачивается авторским сарказмом: абсурдны «выборы» без права, абсурдно общество, которое предпочло свободе волеизъявления единомыслие.
Рассматривая роман в контексте литературы 20-х годов, замечаем, что стремление к слиянию с массой, к растворению в ней собственного «я», к подчинению личной воли задачам общественного прогресса было характерной чертой мироощущения человека данной эпохи и литературы тех лет, особенно пролетарской поэзии.
«Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слёзы из глаз», - писал Маяковский в 1924 году. В послеоктябрьском творчестве Маяковского местоимение «я» постепенно вытесняет местоимение «мы» (поэмы «Хорошо!», «Владимир Ильич Ленин»). Но и через четыре десятилетия А. Галич с горькой иронией заметит, что и для его современников «счастье не в том, что один за всех, а в том, что все, как один».
Пути реализации утопии.
Очевидно, чтобы создать общество идеальное с точки зрения утопистов, необходимо изменить саму человеческую природу. Авторы утопий чаще всего оставляют без внимания те пути, которыми достигается изображённый ими миропорядок. Даже если картины будущего включены в произведения о современности (Чернышевский), разрыв между несовершенством сегодня и идеальным завтра (огромен. В лучшем случае утописты уповают на разум, но механизм воздействия разума на человеческую природу они не исследуют. В произведениях утопистов революционного направления звучат намёки на необходимость социального переворота, однако сам переворот не изображён. Авторы антиутопий обращают особое внимание именно на пути построения "идеального общества", ибо убеждены, что мир антиутопии (результат попыток реализовать утопию.
Как же достигается "тэйлоризированное" счастье в романе Замятина? Как сумело Единое Государство удовлетворить материальные и духовные запросы своих граждан?
Материальные проблемы были решены в ходе Двухсотлетней войны. Победа над голодом за счёт 0,8% населения. Жизнь перестала быть высшей ценностью: десять нумеров, погибших при испытании, повествователь называет бесконечно малой третьего порядка. Но победа в Двухсотлетней войне имеет ещё одно важное значение. Город побеждает деревню, и человек полностью отчуждается от матери-земли, довольствуясь теперь нефтяной пищей.
Что касается духовных запросов, то государство пошло не по пути их удовлетворения, а по пути их подавления, ограничения, строгой регламентации. Первым шагом было введение сексуального закона, который свёл великое чувство любви к «приятно-полезной функции организма». (Отметим авторскую иронию по отношению к рассказчику, который ставит любовь в один ряд со сном, трудом и приёмом пищи). Сведя любовь к чистой физиологии, Единое Государство лишило человека личных привязанностей, чувства родства, ибо всякие связи, кроме связи с Единым Государством, преступны. Несмотря на кажущуюся монолитность, нумера абсолютно разобщены, отчуждены друг от друга, а потому легко управляемы. Отметим, какую роль в сознании иллюзии счастья играет Зелёная Стена. Человека легче убедить, что он счастлив, оградив от всего мира, отняв возможность сравнить и анализировать. Государство подчинило себе и время каждого нумера, создав Часовую Скрижаль. (Так и напрашивается пушкинское: «присвоило себе насильственной лозой и труд, и собственность, и время»). Единое Государство отняло у своих граждан возможность интеллектуального и художественного творчества, заменив его Единой Государственной Наукой, механической музыкой и государственной поэзией. Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу. Обратим внимание на названия поэтических книг: «Цветы судебных приговоров», трагедия «Опоздавший на работу», «Стансы о половой гигиене». Однако, даже приспособив искусство, Единой Государство не чувствует себя в полной безопасности. А потому создана целая система подавления инакомыслия. Это и Бюро Хранителей (шпионы следят, чтобы каждый был «счастлив»), и Операционное с его чудовищным Газовым Колоколом, и Великая Операция, и доносительство, возведённое в ранг добродетели («Они пришли, чтобы совершить подвиг», - пишет герой о доносчиках).
Итак, этот «идеальный» общественный уклад достигнут насильственным упразднением свободы. Всеобщее счастье здесь не счастье каждого человека, а его подавление, нивелировка, а то и физическое уничтожение.
Но почему же насилие над личностью вызывает у людей восторг? Дело в том, что у Единого Государства есть оружие, пострашней Газового Колокола. И оружие это – слово. Именно слово может не только подчинить человека чужой воле, но и оправдать насилие и рабство, заставить поверить, что несвобода и есть счастье. Этот аспект романа особенно важен, так как проблема манипулирования сознанием актуальна и в конце XX века.
Язык и тип сознания.
Какие же обоснования, доказательства истинности счастья нумеров даны в романе?
Чаще всего Замятин вкладывает их в уста главного героя, который постоянно ищёт всё новые и новые подтверждения правоты Единого Государства. Он находит эстетическое оправданное несвободе: «Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчинённости, идеальной несвободе» (запись 2-я). Инженер, он смотрит на танец с этой точки зрения, вдохновение в танце позволяет ему сделать вывод лишь о том, что «инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку».
Но чаще в основе этих доказательств лежит привычный для него язык точных наук: «Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро = 0, и он не движется; свобода человека = 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступления – это избавить его от несвободы» (запись 7-я). Уподобляя законы человеческой жизни законам физики, обосновывает героя и бесправие отдельной личности, и счастье быть как все: « допускать, что у „я” могут быть какие-то „права” по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, – это совершенно одно и то же. Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны» (запись 20-я).
Подтверждение идеям Единого Государства звучит и в словах R-13. Он находит его в религии древних, то есть в Христианстве, истолковывая его по-своему: «Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья; третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах. И только мы снова догадались, как вернуть счастье Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители – всё это добро, всё это величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу – то есть наше счастье» (запись 11-я).
И наконец, чудовищную логику Единого Государства демонстрирует сам Благодетель. Рисуя перед воображением трепещущего Д-503 картину распятия, он делает главным героем этой «величественной трагедии» не казнимого Мессию, а его палача, исправляющего ошибки преступной индивидуальности, распинающего человека во имя всеобщего счастья (запись 36-я).
Сила и убедительность всех названных доводов в том, что они весьма логичны. Но в этом и их слабость, потому что логика, применимая к технике и производству, механически переносится героями романа на человеческую жизнь. Человек заменяется абстрактной единицей, нумером, граммом. Такая замена позволяет подойти к личности, в которой от природы заложено рациональное и эмоциональное, всеобщее и неповторимое с холодными, потэйлорски рационалистическими мерками, с «арифметикой» Раскольникова, заменившего понятие Человек «успокоительным словечком» «вошь».
Постигая чудовищную логику, а точнее – идеологию Единого Государства, вслушиваемся в его официальный язык. С первых же страниц романа бросается в глаза обилие оксюморонов: «благодетельное иго разума», «дикое состояние свободы», «наш долг заставить их быть счастливыми», «самая трудная и высокая любовь – это жестокость», «я снова свободен, то есть, вернее, снова заключён в стройные, бесконечные, ассирийские ряды», «Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья» и т. д. Этот прообраз оруэлловского новояза не просто особый язык. Это особый тип сознания, который, пожалуй, и является главным достижением и главным преступлением Единого Государства, ибо в этом сознании произошла подмена всех выношенных мировой культурой человеческих ценностей. Здесь несвобода – счастье, жестокость – проявление любви, а человеческая индивидуальность – преступление.
Вопрос о том, какие явления, события XX века предвидел Замятин, возникает сам собой при чтении его романа, ибо писатель не только изобразил в условно-фантастической форме победу техники над человеком (об этом заставил писателя задуматься увиденный им в Англии процесс бурного развития науки и техники), на и сумел предсказать тот социально-политический режим, который называется тоталитарным. Его важнейшие атрибуты – обожаемый Благодетель (Старший Брат, Отец народов, Великий Кормчий, фюрер), политическая полиция (в образах Хранителей угадываются черты гестаповцев, агентов НКВД), изоляция от окружающего мира (очевидна аналогия между Зелёной Стеной и «железным занавесом»). Писатель угадал даже некоторые «технические» детали грядущего террора: разве Газовый Колокол не прообраз газовой камеры, а Великая Операция не предвестие фашистских экспериментов над человеческой психикой? Замятин сумел также воспроизвести модель тоталитарного сознания, сознания глубоко бесчеловечного.
Герой антиутопии.
Естественно, что личность, сформированная подобным общественным укладам, ощущает себя ничтожеством по сравнению с силой и мощью государства. Именно так оценивает своё положение главный герой в начале романа. Но Замятин изображает духовную эволюцию героя: от сознания себя микробом в этом мире Д-503 приходит к ощущению целой вселенной внутри себя.
Заметим, что уже с самого начала герой, абсолютно подчинивший собственно «я» монолитному «мы», не лишён сомнений. Полному ощущению счастья мешают досадные изъяны этого «идеального» мира. Герою не дают покоя нося, которые при всей одинаковости нумеров имеют разные формы, личные часы, которые каждый проводит по-своему, да ещё корень из минус единицы, раздражающий его тем, что находится вне ratio. И хотя герой стремится отогнать эти неуместные мысли, в глубине сознания он догадывается, что есть в мире сто-то не поддающееся логике, рассудку. Более того, в самой внешности Д-503 есть нечто, мешающее ему чувствовать себя идеальным нумером, – волосатые руки, «капля лесной крови». Да и факты ведения записей, попытка рефлексии, не поощряемой государственной идеологией, тоже свидетельствует о необычности центрального героя. Таким образом, в Д-503 остались крошечные рудименты человеческой природы, не подвластные Единому Государству.
Однако бурные перемены начинают происходить с ним с того момента, когда в его жизни входит I-330. Первое ощущение душевной болезни происходит к герою, когда он слушает в её исполнении музыку Скрябина. Вероятно, эта музыка была для Замятина не только символом духовности (о чём свидетельствует упоминание Скрябина в рассказе «Пещера»), но и символом иррациональности человеческой натуры, воплощением гармонии, не проверяемой алгеброй, той силы, которая заставляет звучать самые тайные струны души.
Подобным образом воспринимал музыку Скрябина великий современник Замятина Борис Пастернак, о чём можно судить по его автобиографической прозе: «Боже, что это была за музыка! Симфония беспрерывно рушилась и обваливалась, как город под артиллерийским огнём, и вся строилась и росла из обломков и разрушений тотчас же начинают течь слёзы Мелодии, смешиваясь со слезами, текут прямо по вашему нерву к сердцу, и вы плачете не оттого, что вам печально, а оттого, что путь к вам вовнутрь угадан верно и проницательно.
Вокруг в течение мелодии врывается ответ или возражение ей в другом, более высоком и женском голосе и другом, более простом и разговорном тоне. Нечаянное препирательство, мгновенно улаживаемое несогласье. И нота потрясающей естественности вносится в произведение, той естественности, которую в творчестве всё решается».
Ощущение утраты равновесия ещё более усугубляется в герое романа в связи с посещением Древнего Дома. И облако на небесной глади, и непрозрачные двери, и хаос внутри дома, который герой едва переносит, – всё это приводит его в смятение, заставляет задуматься о том, что никогда не приходило ему в голову: « ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые „квартиры”, – человеческие головы непрозрачны; и только крошечные окна внутри: глаза» (запись 6-я). О глубоких изменениях, произошедших с героем, свидетельствует тот факт, что он не доносит на I-330. Правда, со свойственной ему логикой, он пытается оправдать свой поступок объективными обстоятельствами (болезнью, тем, что его задержали в Медицинском Бюро), и всё же привычная ясность мыслей утрачена.
Обратим внимание, что главной деталью портрета I-330 в восприятии героя становится икс, образованный складками возле рта и бровями; икс для математика – символ неизвестного. Так на смену ясности приходит неизвестность, на смену радостной цельности – мучительная раздвоённость («Было два меня. Один я – прежний, Д-503, нумер Д-503, а другой Раньше он только высовывал свои лохматые лапы из скорлупы, а теперь вылезал весь, скорлупа трещала, вот сейчас разлетится в куски и и что тогда?» (запись 10-я)). Раздваивается и восприятие героем мира «Всё было на своём месте – такое простое, обычное, закономерное: стеклянные, сияющие огнями дома, стеклянное бледное небо, зеленоватая неподвижная ночь. Но под этим тихим прохладным стеклом – неслось неслышное буйное, багровое, лохматое» (запись 10-я). Ясное безоблачное небо постепенно превращается в сознании героя в тяжёлое, чугунное.
Меняется и речь героя. Обычно логически выстроенная, она становится сбивчивой, полной повторов и недоговоренностей: « – Я не позволю! Я хочу, чтобы никто, кроме меня. Я убью всякого, кто Потому что вас – я вас - - » (запись 10-я). И дело не только в смятении, в предельном эмоциональном напряжении, переживаемом героем, но и в том, что слова любви, ревности незнакомы ему. Д-503 привык к отношениям с женщинами (точнее – с женскими нумерами), как к «приятно-полезной функции организма», как к выполнению долга перед Единым Государством. Право каждого нумера на любой нумер являлось для него доказательством равенства, одинаковости, взаимозаменяемости людей. Любовь к I-330 – это нечто совсем другое. « Не было Единого Государства, не было меня. Были только нежно-острые, стиснутые зубы, были широко распахнутые мне глаза – и через них я медленно входил внутрь всё глубже. И тишина – только в углу – за тысячи миль – капают капли в умывальнике, и я – вселенная, и от капли до капли – эры, эпохи» (запись 13-я). Происходит радикальный перелом в мироощущении героя. Не частицей вселенной ощущает он себя в этот момент, а наоборот – вселенную чувствует в себе. После этого доктор ставит диагноз: «По-видимому, у вас образовалась душа». Плоскость, зеркальная поверхность становится объёмными. Привычный двухмерный мир рушится. То, что казалось иррациональным, вдруг становится реальностью, только иной, невидимой. « Эта нелепая „душа” – так же реальна, как моя юнифа, как мои сапоги – хотя я их и не вижу сейчас (они за зеркальной дверью шкафа)? И если сапоги не болезнь – почему же „душа” болезнь?» (запись 18-я).
Так герой вступает в непримиримый конфликт не только с Единым Государством, но и с самим собой. Ощущение болезни борется с нежеланием выздоравливать, осознание долга перед обществом – с любовью к I-330, рассудок – с душой, сухая математическая логика – с непредсказуемой человеческой природой.
Мир в романе Замятина дан через восприятие человека с пробуждающейся душой. И если в начале книги автор, доверяя повествование своему персонажу, всё же смотрит на него отстранённым взглядом, часто иронизирует над ним, то постепенно их позиции сближаются: нравственные ценности, которые исповедует сам автор, становятся всё более и более дороги герою.
И герой не одинок. Неслучайно доктор говорит об «эпидемии души». Есть в романе и другие её проявления. Всем своим поведением бросает вызов Единому Государству I-330. Не принимая всеобщего «сдобного» счастья, она заявляет: « я не хочу, чтобы за меня хотели другие, а хочу хотеть сама». Под её влияние попадает не только Д-503, но и верноподданный поэт R-13 (вспомним его бледное лицо и трясущиеся губы в день казни), и доктор, выдающий липовые справки, и даже один из Хранителей. Неподчинение воле Единого Государства проявляет и безымянный поэт, сочинивший кощунственные стихи. И даже О-90, такая слабая и беззащитная, вдруг ощутила потребность в простом человеческом счастье, в счастье материнства.
А сколько их ещё! И та женщина, что бросилась через строй к одному из арестованных, и те тысячи, что попытались проголосовать «против» в День Единогласия, и те, кто пытался захватить Интергалл, и те, кто взорвал Стену, наконец, те дикие, живущие за Зелёной Стеной, чудом уцелевшие после Двухсотлетней войны, назвавшие себя Мефи.
Каждого из этих героев Замятин наделяет какой-либо выразительной чертой: брызжущие губы и губы-ножницы, двоякоизогнутая спина и раздражающий икс. Целую цепочку ассоциаций вызывает эпитет «круглый», связанный с образом О-90: возникает ощущение чего-то домашнего, спокойного, умиротворённого; круг дважды повторен даже в её номере. (Вспомним, что именно этот эпитет неоднократно повторяет Л. Толстой в связи с Платоном Каратаевым).
Итак, Единому Государству, его абсурдной логике в романе противостоит пробуждающаяся душа, то есть способность чувствовать, любить, страдать. Душа, которая и делает человека человеком, личностью. Единое Государство не смогло убить в человеке его духовного, эмоциональное начало. Почему же этого не произошло?
Заключение
Кризис антиутопического мира.
В отличие от героев романа Хаксли «О дивный новый мир», запрограммированных на генетическом уровне, замятинские нумера – всё-таки живые люди, рождённые отцом и матерью и только воспитанные государством. Имеет дело с живыми людьми, Единое Государство не может опираться только на рабскую покорность. Залог стабильности такой социальной системы – в способности граждан «воспламеняться» верой и любовью к государству. Счастье нумеров уродливо, но ощущение счастья должно быть истинным. Следовательно, задача тоталитарной системы – не уничтожить полностью личность, а ограничить её со всех сторон: перемещения – Зелёной Стеной, образ жизни – Скрижалью, интеллектуальный поиск – Единой Государственной Наукой, которая не ошибается. Можно, казалось бы, вырваться в космос. Но Интеграл несёт в иные миры «тракты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства». Увы, его полёт не попытка познания Вселенной, а скорее – идеологическая экспансия, стремление подчинить Вселенную воле Единого Государства.
Государство ограничило человека, но оно ограничило и себя. Обратимся к разговору Д-503 и I-330 в записи 30-й. Герой утверждает, что революция, которая создала их общество, была последней и больше никаких революций не может быть, потому что «все уже счастливы». Но героиня возражает: « – Положим Ну хорошо: пусть даже так. А что дальше?
– Смешно! Совершенно ребяческий вопрос. Расскажи что-нибудь детям – всё до конца, а они всё-таки непременно спросят: а дальше, а зачем?
– Дети – единственно смелые философы. И смелые философы – непременно дети. Именно так, как дети, всегда и надо: а что дальше?
Человек и общество остановилось в своём развитии, перестав задавать вопрос: «А что дальше?».
Рассматривая роман, мы убеждаемся, что не убитая до конца личность пытается вырваться из установленных рамок и, может быть, найдёт себе место в просторах Вселенной. Но вспомним: сосед главного героя стремится доказать, что Вселенная конечна. Единая Государственная Наука хочет и Вселенную огородить Зелёной Стеной. Вот тут-то и задаёт герой свой главный вопрос: «Слушайте, – дёргал я соседа. – Да слушайте же, говорю вам! Вы должны, вы должны мне ответить: а там, где кончается наша конечная Вселенная? Что там – дальше?» (запись 39-я).
На протяжении всего романа герой мечется между человеческим чувством и долгом перед Единым Государством, между внутренней свободой и счастьем несвободы. Любовь пробудила его душу, его фантазию. Фанатик Единого Государства, он освободился от его оков, заглянул за грань дозволенного: «А что дальше?».
Роман замечателен не только тем, что автор уже в 1920 году сумел предсказать глобальные катастрофы XX века. Главный вопрос, который он поставил в своём произведении: выстоит ли человек перед всё усиливающимся насилием над его совестью, душой, волей?
Рассмотрим, чем заканчиваются в романе попытки противостоять этому насилию. Бунт не удался, I-330 попадает в Газовый Колокол, главный герой подвергается Великой Операции и хладнокровно наблюдает за гибелью бывшей возлюбленной. Финал романа трагичен (хотя в соответствии с обратной логикой Единого Государства звучит оптимистически). Но означает ли это, что писатель не оставляет нам надежды? Заметим: I-330 не сдаётся до самого конца, Д-503 прооперирован насильно, О-90 уходит за Зелёную Стену, чтобы родить собственного ребёнка, а не государственного нумера; туда же, в пролом стены, устремляются ещё «с полсотни громких, весёлых, крепкозубых». Но, по мысли Замятина, противостояние злу в эпоху крушения гуманизма – трагическое противостояние.
Проблема счастья человечества тесно связана в романе с вопросом о свободе личности, вопросом, имеющим давнюю и непреходящую традицию в русской литературе. Современная критика сразу увидела в романе традицию Достоевского, проводя параллель с его темой Великого инквизитора. «Этот средневековый епископ, – пишет один из первых исследователей творчества Замятина, О. Михайлов, – этот католический пастырь, рождённый фантазией Ивана Карамазова, железной рукой ведёт человеческое стадо к принудительному счастью. Он готов распять явившегося вторично Христа, дабы Христос не мешал людям своим евангельскими истинами «соединиться всем бесспорный общий и согласный муравейник». В романе «Мы» Великий инквизитор появляется вновь – уже в образе Благодетеля.
Созвучие проблематики романа «мы» с традициями Достоевского наглядно подчёркивает национальный контекст замятинской антиутопии. Вопрос о свободе и счастье человека приобретает особую актуальность на русском почве, в стране, народ которой склонен к вере, к обожествлению не только идей, но и её носителя, не знает «золотой середины» и вечно жаждет свободы. Эти два полюса русского национального сознания нашли отражение в изображении двух полярных миров – механического и природно-первобытного. Эти миры одинаково далеки от идеального мироустройства. Вопрос о нём Замятин оставляет открытым, иллюстрируя романом свой теоретический принцип исторического развития общественной структуры, основанный на представлении писателя о бесконечном чередовании революционного и энтропийного периодов движения любого организма, будь то молекула, человек, государство или планета. Любая кажущаяся прочной система, такая, к примеру, как Единое Государство неизбежно погибнет, подчиняясь закону революции. Одна из главных её движущих сил заложено, по мысли писателя, в самой структуре человеческого организма.
Замятин побуждает нас к мысли о непреходящей вечности биологических инстинктов, являющихся прочной гарантией сохранения жизни независимо от социальных катаклизмов. Эта тема найдёт своё продолжение в последующем творчестве художника и завершиться в его последнем российском рассказе «Наводнение», сюжет которого отражает замятинский закон, работающий в романе «Мы», но только переведённый из социально-философской сферы в биологическую. Лиризм в художественных произведениях Замятина объясняется его вниманием к России, интересом к национальной специфике народной жизни. Не случайно критики отмечали «русскость» западника Замятина. Именно любовь к родине, а не вражда к ней, как утверждали современники Замятина, рождено бунтарство художника, сознательно избравшего трагический путь еретика, осужденного на долгое непонимание соотечественников.
Возвращение Замятина – реальное свидетельство начавшегося пробуждения в народе личностного сознания, борьбе за которое писатель отдал свой труд и талант.
